***
Ацуко переступила порог, захлопнула за собой дверь легким движением, и черная тонированная машина, не дожидаясь от нее каких-нибудь указаний, двинулась с места. Высокое здание, от белизны которого слепило в глазах, высилось перед ней горой упругого пенопласта, а начищенные до блеска входные двери отражали ее безукоризненно черную фигуру. Ацуко фыркнула себе под нос, поправляя торчащие из-под пиджака манжеты рубашки, и зацокали по асфальту высокие лакированные каблуки. Она до сих пор не была уверена, стоило ли сюда приходить, но теплое ощущение на кончиках пальцев успокаивало достаточно, чтобы не сбивался уверенный шаг. Внутри, в этом будто пластилиновом слепяще-белом здании было пусто. В высокие окна светило яркое весеннее солнце, блестели отполированные поверхности, и казалось, что на сверкающем полу можно поскользнуться. Ацуко снова фыркнула, крутанула надетое на палец кольцо и отбросила щекочущие плечи волосы. Она определенно пришла сюда не развлекаться, однако встречающая ее широкая улыбка будто бы предвкушала обратное. Бьякуран Джессо сидел на одном из диванчиков для посетителей, вывалив на стол целую пачку разнообразных конфет, а у Ацуко от одного его вида сводило зубы. Он приветливо улыбался, помахивая рукой и подзывая ее к себе, похлопал ладонью по месту рядом, и Ацуко, демонстративно пройдя мимо, села в кресло напротив. Тишина между ними длилась всего мгновение, после чего зашуршали обертки конфет, и Бьякуран подвинул все это вываленное на всеобщее обозрение великолепие ближе к ней. – Не знал, что именно может тебе понравиться… – Не люблю сладкое, – перебила Ацуко, закидывая ногу на ногу. Короткий смешок вырвался из его горла и показался отчего-то шипяще-угрожающим. Ацуко вопросительно вскинула брови, сцепляя пальцы в замок на животе, и рот Бьякурана растянулся в приторно-сладкой улыбке. Его длинные тонкие пальцы сгребли конфеты и подтянули ближе к себе, и некоторые из них с шелестящими шлепками посыпались на пол. Ацуко цокнула, отталкивая одну из них носком туфли, и прикрыла глаза, разглядывая белое недоразумение сквозь полуопущенные ресницы. – Мне тут пришла в голову одна замечательная идея. Впрочем, назвать Бьякурана Джессо недоразумением было бы слишком ласково. Он подался вперед, опуская локти на стол, и фиолетовые глаза его засверкали потусторонними вспышками. С этим парнем что-то было определенно не так, и у Ацуко буквально слюнки текли от желания узнать, что именно. – Я расскажу тебе один свой секрет, если ты мне кое-что пообещаешь, – глаза Бьякурана сверкали искорками-смешинками, пальцы неспешно разворачивали одну конфету за другой, – Ацуко-чан. От подобного обращения мурашки расползлись по коже, и Ацуко улыбнулась, качнув головой и вытянув вперед скрещенные ноги. Бьякуран смотрел на нее пронзительно, ждал реакции, а Ацуко все больше казалось, что все-таки зря она сюда заявилась. – Предпочту узнать условие, прежде чем давать ответ, – Ацуко поймала покатившуюся в ее сторону конфету, подбросила ее на ладони. Несколько коротких смешков разбили тишину, после чего снова зашелестели обертки. Бьякуран, точь-в-точь как маленький Ламбо, набил полный рот конфет, старательно их прожевал и встряхнул руками, разбрасывая блестящие фантики по полу. – Это очень просто условие, Ацуко-чан, – голос Бьякурана звенел, словно подвешенная на оконной раме музыка ветра, и все вокруг было завораживающе белым, – отдай мне свое кольцо. Длинный тонкий палец указал в сторону ее лежащей на животе левой руки, и Ацуко, подбросив в правой конфету, презрительно цокнула. Обертки и разноцветные шелестящие фантики валялись на столе и под ногами, россыпь конфет напоминала какую-нибудь настольную игру, а от ухнувшей тишины на мгновение заложило уши. Живот подозрительно скрутило, и Ацуко на мгновение поморщилась, предчувствуя неладное. Бьякуран смотрел на нее выжидающе, будто с самого начала не знал ответа, а Ацуко во что бы то ни стало не хотелось оставлять