Последняя битва

      Дом он покинул не сразу. Сперва зашел к себе в кабинет — и оставался там гораздо дольше, чем требовалось, чтобы включить компьютер и проверить адрес из досье.       То, что он собирался сделать, не на шутку пугало. Но, чем дольше Дэмьен об этом раздумывал, тем яснее понимал: иначе нельзя. Пример самого Назаретянина показывает, что это единственный путь.       Враг могуществен и хитроумен. Глупо надеяться, что Он не готов к лобовой атаке. Натравить на Него Легион, попытаться убить, заточить в тюрьму, открыть гонения на Его последователей? Да Он только этого и ждет! Именно так сражалось адское воинство в прошлый раз — и чем это кончилось?       Нет, единственная надежда — на то, чтобы разрушить эту схему. Действовать непредсказуемо. В одиночку, никому не доверяясь. Так же, как действовал Враг. Риск, да, страшный риск, но… будь оно все проклято, неужели он окажется малодушнее своего Врага?..       Издалека донеслось протяжное звучное: «Бом-м-м!» — будто молот ударил в железные двери. Дэмьен вздрогнул и поднял голову, словно просыпаясь.       За окном уже совсем стемнело; умолк шорох дождя, вместо него за стеклом кружили белые мошки. После дождя — снег. Типичная лондонская весна, что тут скажешь.       Гулкому удару откликнулся другой, за ним третий, подальше. Тяжкие молоты поднимались и опускались, и Врата Ада сотрясались под их размеренными ударами. В англиканских церквях и соборах сохранился старинный обычай колокольного звона — и теперь колокола возвещали городу и миру наступление Пасхи.       В этот темный час между вечером и ночью христиане покидают дома и спешат в свои храмы, чтобы, разгоняя тьму трепещущими огоньками свечей, с радостным волнением ожидать Воскресения. В этот час слуги Отца смывают с себя последние следы вчерашних оргий, переодеваются в чистое и черное, затворяются в домах, выбирая самые дальние и темные комнаты, и погружаются в Черный Пост. Семь дней — или хотя бы три дня кряду — предаются уединению и скорби, оплакивая поражение своего господина. Слуги дьявола верят, что в эти пагубные дни небо и земля ополчаются на них, что даже в воздухе в это время разлиты тлетворные миазмы, от которых едва ли спасет и самый крепкий щит Отца. Много лет Дэмьен тоже соблюдал эту традицию. Но сегодня ее нарушит.       Он хотел уйти незаметно; но дворецкий Уилсон, обладающий то ли шестым чувством, то ли сверхъестественно тонким слухом, уже ждал в холле. На бесстрастное: «Прикажете подать лимузин?» — Дэмьен покачал головой. Машины не нужно. Охраны тоже. Он просто хочет пройтись.       Гладковыбритая физиономия дворецкого оставалась бесстрастной, но в голосе чувствовалось нескрываемое удивление, даже тревога.       — Повелитель, вы уверены, что это безопасно?       Дэмьен резко повернулся к нему.       — Что в небесах или на земле может быть для меня опасным? Или ты забыл, что меня охраняет Отец?       Как он и ожидал, это сняло все вопросы. Благоговейно склонив голову, Уилсон осенил себя перевернутым крестом, затем снял с вешалки черный кожаный плащ и молча подал хозяину.       — И пусть никто не идет за мной, — бросил Дэмьен, переступая порог.       Ветер швырнул ему в лицо горсть колючей снежной крошки, и Дэмьен мгновенно пожалел, что не взял с собой хотя бы зонтик. Но возвращаться нельзя. Если сейчас повернуть назад, если даже на мгновение оглянуться — ему не хватит духу снова тронуться в путь.       Подняв воротник плаща, он сошел с крыльца.       Колокольный звон плыл над городом, эхом отдавался в крови и в костях, словно гремели по наковальням исполинские молоты. В такие минуты Дэмьен почти физически ощущал свою защиту: незримую, но плотную тень, ту, что сразу и внутри, и снаружи, и в сердце, и за левым плечом. И ясно чувствовал: как бы ни бушевали вокруг силы Врага - в этой тени, упругой и тесной, как материнская утроба, он неуязвим.       Настало время для страшного, почти немыслимого.       — Пусть никто не идет со мной, — повторил он беззвучно, одними губами, шагая по короткой аллее к воротам. Под ногами хрустел свежий ломкий ледок. — Даже ты, Отец.       Новый удар колокола словно врезался под ребра, болезненно отдался в сердце. Древняя тень темнее ночи напряглась, колыхнулась — и это незримое и беззвучное движение было яснее слов:       «БЕЗ МЕНЯ ТЕБЕ НЕ ПОБЕДИТЬ».       — Но с тобой я не смогу даже к Нему приблизиться!       Тень настороженно ждала; и Дэмьен заговорил торопливо, сам едва ли понимая, кого пытается убедить, Отца или себя:       — Пойми, это единственный способ! Если мы хотим с этим покончить раз и навсегда — придется рискнуть! В конце концов, мы на войне. Ради этого я был рожден, ради этого жил — чтобы одолеть Назаретянина в последней битве! И теперь, когда раскрыл Его убежище, когда могу встретиться с Ним лицом к лицу — неужели отступлю?       Долгое мгновение тишины и неподвижности — а затем новое неуловимое движение, которое можно было бы перевести на язык человеческих жестов как скептический наклон головы и пожатие плеч. А на язык слов, должно быть, примерно так:       «НЕ СЛИШКОМ ЛИ ТЫ САМОУВЕРЕН, МОЙ МАЛЬЧИК? СМОТРИ, КАК БЫ ТЕБЕ ОБ ЭТОМ НЕ ПОЖАЛЕТЬ!»       — Не пожалею! — ответил Дэмьен с уверенностью, которой вовсе не чувствовал.       Он лгал, притворяясь бесстрашным, и Отец лжи, разумеется, видел его насквозь. Но мгновение спустя плотный кокон тьмы вздохнул, натянулся — и распался, невидимыми хлопьями жирного черного пепла осыпался на землю, припорошенную снежком. Левую сторону груди пронзила острая боль, словно оттуда что-то выдернули — и тут же стихла.       Впервые за двадцать лет Дэмьен Торн остался беззащитным.       Остался один.       Глубоко вздохнув, он вышел за ворота и зашагал по тихой улочке к перекрестку, откуда доносился шум машин.       Неприметная фигура с кинжалом в руке выскользнула из-за столетнего вяза и двинулась следом.