Бухгалтер

Глава 14 В начале июля завал внезапно закончился, сменившись сонной рутиной пополам с ничегонеделаньем. Мирон выходил с работы в пять и ехал сразу домой — Уда еще в июне приказал ему сидеть тихо и не рыпаться, чтобы не попасть ненароком под раздачу.  — Опасность тебе не грозит — сказал при последней встрече — но береженого Бог бережет. Когда надо будет — позову. Войны как таковой он не чувствовал — очень уж далеко находился его мир от закона джунглей израильской мафии. Читал в газетах об уничтожении пары «авторитетов», но новости проходили мимо, не особо занимая голову. От вынужденного простоя ему быстро стало скучно — слишком уж привык к бешеному темпу жизни, и теперь в ней недоставало чего-то… захватывающего. Поэтому, когда в одну из пятниц ему наконец позвонил «отчим» и сухо приказал явиться, он даже обрадовался. По телефону привык подробностей не спрашивать, только коротко ответил, что приедет в назначенный час. Принял душ, вышел, вытираясь полотенцем, и тут телефон зазвонил снова. Мирон мельком взглянул на экран, нахмурился. Ариэль? С чего это вдруг?..  — Привет. Что-то случилось?  — Да. Случилось. Можно приехать к тебе… прямо сейчас?  — Это срочно? — он взглянул на часы. Уда ждет его к семи, время еще есть.  — Да. Очень.  — Ну… тогда приезжай. Несколько секунд стоял неподвижно, задумчиво глядя в никуда. Была только одна причина, по которой Ариэль могла так срочно искать с ним встречи. Но думать об этом не хотелось — уж слишком пугающей была сама даже мысль. Она постучала в дверь почти сразу же — скорее всего, звонила уже находясь под его подъездом. В ее движениях было столько неуверенности и скрытой паники, что Мирон больше почти не сомневался — не хотел, но понимал, что ему сейчас скажут.  — Ты… — она глубоко вздохнула, решительно сказала — я беременна, Мирон. Даже будучи почти готовым к ее словам, он все равно почувствовал, словно ему дали кулаком поддых.  — Мы пользовались презервативом — заметил, стараясь говорить спокойно.  — Я знаю… но так уж вышло. Так… так иногда бывает. Да, подумал он. Бывает, особенно если очень постараться. Уж очень удобная случайность — залететь с двухдневной интрижки, предохраняясь при этом качественными британскими кондомами. Мирон в случайности не верил. Что ему сейчас говорить ей? Кража спермы — подсудное дело, Ариэль. Нет, обвинениями пока еще рано бросаться — да и доказательств против нее нет никаких. «Так ведь бывает». Ничего, сказал холодно внутренний голос — вряд ли она сама захочет оставить ребенка, после того, как узнает…  — И что теперь? — спросил он вслух мягко. Понимал, в какую ловушку она сама себя загнала, и невольно ей сочувствовал, хотя злость тоже никуда не делась.  — Буду рожать — сказала она, пожимая плечами — мне тридцать два, самый подходящий возраст. Это укрепило его еще больше в подозрениях — уж слишком уверенно это было сказано.  — Самый подходящий возраст для чего? — спросил он спокойно — стать матерью-одиночкой? Она сжала губы.  — Вот, значит, как? — сказала после короткой паузы — ты… ты не хочешь его?  — Нет — сказал он — не хочу. Ариэль сжала губы еще сильнее, видимо, с трудом сдерживаясь, чтобы не наговорить лишнего.  — Что ж — сказала она наконец — заставлять не стану. Но хотя бы фамилию я могу дать ему твою? Или надеяться хоть на какую-то помощь с родами?  — Нет — сказал он твердо — Ни с курсом подготовки к родам, ни с походами к гинекологу, ни с чем, что потребует моего участия. И вообще лучше будет, если ты никому никогда не проболтаешься, что я отец твоего ребенка. Для его же блага.  — Вау — сказала она с нечитаемым выражением — это что, угроза? Я слышала, конечно, что ты родственник какого-то гангстера, но сейчас и сама убеждаюсь что яблоко от яблони недалеко гниет. Мирон глубоко вздохнул.  — Это не угроза. Ариэль, никто никогда не должен узнать, что ребенок мой. Скажи всем, что переспала с каким-то парнем из бара, а имени не помнишь… соври что угодно. Я буду помогать с деньгами, но на алименты тоже не подавай, ни в коем случае. Самое страшное, что вопреки всему — вопреки гневу, растерянности и негодованию, он чувствовал, как в его душе неуверенно зарождается надежда. Он не любил Ариэль, не видел ее в качестве подруги, жены или даже любовницы. Но у нее было то, на что он никогда не надеялся — его будущий ребенок. Ребенок, которого, при должном желании, получится очистить от проклятого клейма — если его мать окажется достаточно благоразумной.  — Что ты… — голос Ариэль дрогнул — что ты такое говоришь? Ты это серьезно? Я понимаю, что мы… что у нас ничего не вышло. Но это твой ребенок, Мирон! Твоя кровь, мать твою!  — Ариэль — он прикрыл глаза, чувствуя, словно бросается камнем в прорубь — я мамзер. И твой ребенок, если хоть кто-то узнает о нас — он тоже будет мамзером. И его дети, и внуки, и правнуки. Ты готова к этому? Она сначала, кажется, не поняла. Слегка нахмурилась, пытаясь понять, шутит он или… Охнула, приложив руку ко рту. И наконец, к ней пришло полное осознание — потому что хлынули слезы, целый поток горьких слез — как у ребенка, которому дали красивую конфету, а в ярком фантике оказался кусок навоза. Она начала что-то бормотать, Мирон не мог разобрать слов. Потом вдруг взорвалась криком:  — Почему ты мне не сказал?! Почему, почему, почему?! Ублюдок, подлец, мерзавец!  — Потому что это тебя не касалось — тихо сказал он — а теперь касается. Так что делай, что хочешь, но не порть жизнь этому ребенку. Или сделай аборт, или держи его подальше от меня. Я помогу с деньгами, но если ты потребуешь официальных алиментов через суд, то, как понимаешь, это быстро сделает его социальным трупом.  — Мирон…  — Дай мне знать, что решила — он тяжело поднялся с дивана — мне надо идти, извини. Она тоже поднялась — отчужденная, почерневшая от осознания того, на что обречен плод в ее чреве.  — Ты… ты и правда мамзер — выплюнула с отвращением — мамзер в полном смысле этого слова. Скольких несчастных девушек ты уже обвел вокруг пальца, а, сволочь?  — Ты первая — сказал честно — да и не я это сделал, а ты сама. На твоей это совести, не на моей.  — Ты серьезно думаешь, что я украла твою сперму, болван?! — снова взорвалась она — ты просто невыразимо высокого мнения о себе, ты знаешь? Иногда презервативы просто рвутся, Мирон. Научись уже доверять хоть кому-то, кроме своего драгоценного Илая — он-то этого как раз совершенно не заслуживает. И иди ты… к черту. Она кипела от злости, и Мирон поверил ее искренности — почти. Просто потому, что так и правда было легче.  — Дай мне знать, что решила — повторил он — если нужны будут деньги — тоже дай знать. Если решишь его оставить, сообщи номер своего банковского счета, я начну переводить…  — От тебя мне больше ничего не нужно — выплюнула она. Вскочила на ноги, распахнула входную дверь.  — Ты сам держи язык за зубами. А лучше — сделай уже вазэктомию. Ты прав — такие, как ты, не должны размножаться. Дверь за ней громко захлопнулась, и Мирон слегка поморщился. Вспомнил про Уду. Черт, как же некстати. Взглянул на часы — половина седьмого, он успеет. А насчет вазэктомии — хорошая идея, спасибо, Ариэль. Давно пора было этим заняться. Уда заметил его состояние сразу же.  — Что-то ты сегодня сильно суетишься — сказал спокойно — боишься чего-то?  — Я… — Как ни хотелось признаться в будущем возможном отцовстве — пусть даже, скорее всего, недолговечном, остатки здравого смысла удерживали язык от лишней болтовни — боюсь, конечно — сказал он наконец. Уда присвистнул.  — Это надо же.  — Что? — хмуро спросил Мирон.  — В первый раз на моей памяти ты признался в трусости. Думал, не доживу до этого дня.  — Что же в этом трусливого — бояться за свою жизнь? Вы, например, прячетесь в этом облезлом МАМАДе, вместо того, чтобы… Мирон запнулся.  — Вместо того, чтобы что? — с интересом спросил Уда — рваться грудью на фронт? Эх, мальчик… да разве я осуждаю тебя? Ты бухгалтер, а не солдат. А я — я уже старик. Мирон отстраненно щелкал мышкой по рабочему столу, чертя пунктирные квадраты и прямоугольники на иконках.  — Сколько еще мне придется на вас работать? — спросил он — этот проект мы закончим, а дальше? Я смогу вернуться к обычной жизни?  — А ты хочешь к ней вернуться? У тебя было время отдохнуть — и как, понравилось?  — Да — слегка покривил душой Мирон. Уда усмехнулся.  — Врешь же. Тебе стало скучно — мне даже по телефону было слышно.  — Нет — еле слышно сказал Мирон. Уда покачал головой.  — Эх… хороший бы из тебя вышел преемник, если только ты не был таким мягкотелым. Мирон поперхнулся.  — Я не собираюсь становиться вашим…  — А тебе никто и не предлагает — прервал его Уда — каюсь, одно время думал об этом — много лет назад, когда ты пришел ко мне и с ходу сказал — помнишь…?  — «Мы ограбили оружейную, помогите убрать следаков с хвоста» — мрачно ответил Мирон.  — Точно — усмехнулся Уда — только с тех пор ты изменился. Стал очень уж… гуманным. Даже твой малахольный подошел бы мне лучше — в нем есть необходимая жестокость.  — С чем его и поздравляю — пробормотал Мирон. Хорошо, подумал он, что я не рассказал ему про сегодняшнее происшествие. Чем меньше людей знает, тем больше шансов будет у ребенка на нормальную жизнь. А еще — в руках Шахара-старшего этот ребенок быстро станет еще одним рычагом влияния на него, Мирона. Как будто одного Илая ему не хватало.  — Запускай программу — тяжело вздохнув, сказал Уда — продолжим наши игры. Вечером он впервые за долгое время вспомнил о матери. Ведь собирался ей позвонить еще… когда? Весной, кажется. И совсем забыл, замотавшись за делами. А вспомнил после сегодняшнего разговора с Ариэль — что-то все-таки общее было у этих двух женщин. Наверное, общая безалаберность, подумал с невеселой усмешкой. Набрал номер ее мобильника, но тот оказался выключенным. На домашний никто не отвечал, несмотря на поздний час. Мирон не был примерным сыном, но теперь он даже немного обеспокоился. Что с ней? Уда спросил его тогда, не общаются ли они, значит, что-то знал? Что-то случилось? Он подумал и набрал номер тети, по которому не звонил, наверное, уже лет двадцать.  — Але? — услышал ее хрипловатый, постаревший голос.  — Талия? — сказал неуверенно.  — Да, кто спрашивает?  — Мирон, сын Дафны. Пауза.  — Мирон?! Малыш, ты в порядке? Я тебя так давно уже не слышала!  — Мне тридцать пять, Талия — улыбаясь, сказал он.  — Я же говорю — малыш. Что случилось, Миронуш?  — Просто хотел спросить… мать в порядке? Она не отвечает на звонки.  — Так шабат же — сказала Талия.  — Ну и что? С каких это пор она начала соблюдать субботу? — не понял Мирон.  — Уже как год. Ты не знал?  — Не знал.  — Позвони ей завтра вечером, на исходе. А лучше в воскресенье утром, тогда точно застанешь ее дома.  — Она что, не работает?  — Работает сиделкой у какой-то богатой старухи в соседнем районе. Но по утрам сидит дома, я тебе говорю.  — Я позвоню тогда на неделе — пробормотал он. Разговор продолжался еще несколько минут, но тетке пора было укладывать внука, и она попрощалась с условием, что Мирон заглянет к ней, если случаем окажется «на районе». Так значит, мать ударилась в религию, подумал он. Забавно, учитывая, что все эти годы она была ярой безбожницей — подрабатывала официанткой в подпольном казино*, крутила романы с женатыми и неженатыми, не чуралась и того, что в литературе называют «быть на содержании». При этом Уда ей развода так и не дал, официально все еще оставаясь ее супругом. А ведь если она переживет мужа, быть ей богатой вдовой, усмехнулся он неожиданной мысли. Поистине, какая ирония. Мирон перезвонил матери в воскресенье утром, в перерыве между делами. На этот раз она ответила.  — Привет — сказал он чуть скованно — извини, что давно не звонил.  — Ничего — так же скованно ответила она — что нового?  — Да вроде все по-старому. Ты начала соблюдать шабат?  — Я много чего начала делать, Мирон. И много чего прекратила. И ни о чем с тех пор не жалею.  — Ну… это хорошо, наверное. Пауза.  — Как работа? — сказала она.  — Хорошо. Как у тебя?  — Хорошо, с божьей помощью. Пауза.  — Ты здорова? — спросил он, чтобы занять молчание.  — Здорова. С божьей помощью. Пауза.  — Мирон?  — Да?  — Я бы хотела попросить тебя о двух вещах.  — Каких? — он сглотнул неожиданно появившийся ком в горле.  — Первое — чтобы ты простил меня. Только сейчас я понимаю, какой вред тебе нанесла твоим рождением. Говорят, что мамзер платит не только за грехи своих отцов, но и за собственные грехи в прошлых жизнях. Я верю, что это так, но легче мне от этого не становится.  — Мама…  — Еще я знаю, что мне нет прощения небес… но все равно прошу — хотя бы ты прости меня. Сколько пафоса, подумал Мирон с горечью, но сказал:  — Хорошо. Прощаю.  — Спасибо — тихо сказала она — а теперь второе. Мирон, я хочу, чтобы ты никогда не звонил мне больше. Не писал, не давал о себе знать. Ты — мой грех, напоминание о моем «ецер ара»**. Я хочу быть хорошей еврейкой — а это возможно только, если рядом не будет тебя. И снова за последние два дня он ощутил себя так, словно ему дали чем-то тяжелым под дых. Не то, чтобы они были близки… но в эту секунду его собственная мать отрекалась от него — из-за греха, который сама когда-то и совершила. Он проглотил слова, которые рвались из горла, жестокие и правдивые слова. Потому что, даже высказав их, он ничего не смог бы изменить. Вряд ли ее просьба была импульсивным поступком. Скорее всего, она решила это давным-давно, и лишь ждала случая сообщить ему свое решение.  — Хорошо — сказал Мирон внезапно севшим голосом — я понял.  — Не волнуйся — сказала она вдруг — когда я умру, все мое состояние перейдет тебе. Завещание я написала уже давно, Уда знает и согласен.  — Что…? — не понял он, но было уже поздно — она дала отбой.  — Сука! — прохрипел он в беспомощной злобе — нахуй мне твое завещание? Ты… сука! Захотелось швырнуть телефон в стену, заорать, выбежать из кабинета и набить морду первому попавшемуся сотруднику. Он сдержался — как, впрочем, и всегда. Прикрыл глаза, пытаясь успокоить бешеный пульс в висках. Спокойно, Мирон. Спокойно. Что за неподобающая истерика? Да, от него отреклась мать. Но разве не к этому все шло? Слова тридцатилетней давности о том, что ей нужны «нормальные дети» отпечатались в памяти Мирона навсегда. В дверь постучали. Как невовремя…  — Не сейчас! — рявкнул он. Стук прекратился, послышались уходящие шаги. Через несколько минут он пришел в себя — во всяком случае, достаточно, чтобы не хватила кондрашка. Выпил залпом бутылку воды, стоящую на столе. Отложил в сторону бумаги, отключил экран — все равно в таком состоянии работать невозможно. До смерти захотелось позвонить Илаю и все ему рассказать — но тот укатил на всю неделю в генштаб «на сборы». Мобильная связь в его нынешней дислокации на каком-нибудь минус пятом этаже была дерьмовой, да и вряд ли вообще туда разрешали входить со своими телефонами — Бернард уже высказался насчет этого на утреннем совещании. Просидев без движения еще полчаса, Мирон понял, что сегодня работа отменяется окончательно. К мыслям о матери добавились еще и мысли насчет Ариэль, которая, к счастью, сегодня отсутствовала. Даже если кража спермы таки имела место (надо было топить кондомы, а не просто выкидывать, подумал он с запоздалым раскаянием), ненавидеть ее он не мог — слишком уж жестоким оказалось наказание за не слишком обдуманный поступок. Вышел из кабинета, запер дверь на ключ.  — Мирон, ты на обед? — окликнули его позади. Он обернулся. Надав — совсем невовремя.  — Да — сказал коротко.  — Слушай, мне позарез нужна помощь со сметой на рекламу… У тебя есть пять минут?  — Нет. Надав слегка опешил, но не сдался.  — Давай я тебя угощу обедом — выбирай место сам, хоть три мишленовские звездочки. Это не займет больше пяти минут. Иди на хуй со своим Мишленом, подумал Мирон в тихом бешенстве. Смета не займет больше пяти минут? Кого ты обманываешь?  — Я занят — сказал коротко — поговорим позже. Вечером. Не оглядываясь, вышел из офиса. И пошел к машине.