его наедине с самой собой. В конце концов, выдержав поистине театральную паузу, она качнула головой, положила конфету на стол и поднялась, придавливая носком лакированной туфли несколько фантиков. Ответ ее заглушила расползшаяся розовым дымом вспышка, но Ацуко, кажется, все равно слышала отпечатавшийся в ушах нахальный смешок. После долгого перерыва перемещения во времени отчего-то казались ей новым и необычным опытом, вызывающим, впрочем, чувство приятной ностальгии на кончике языка. Розовый дым окутывал искрящейся на солнце сахарной ватой, рывок переворачивал внутренности и, стоило проморгаться, она словно попадала в собственный сон на бескрайние пять минут. Подобное ограничение по времени всегда казалось Ацуко глупым, но мама когда-то все же объяснила ей устройство базуки и необходимость некоторых жертв. Будучи подопытным кроликом едва ли не до самого совершеннолетия, Ацуко не могла понять, какая же ее мама на самом деле, однако теперь от одного ее вида кололо между бровей и срывался с губ страдальческий вздох. У Ацуко было всего пять минут, чтобы сполна насладиться умиротворенным спокойствием десятилетней давности, и она никак не собиралась отвлекаться на досадные неприятности. – Цуко-чан, ты принесла мне конфету? – пятилетний Ламбо забавно склонил голову набок, пристально разглядывая зажатые у нее в кулаке разноцветные фантики. Ацуко не обратила внимания, когда схватила со стола горсть конфет, сосредоточиваясь на окутывающем внутренности покалывании, предупреждающем о скором обмене местами. Бьякуран всего мгновение назад смотрел на нее с нескрываемой угрозой во взгляде, но в то же самое время Ацуко чувствовала разливающийся липкой патокой интерес. – Не-а, – она пожала плечами, засовывая конфеты в карман. Ламбо скорчил обиженную мину, проследив за ее рукой, и в уголках его глаз заблестели кристаллики слез. Фиолетовая, будто игрушечная базука десятилетия валялась в сторонке посреди окутанной самодельными гирляндами комнаты, мама болтала на улице с Наной-сан, а Тсунаеши застыл в дверях с миской, полной соленых крекеров. Ненадолго повисла неловкая, чуточку забавная тишина, разрываемая одинокими всхлипываниями, а потом глаза Тсунаеши широко распахнулись, и миска полетела на пол с негромким испуганным писком. Смешок вырвался из горла сам собой и вызвал у Тсунаеши еще более забавную реакцию. Он взвизгнул, взмахнул руками, развернулся и исчез, захлопнув дверь в кухню. Проводивший его взглядом Ламбо надрывно расхохотался и принялся расхаживать по комнате с видом победителя. Ацуко хихикнула, присела на корточки, водрузив миску на колени, и принялась неспешно собирать рассыпавшиеся у порога крекеры. Изредка она бросала взгляды на беседующих снаружи женщин и на отсчитывающие оставшиеся минуты часы на стене. Поставив полную тарелку на стол с негромким стуком, Ацуко вздохнула, поправила кольцо на пальце и перевела взгляд на танцующего какой-то замысловатый танец Ламбо. Сейчас он казался ей не более чем забавным малышом, но Ацуко прекрасно помнила свои собственные чувства десять лет назад, когда только познакомилась с этим раздражающим ребенком в костюме коровы. – Сколько раз я просила тебя не разбрасывать игрушки? – Ацуко цокнула, взглядом указав на базуку десятилетия под столом, и Ламбо мгновенно остановился, замерев в нелепой позе. Впрочем, от преждевременной смерти мальчишку спас появившийся в дверях Тсунаеши, безжалостно мнущий край футболки. Ламбо, почувствовав, что внимание Ацуко теперь направлено не на него, стремительно сунул оружие в шевелюру и по-детски шаркнул ножкой, отходя в сторонку. – Я, это… Ацуко-сан, – Тсунаеши замялся, едва ли произнеся связную фразу, а лицо его делалось то белым, как мел, то пунцово-красным, – у вас сегодня день рождения, и раз так… я хотел… – Я могу выбрать себе какой-нибудь подарок? – перебила Ацуко, подаваясь вперед. Времени оставалось совсем мало, но Тсунаеши так мило мялся, что возвращаться не хотелось