Бухгалтер

Глава 22 Неделя «отпуска» прошла быстро. Надав исправно поставлял рабочие сплетни и еду в холодильнике, Илай звонил каждые пару дней поинтересоваться, как дела, а вот «проект» Уды продвигался так себе. Мирону не мешали, никто не вызывал на совещания и не выяснял отношения в соседнем кабинете, но может, как раз в этом и было дело? Белый шум яффских будней скорее расслаблял, чем настраивал на деловой лад. Хотелось пить чай на балконе, читать книжки и смотреть фильмы, а вот работать не хотелось совсем. Может, попросить Уду сдавать эту квартиру мне, подумал Мирон, выходя на крошечный балкончик, нависший прямо над улицей. Уволиться из «Магеллана», работать бухгалтером на мафию… неспешно так работать, «на расслабоне». И не советником безбашенному наследнику, боже упаси, а просто бухгалтером. Илаю моя помощь, наверное, уже не требуется. Если проскочим период осеннего обострения без проблем — точно не требуется. А там можно будет и уйти… В комнате зазвонил мобильник, и он вернулся с балкона обратно в прохладную от кондиционера квартиру. Разумеется, это был Уда.  — Я отправил за тобой водителя, мальчик. Приезжай, познакомишься заново со своим родственником.  — Сейчас? Я думал, у меня есть время до выходных, а сегодня всего лишь четверг.  — Мне нужно, чтобы ты приехал без ведома Гурина. Не надо, чтобы он оказался в курсе твоих со мной дел. Он уже в курсе, подумал Мирон, но говорить вслух не стал — один только намек на то, что Надав что-то знает, мог поставить того в опасное положение.  — Хорошо, буду ждать — сказал коротко. Бросил телефон на диван, открыл лэптоп и принялся спешно наверстывать упущенное за утро. До приезда подвозки можно было успеть еще немного — не позориться же перед «родственничками» полусырым продуктом. До кабинета в этот раз его сопроводили с охраной — прямо из машины и до самых дверей. Мало того — тщательно обыскали на предмет оружия и прослушки. Скорее всего, это была инициатива Оханы — Уда подобной подозрительностью по отношению к пасынку не страдал. В кабинете его уже ждали. Уда кивнул на свободное кресло справа от Сами, выдержал паузу, потом сказал негромко:  — Полагаю, вы знакомы, но все же: Мирон, Сами. Те двое бросили друг на друга короткие взгляды и едва кивнули в знак приветствия. Сами Охана был не слишком похож на родного дядю. Невысокий, среднего телосложения, с холодными черными глазами и легкой горбинкой на носу. Он выглядел старше своих тридцати, да и держал себя не так, как помнилось Мирону из юности. Бешенство и звериный нрав или ушли с годами, или, что вероятнее, хорошо маскировались цивилизованностью. Горбатого могила исправит, а тигр не меняет полос, зло подумал Шахар. Давно ли тот со своей шайкой устроил «погром» всем ашкеназским подросткам в районе, включая кузенов Мирона? Сам он тогда уже призвался, и домой не заглядывал даже по выходным. Но черное от побоев лицо двоюродного братишки, которому едва минуло двенадцать, избитого шарагой «парни Оханы» за то, что «гой-блондин и брат мамзера», помнил до сих пор. Мирон навестил брата в больнице, а потом набрался духу и позвонил «дяде Уде». Разбираться самому было опасно — случаи ножевых ранений «на районе» с появлением шайки изрядно участились. Уда тогда коротко ответил, что принял все к сведению. Видимо, и правда принял, потому что после того разговора Сами к родне Мирона не лез и «работал» тише. Но, наверное, эффективнее — если уж всезнающий гугл упомянул его в списке «самых многообещающих молодых главарей израильской мафии».  — Мы обсуждали Харари — просветил Уда Мирона — их родичи решили стоять на позиции «ни пяди назад», забаррикадировались в своей крепости в Кейсарии и посылают всем подряд киллеров. Хуже террористов, честное слово.  — Ну так устроим им «Масаду» (1), коли они такие упертые — усмехнулся Сами — покроем их, что называется, славой.  — Это не наши методы — осадил его Уда — мы никогда не трогали женщин и детей, не будем и впредь.  — Это устаревшие методы, Уда — пожал плечами племянник — они сами такой щепетильностью не отличались, зачем должны мы?  — Именно поэтому сейчас нет никого на их стороне — сказал Мирон. Взгляды двух других сразу же скрестились на нем, и он поежился, но закончил свою мысль — если мы все начнем убивать кого попало, полиция больше не станет закрывать глаза на наши действия, начнется война «все против всех», и на том с нами будет покончено.  — Понял, племянник? — насмешливо сказал Уда.  — Понял, что мой будущий «финансовый советник» лезет не в свое дело — холодно сказал Сами.  — Тем не менее, мы, как мудро предложил тут Мирон, не станем устраивать резню. Хотят сидеть в крепости — пусть сидят. Сделаем по-другому… ты составил список предприятий на их территории, как я просил? Охана кивнул.  — Хорошо. Решим, что нам самим пригодится из списка, остальное разошлем нашим союзникам, пусть поговорят с владельцами бизнесов. Кто захочет — перейдет под крыло новых «хозяев». Остальных пока трогать не станем.  — А что делать с киллерами? — спросил Сами — вчера одного прибили возле дома моих родителей. Понимаете, почему я за то, чтобы пустить их всех оптом в расход? Уда покачал головой.  — Не спеши. Разберись, кто они — люди Харари или аутсорсинг. Пошли своих солдат, пусть прозондируют почву. Попробуем решить проблему мирными методами, а если не получится — придется подумать о других опциях.  — Заложники — предложил Сами.  — Можно. Мирон, что скажешь? Тот пожал плечами:  — Вам виднее.  — Поговорим об этом попозже — сказал Уда племяннику — теперь насчет того проекта, о котором я тебе говорил. Мирон, ты готов ввести нас в курс дела? Что успел, что предлагаешь и так далее. Мирон кивнул и открыл свой лэптоп. После «презентации» Уда повернулся к племяннику:  — Что ж, мы неплохо продвинулись за несколько дней. Что скажешь, Охана?  — Вам виднее — повторил тот с легкой насмешкой слова Мирона. Уда усмехнулся, поднялся со своего дивана и, приблизившись с Сами, потрепал того по спине. Видимо, не слишком ласково — того ощутимо пригнуло вперед.  — Через два месяца — сказал Уда спокойным голосом — я ожидаю не слышать этих слов ни от одного из вас. Что видно одному, должно быть видно и второму. Если нет — не стесняйтесь спрашивать. Не зря же говорится — «стыдливый не научится, придирчивый не научит» (2). Сами усмехнулся в сторону.  — Вы серьезно думаете, что мы с этим ашкеназом сработаемся, Уда? Что он вообще мне может насоветовать? Как получше заполнить пенсионный бланк из нацстрахования и получить налоговые льготы инвалидам войны? Так я найму людей получше и поумнее, слава богу, таких хватает. Да, он неплох в своем деле, но не из лучших. А насчет остального — это вообще атас. Посмотрите на него — он, наверное, голосует на выборах за Мерец (3) и называет русских «выходцами из советского союза».  — Да пусть голосует хоть за арабов-коммунистов — рявкнул Уда — я не хочу отдавать свое дело чужим, Охана. Хотел бы — ни ты, ни этот малахольный на сто шагов близко не подошли бы к моему кабинету, особенно ты. Но я принял решение, и выбирать мне не из кого. А если у меня нет выбора — значит, нет и у вас.  — Я согласен с Оханой — сказал негромко Мирон — у нас с ним диаметрально противоположные взгляды. Его бы воля, резиденция Харари сейчас горела бы со всех четырех углов. Вы ожидаете от меня, что я смогу переубедить этого монстра стать человечнее? Он с тринадцати лет терроризировал всех в округе, мой кузен из-за него лежал в больнице месяц со сломанными ногами. Его, наверное, даже Гитлер не постеснялся бы взять к себе в штат. Он поднялся на ноги.  — Наше с вами прежнее соглашение в силе, Уда. Я согласен работать на вас бухгалтером, поскольку это моя работа, и от своих слов я не отказываюсь. Но быть советником вот этого — нет. Извините. И он повернулся, чтобы уйти.  — Сядь. Голос Уды прозвучал так, что Мирон почти упал обратно в кресло.  — Я уже сказал — тяжело сказал Уда — выбора у вас нет. Сами, у тебя есть родители. Помни, кто следит за их благополучием. Мирон, тебе тоже есть, что терять. Не зарывайся, мальчик. Я не ожидаю от вас немедленного сотрудничества, но дезертиры будут жестоко наказаны. Понятно? Сами мельком взглянул на Мирона и нехорошо усмехнулся.  — Понятно.  — Мирон? Тот не смотрел ни на одного из них.  — Мне надо подумать — сказал наконец — дайте мне время. Хотя бы месяц. Прошу.  — Две недели — сказал Уда — и не на то, чтобы что-то решить. У тебя нет выбора, Мирон. Две недели, чтобы взять себя в руки и понять, что реальность изменилась и появились новые обстоятельства. Я пока не требую от тебя уходить из своей шарашкиной конторы, но придет и этот день. Готовься.  — Хорошо — глухо ответил тот. Не потому, что был согласен — просто это давало возможность сбежать поскорее и придти в себя, пусть даже с отсрочкой всего в четырнадцать дней.  — Прекрасно, ты свободен. Сами, останься. Когда Мирон вышел, Уда спросил племянника:  — Что скажешь?  — Он даже не ваш родственник — сказал тот хмуро — я всю жизнь слышу от вас «семья то, семья сё», но он — мамзер вашей… жены, если ее можно так назвать. Его отец еще тот лох. Да что там отец, вся их семейка — гои, «мыло» (4). Зачем он вам? Уда вздохнул.  — Если бы у меня был кандидат лучше тебя, Сами, я даже не думал бы про Мирона. Но вы оба — недоумки, два братца-обормота. Когда я думаю о том, чтобы оставить вам свое дело, у меня поднимается давление и пропадает аппетит. Но в то же время во мне теплится слабая надежда, что он научит тебя толике человечности, а ты его — как не жевать собственные яйца, лишь бы другим было хорошо. И может быть, тогда из этого выйдет толк.  — А если нет?  — Если нет… — помолчав, сказал Уда — тогда мы все трое жалкие неудачники. И дело мое пусть горит хоть синим пламенем. В субботу Уда позвонил Мирону и дал отмашку вернуться на работу.  — С родичами разобрались, так что ты, мальчик, свободен. От Надава далеко не отходи, держи руку на пульсе — сказал сухо.  — Хорошо — коротко ответил тот. Уда, против его ожиданий, не стал спрашивать, что он надумал за пару дней — не прощаясь, дал отбой. Он уверен, что я соглашусь, подумал Мирон со злостью. И почему бы ему не быть уверенным? Скорее удивился бы, если я и правда настоял бы на своем.  — Готов завтра на работу? — спросил Гурин, читавший какой-то журнал на диване с неизменной чашкой кофе.  — Готов.  — Что-то не видно. Надав отпил от кофе, отложил журнал в сторону.  — Ты слышал, что Ариэль Малки из корректорского отдела беременна?  — Как я мог слышать, если торчу здесь уже неделю? — хмуро ответил Мирон — завтра поздравлю.  — Лучше не надо. Никто не знает, кто отец, включая, судя по всему, ее саму. Хорошо, что я вспомнил тебя предупредить, а то неприятно бы получилось. Мирон взял чашку, привычно вышел в вечернюю синеву балкона. Морской влажный воздух ласково обдувал тело, и казалось, что он жил тут, в Яффо, всю свою жизнь, и будет жить всегда. «Магеллан», Ариэль, Уда — все казалось отсюда далеким и несущественным.  — Сегодня ведь последний день на этой квартире? — спросил Надава, обернувшись в комнату. Тот тоже вышел наружу, оперся о тонкие резные перила.  — Не хочешь уезжать?  — Нравится здесь.  — Попроси Уду остаться здесь, не думаю, что он будет против. Пробки, правда, кошмарные, что на работу, что после работы, но я тебя понимаю — тут хорошо, спокойно.  — Если я попрошу его еще об одной услуге… — пробормотал Мирон. Подумал, что проще будет сразу надеть на себя рабский ошейник и вручить поводок Уде.  — Что? — не расслышал Надав.  — Пойду собирать вещи, говорю. Чего и тебе желаю. Не оглядываясь больше на вечернюю улицу, оставил соседа одного на балконе и ушел в спальню — в который раз за последние дни паковать свой походный рюкзак. За неделю в офисе не изменилось ровным счетом ничего — разве что поменяли бутыль кулера, да на кухонном столе к коробке с белым сахаром добавился пакет с коричневым органическим. На входе Шахар поздоровался с Захавой и Михаэлем, кивнул пробегавшей мимо Регине, и невольно улыбнулся, когда Илай, идущий навстречу по коридору, широко раскинул руки.  — Иди сюда, болезный. Обнял и прошептал на ухо:  — У тебя совесть-то есть? Загорел, цветешь и пахнешь. Бернард сразу просечет, что ты не на больничном сидел всю неделю.  — Ничего, скажу ему, что лечился солнечными ваннами на балконе — усмехнулся Мирон.  — Практикуй пока легенду. В восемь тридцать утра как штык у него в кабинете на совещании — Илай похлопал его по спине и остался обсудить что-то с секретаршей. Мирон неслышно вздохнул. Он уже и забыл, что есть такая вещь, как утренние совещания. Бернард, разумеется, все понял тотчас.  — Вижу, вам на больничном дома не сиделось, Шахар. В походы небось ходили с температурой?  — Всего лишь съездил на выходных на пляж — невозмутимо ответил тот — я же не виноват, что легко загораю. Бернард слегка улыбнулся.  — Что ж, спасибо, что все же соизволили оказать нам честь своим появлением. Илай, что у нас сегодня на повестке дня? К десяти утра бесконечное переливание из пустого в порожнее завершилось, Бернард объявил совещание закрытым, и Мирон наконец-то добрался до своего кабинета. Включил компьютер, открыл все программы, мейлы и документы. Откинулся на своем огромном директорском кресле. И только сейчас осознал, насколько соскучился по всему этому. По взрывам смеха в соседней комнате, по трезвону телефонов из дверей отдела продаж, по запаху кофе в коридоре. Даже по очереди за микроволновкой… хотя нет, по этому соскучиться невозможно. Как же можно оставить все это, подумал он — перешептывание Любы и Ариэль с их вечными секретами и сплетнями, добродушные шуточки Михаэля и куда менее безобидные — Бернарда, дружеское присутствие Илая — по нему Мирон соскучился нестерпимо, и сам удивился острой радости встречи. Хочешь, чтобы я ушел из «Магеллана», Уда? — подумал, щелкая мышкой по первому мейлу из двухста — а вот хрен тебе. Что ты сделаешь — разоблачишь меня перед Бернардом? Ну так меня просто посадят за махинации, и ищи себе другого советника. Я остаюсь здесь. И посмотрим тогда, как ты сможешь выкурить меня отсюда, не засадив при этом в тюрьму на долгих десять лет.  — Какие планы на август? — спросила Люба у подруги, усаживаясь за стол с тарелкой чипсов и стаканом колы.  — Хоть раз за сезон сходить на море, купить одежду для беременных, и не дотолстеть до центнера — сказала Ариэль, не отрываясь от компьютера — а у тебя?  — Поехать на Кипр и расписаться с Нафтали — ответила та очень тихо, но Ариэль расслышала.  — ЧТО?! — она развернулась так резко, что даже живот немного заныл.  — Тише! — шикнула на нее Люба — ребенка разбудишь.  — Так вы все-таки… — Ариэль на стуле подъехала к Любе поближе, и разговор продолжался еле слышным шепотом.  — Все-таки да — несмотря на счастливую новость, голос Любы был невесел — Я его очень долго отговаривала. Он же коэн, сама знаешь, что это значит для его семьи. (5)  — И что он на это сказал?  — Сказал, что у него есть еще три брата, и каждый из них тоже коэн, со своими маленькими коэнятами. Так что от одного отступника первосвященников в Израиле не убудет.  — Его семья знает?  — Нет.  — А как же с религией? Он же…  — Он снял кипу (6) уже месяц назад. Носит ее только для конспирации. Чтобы, так сказать, никто не догадался.  — Вот как — пробормотала Ариэль, немного сбитая с толку новостями. Люба вздохнула:  — Черт, Ариэлька, мы с ним такую фигню, кажется, затеяли… В душе та с ней согласилась: после заключения запретного для коэна брака Нафтали превратится, мягко говоря, не в самого популярного члена семьи. Его дети коэнами уже не будут, а запретная жена станет ежедневным бельмом в глазах у всех. Но при всем при этом… Ариэль подумала, что если бы могла, то в одночасье обменялась бы с подругой положением. Дети Любы не родятся мамзерами, у них будет семья, отец и мать, и никакого тебе вечного клейма на весь род до скончания веков.  — Люба — сказала она негромко — ты вообще хочешь этот брак? Та кивнула.  — А он?  — Да.  — Если так — женитесь и плюньте на это коэнство. Его родственники переживут, поверь. Люба грустно усмехнулась.  — Главное, чтобы он сам это пережил. И не обвинял меня через пару лет, что из-за меня его дети — пустышки (7).  — Если он сам все решил, за что ему тебя обвинять? — разозлилась Ариэль. — А хрен его знает — вздохнула Люба — иди пойми их. Ладно, время есть, может, еще успеет передумать,  — А ты? — возмутилась Ариэль — твое слово ничего не значит? Почему ты все делаешь с оглядкой на него?!  — Тише ты! Почему…? Потому что это он всем жертвует, а не я.  — Ты тоже жертвуешь, Люба — сказала Ариэль тихо — ты всем жертвуешь. Подумай, и сама это поймешь. Та ничего на это не ответила, и они вернулись к работе — каждая со своими мыслями и сомнениями.