совершенно. Мысленно Ацуко сравнивала его со взрослой версией, старше на десять лет, и так и не могла решить, какой из них ей нравится больше. Но, что ж, оба они были для нее одной. – Если Ацуко-сан хочет, я, – Тсунаеши снова замялся, проглотил несколько слов, хлопнул глазами, – я сделаю все… – Замри на минутку, пожалуйста, – Ацуко усмехнулась, невесомо коснулась пушистых волос. Тсунаеши послушно замолчал, вытянувшись по струнке, и даже глаза зачем-то крепко зажмурил. В этом времени ему было только четырнадцать, и Ацуко уже почти забыла, каким милым и забавным он был, когда они только познакомились. Губы коснулись теплой щеки за мгновение до того, как мир снова закружился, потонув в розовой вспышке, и Ацуко показалось, что она еще никогда не была такой удовлетворенной и разочарованной одновременно. Огромный опустевший холл встретил ее ярким светом и разбросанными по полу фантиками, а еще звенящей в ушах тишиной и ощущением неумолимо нависающей под небесами угрозы.***
Иногда Цуко казалось, будто в какой-то момент между Новым годом и ее пятнадцатилетием она просто-напросто сошла с ума. Словно все происходящие вокруг нелепицы – не больше, чем плод ее собственного воображения, и нет на самом деле ни сияющего теплого пламени на лбу едва знакомого мальчишки, ни всего того, что случилось после их первой мимолетной встречи. Возможно, думала Цуко, она была сумасшедшей с самого начала, привязанной к кровати маленькой девочкой в комнате с мягкими белыми стенами. Или, может быть, впавшей в кому старухой, вспоминающей жизнь, которой у нее никогда не было. И, если обобщить все бушующие в голове Цуко мысли, можно было прийти к выводу, что прямо сейчас вокруг нее творился какой-то прямо-таки несусветный бред. Пять минут истекли примерно полтора часа назад, двое маленьких детей буравили друг друга взглядами, а мама, которая единственная могла ей что-нибудь объяснить, преспокойно беседовала с матерью Савады Тсунаеши так, будто с ее маленькой дочерью не случилось вовсе ничего странного. Нормальный человек наверняка бы перепугался, если бы его ребенок внезапно исчез в клубах розового дыма, а на его месте материализовался незнакомый подросток, но ни мама, ни Савада Нана ни выказывали вообще никакого удивления. Маленький Кея называл ее сестрой, старательно выговаривая сложные буквы, и обнимал за ноги, а маленький Тсунаеши-кун бросал исподлобья короткие завистливые взгляды. Цуко стояла посреди чужого двора десять лет назад и, кажется, впервые в жизни понятия не имела, что теперь делать. В голове у нее крутились сотни тысяч вопросов, но рот упрямо не открывался, не позволяя даже издать страдальческий стон. Когда все заволок долгожданный привычный розовый дым, и Цуко провалилась в кроличью нору, ей казалось, что мир прямо сейчас рушится. Внутренности противно скрутило, тошнота подступила к горлу, и она наконец буквально вывалилась из вязкой переливающейся пустоты на ворсистый ковер. Встретили ее дружные крики и хлопки в ладоши, высокий писк Тсунаеши-куна и окутавшая с ног до головы темнота. Цуко даже на мгновение показалось, что она ослепла, потому что, как только зрение стало понемногу стало возвращаться, мир снова рванулся, и приятная мягкость ковра исчезла, сменившись холодом жесткого мрамора. Стоило Цуко распахнуть глаза и проморгаться, яркий свет ослепил. Она сидела на полу в огромном помещении с редкими диванчиками и небольшими столиками, а над ней, приторно-сладко улыбаясь, нависал беловолосый мужчина. Он стоял, уперев ладони в колени, склонял голову набок и что-то жевал, не спеша протягивать руку и помогать Цуко подняться. Человек как будто казался смутно знакомым, Цуко отчетливо ощущала поднимающуюся изнутри неприязнь, а от его широкой фальшивой улыбки хотелось крепко зажмуриться и вслух считать оставшиеся минуты. – Меня зовут Бьякуран, Ацуко-чан, – мужчина склонился еще ниже, загораживая головой горящий на потолке фонарь, – я твой самый лучший друг. Он лгал. Просто и бессовестно, Цуко ощущала это по растягивающейся шире улыбке и по абсолютно безэмоциональным глазам. В животе у нее бурлило, к горлу подступал тугой горький комок, а время, отведенное на перемещение в будущее, никак не кончалось. Цуко ощущала себя крошечной букашкой под увеличительным стеклом, а он все не сводил с нее изучающего взгляда. – Не похоже на то, – в конце концов каркнула Цуко, отчего-то ощутив собственную бесстыжую безнаказанность. Беловолосый человек покачал головой и громко усмехнулся, вдруг поднимаясь и делаясь невероятно высоким. Он теперь возвышался над сидящей на полу Цуко, словно Пизанская башня, оглядывался куда-то по сторонам и словно долго-долго раздумывал, как лучше ответить на ее слова. – Почему ты так решила? – он снова склонился ниже, разглядывая ее, как высохшего червяка, прилипшего к новому ботинку. – Ты до сих пор не помог мне встать, – хохотнула Цуко, ощущая, как внутри снова все переворачивается. Она висела в непрозрачной пустоте не дольше пары мгновений, после чего снова очутилась на приятно мягком обволакивающем длинным ворсом ковре. Голова все еще немного кружилась, солнечный свет бил в глаза, и только теперь Цуко осознала, что от нескрываемой угрозы в странных глазах беловолосого мужчины, назвавшегося ее лучшим другом, дрожали руки и подкашивались колени, так что Цуко непременно упала бы, если бы и так не развалилась на полу, словно на самой лучшей кровати. – Цуко-ча-а-а-ан! – заорал вдруг Ламбо, цепкой хваткой обхватывая ее за шею. Затылок ударился о ковер с глухим бульканьем, Цуко моргнула, неловко пытаясь пошевелить руками, и мальчишка завыл только громче. Рядом стоял отчего-то красный, как помидор, Тсунаеши-кун, глядел на нее сверху вниз, то протягивая, то убирая руки, а где-то в стороне раздавался вызывающий щекотку по линии роста волос хохот. – Цуко-чан, я сделаю все-все на свете, буду убирать игрушки и перестану убивать Реборна, стану самым послушным, – причитал Ламбо, размазывая сопли по ее рукаву, – только не надо больше! Чего ей не стоит делать, Цуко разобрать никак не могла, Ламбо уткнулся носом ей в руку и нещадно проглатывал слова, издавая только нечленораздельные неопределенные звуки. Тсунаеши-кун стоял, все еще красный, и не спешил помогать, лишь нелепо бормотал что-то себе под нос. Смеялась на улице мама, разговаривающая с хозяйкой дома, а все происходящее все больше напоминало Цуко какой-то сюрреалистичный мультфильм, в котором никто не может понять, что все-таки происходит. Особенно ее нервировали странные кривоватые самодельные бумажные гирлянды, развешенные по стенам, и хрустнувшее под локтем печенье. И, наверное, она бы закричала, чтобы все это остановилось, если бы минуту спустя дверь на улицу не открылась, впуская находящегося очевидно не в духе Кею. – Что ты здесь делаешь? Раздающийся у самого уха назойливый шум наконец-то затих, и Ламбо, всхлипнув и хлопнув огромными глазами, неспешно и будто рассерженно отлепился от промокшей насквозь Цуко. Тсунаеши-кун пискнул, резко побледнел и забормотал что-то еще более невнятное, а Цуко ощутила, как подкатывает к груди нервный хохот. – Мама привела меня, – вздохнула она, указывая на беспечно болтающую горе-родительницу. – В таком виде? – склонил голову набок Кея. Удивлялся он вполне справедливо, потому что, выскакивая утром из комнаты, Цуко удосужилась разве что набросить на ночную рубашку кофту да обуть первые попавшие под ноги сандалии, а потому выглядела сейчас не то чтобы неопрятно, а попросту неприлично. Это же объясняло цвет лица Тсунаеши-куна, потому что кофта сползла с одного плеча, а сорочка задралась из-за долгого сидения на полу. Так что в ответ на вопрос Цуко только развела руками, демонстрируя свою полную неспособность хоть как-то повлиять на сложившуюся ситуацию. Разрываемая шелестом дыхания тишина повисла ровно до того момента, когда дверь снова распахнулась, впуская в обитель напрочь запутавшегося прошлого и будущего новые действующие лица. Сасагава Кеко и Миура Хару громко переговаривались, и от звуков их голосов Кея тут же скривился, пряча руки в карманы, а Тсунаеши-кун едва не расплакался, будто подражая шмыгающему носом в уголке Ламбо. Цуко протяжно вздохнула, покосилась на промокший рукав кофты и оттянула задравшиеся полы ночной рубашки. Выглядела она, очевидно, не очень, так что даже желание взглянуть на себя в зеркало напрочь отсутствовало. – Тсуна-сан, мы должны подготовить все как можно скорее, чтобы как следует поздравить Цуко-семпай с днем рождения! – воскликнула Хару, появляясь в комнате вместе с хихикающей Кеко. Сасагава сообразила, что происходит какая-то ерунда, гораздо быстрее воодушевленной сверх меры Хару. Она окинула всех собравшихся долгим сканирующим взглядом, кивнула сама себе и схватила все еще сидящую на полу Цуко за руку. Сама Цуко не успела моргнуть, как уже оказалась в одной из комнат на втором этаже под любопытным взглядом подруги своей подруги. – Неужели ты берешь пример с Тсуна-куна и тоже расхаживаешь по улице в нижнем белье? – звонким шепотом заговорила она, а Цуко почувствовала, как поднимается изнутри жаркая стыдливая волна. – Но Цуко-семпай, Тсуна-кун – мальчик, а ты… Цуко страдальчески вздохнула и взмахнула руками, опуская голову так, чтобы растрепавшиеся волосы закрыли покрасневшие щеки. Не то чтобы Цуко на самом деле было стыдно, просто от неожиданной лекции о хорошем и плохом поведении злость прокатилась снизу вверх тугой звонкой волной. Сасагава Кеко смотрела на нее не осуждающе, но обеспокоенно, а Цуко больше всего ненавидела, когда за нее беспокоились малознакомые люди. – Все в порядке, – наконец выдавила из себя Цуко, отталкивая вцепившуюся в ее предплечье руку, – спасибо за беспокойство, но мне уже пора домой. Все, что случилось в последнее время, перевернуло спокойную и даже кое-где скучную жизнь Цуко с ног на голову. Не то чтобы она не знала об ошивающейся в городе мафии, не то чтобы не имела представления о странностях большинства современных подростков, однако Цуко нравилось просто наблюдать. Смотреть со стороны, не влезая и не впутываясь в неприятности, словно длинный сериал по телевизору. Наверное, ей просто нужно было еще немного времени, чтобы привыкнуть быть внутри, а не снаружи, хотя на самом деле ничего и не изменилось. Сейчас Цуко хотела спрятаться от всего мира, забыть обо всех витающих вокруг нее загадках и стать обыкновенной девочкой из средней школы. Совсем ненадолго, чуть-чуть, только чтобы чуточку отдышаться. Она едва ли помнила, как сбегала с лестницы, придерживая сведенными пальцами спадающую кофту, как прощалась со всеми, хватала Кею за руку и тащила домой. Цуко не помнила, как поглощала праздничный ужин, слушая мамино щебетание, и как разрасталась дырка во лбу, образовавшаяся от пристального взгляда старшего брата. Сегодня произошло слишком много всего, но Цуко отчего-то казалось, что сумасшедшие приключения, в которые она уже влипла по самые уши, только начинаются. Тем же вечером Цуко, прислушиваясь к каждому звуку, аккуратно закрыла за собой входную дверь, звякнула ключами и отправилась на прогулку. Погода в середине марта стояла уже достаточно теплая, но небо все еще было затянуто густыми облаками, а по ногам гулял прохладный, забирающийся под одежду ветер. Цуко бесцельно ходила вдоль одинаковых домов, мысленно проговаривая секреты каждого из их жителей, и ей казалось, будто чего-то отчаянно не хватает. Измятая записка в кармане куртки колола пальцы, выведенные на ней буквы застыли перед глазами, но Цуко уже не была уверена, что хочет знать. Чужие секреты комом стояли в груди так, что тяжело было сглотнуть, написанная ее собственной рукой угроза убийства пылала под веками. Цуко не была уверена, способна ли убить кого-то, и думать об этом откровенно не хотелось. В конце концов она свернула в тот самый парк, где Тсунаеши-кун помогал ей отыскать потерянную резинку, уселась на низкие детские качели и оттолкнулась от земли мыском ботинка. Здесь же он сказал, что сам ничего не знает, а Цуко смеялась, потому что отчего-то верила этому странному мальчишке со сгустком теплого рыжего пламени на лбу. Цуко не хотела признаваться даже самой себе, что ей нравился Тсунаеши-кун, и оттого злилась, пиная землю все яростнее. Ветер свистел в ушах, черные волосы то взлетали, застилая обзор, то опадали на плечи колючим ободом. Небо казалось бескрайне-черным за облаками, а то и дело выглядывающая из-за туч луна окрашивала все серебристым цветом. Прохладный ветер целовал щеки и холодил пальцы, и с каждым новым взлетом Цуко казалось, что она вот-вот оторвется от земли. Нечто будто подталкивало ее в спину, мешая остановиться, шелестела сухая, еще холодная земля, и переговаривались между собой угловатые голые ветки. Весна уже наступила, но тепло упрямо задерживалось, позволяя промозглой прохладе царствовать чуточку дольше. Цуко резко затормозила, взрывая мысками ботинок землю, крепче вцепилась в качели и выплюнула попавшие в рот волосы. Сегодня был ее день рождения, случающееся только раз в жизни пятнадцатилетие, а она бездумно глядела на темное небо, так и не получив ни единого ответа на свои вопросы. Нельзя было отрицать, что все случившееся сегодня выбило ее из колеи, но Цуко была бы не Цуко, если бы позволила себе расслабиться и безвольно опустить плечи. – Как долго ты собираешься там стоять? – буркнула Цуко, снова отталкиваясь от земли. Наверное, стоило сказать Тсунаеши-куну, что в конфете не было никакого яда, но это бы в любом случае было только предположением. Цуко знала себя сейчас, но понятия не имела, какой будет через десять лет, поэтому не могла безоговорочно утверждать, что не способна кого-нибудь отравить, пусть даже и ради интересующей ее информации. Тсунаеши-кун на мгновение замялся, неловко хохотнул и подошел ближе, усаживаясь на соседние качели. Ветер свистел у Цуко в ушах, она смотрела вперед, а не вбок, но все равно отчего-то была уверена, что на лице его блуждает слегка смущенный румянец. – Я на самом деле почти ничего не знаю о Вонголе и мафии, – Тсунаеши-кун тоже оттолкнулся, но почти сразу затормозил, – не уверен, что смогу ответить на все твои вопросы. – Просто расскажи все, а я сделаю из этого какие-нибудь выводы, – пожала плечами Цуко. Смешок сорвался с губ и тут же потонул в порыве налетевшего ветра. Цуко улыбнулась, склоняя голову набок, остановила качели и уперлась пятками во взрытую ее собственными ногами землю. Тсунаеши-кун рассказывал подробно, но сбивчиво, время от времени переходил на крик негодования, и тогда Цуко позволяла себе смеяться. Наверное, они все-таки были немного похожи, потому что приключения, выпавшие на долю обычного ученика среднестатистической японской средней школы, вызывали у Цуко покалывающую в уголках губ зависть. Тсунаеши-кун тоже смеялся, хоть сначала и не мог понять, что такого потрясающего в его злоключениях, потому что ему нравилось, что теперь он не одинок. Из-за затянувших небо облаков выглядывала серебристая луна, почти полная, без какого-то крошечного кусочка. Цуко глядела вверх, изредка поворачивала голову и встречалась с огромными карамельными глазами, в самой глубине которых мерцал теплый рыжеватый огонек. Когда рассказ наконец-то закончился, и повисла теплая тишина, Цуко оттолкнулась сильнее, соскочила с качелей и приземлилась, широко раскинув руки. Она обернулась, не скрывая растянувшуюся на лице широкую улыбку, и выставила вперед руки, будто ожидая подарок в честь дня рождения: – Если что-нибудь еще случится, расскажи мне. Тсунаеши-кун испуганно моргнул, после чего кивнул и спрятал замерзшие подрагивающие пальцы в карманах. Цуко знала, что ему было страшно, потому что все случившееся сегодня напрочь выбивало воздух у нее из легких, но облака все еще надежно скрывали небо, а неполная, будто обкусанная луна ярко светила, высвечивая волшебные разноцветные огоньки.