Бухгалтер

Глава 37 Машину вел Гурин — рука Мирона болела так, словно ее сначала оторвали, а потом пришили, но не совсем удачно. Завтра надо будет показаться врачу, подумал он в каком-то туманном отупении. Наверное, связки порваны. Пальцами он старался не шевелить, но это мало помогало — машину иногда дергало, и от этого в руке неприятно стреляло. Жертва полицейского произвола, подумал Мирон, и закусил губу, чтобы не вскрикнуть — уж очень резко они затормозили на светофоре. Гурин молчал, глядя прямо перед собой. Желваки его словно жили своей жизнью — гуляли вовсю. То ли он глубоко раскаивался, то ли продумывал дальнейший план пыток. Они завернули за последний поворот — к улице иностранных послов, «старых денег» и Уды Шахара. Остановились возле столь знакомого уже Мирону забора. Обычно здесь совсем не хотелось выходить из машины — встречи с отчимом и Оханой ничем приятным не отличались. А сейчас прямо не терпелось. Лишь бы подальше от Гурина… и подольше.  — Я тебя буду ждать здесь — сказал Надав бесстрастно — по-хорошему, надо было организовать тебе прослушку, ну да поздно спохватились, да и обыскать могут. Мирон рассеянно разглядывал темный забор, никак не реагируя на измышления попутчика.  — Не изображай мне тут страдальца, Шахар — повысил голос Надав — давай, слушай инструктаж. Разузнаешь все, что сможешь. Про Харари расспросишь, да так, чтобы мы потом смогли бы проверить информацию: кто исполнял заказ, как, кто приказывал. Скажи, что хочешь серьезно войти в семейный бизнес, соври что угодно. Уда тебя любит, не отнекивайся — может, и капитаном своим сделает. Это было сказано с легкой иронией, но Мирон даже слегка вздрогнул — так близко подошел Надав к правде. Тот тем временем продолжал, склонившись к нему, словно чтобы получше донести свою мысль:  — Считай, что время реверансов и «я подумаю» закончилось — все, не собираюсь я больше ждать, пока ты созреешь и типа решишь, помогать мне или нет. Не хочешь помогать — прекрасно, я передаю тебя в ведомство Дорона и умываю руки.  — А как же «я сделаю все, чтобы тебя вытащить»? — хмыкнул Мирон. Смешно ему не было, скорее наоборот. Опять с запоздалым раскаянием он подумал, что зря, зря поддался вчера — все перевернула эта злосчастная ночь, словно Надав, получив свое, с цепи сорвался. Гурин недовольно цокнул языком:  — А я, думаешь, не мечтаю тебя вытащить из этого дерьма, Шахар? Если за тебя возьмется Озери, считай, что с тобой покончено. Я все делал до сего дня, чтобы ты с ним не столкнулся, а взамен чего просил? Помочь засадить за решетку преступника, который этого целиком заслуживает. Но ведь ты мне и шанса на то не даешь своим бараньим упрямством. Я тебе твержу уже давно: помоги мне, и тогда я смогу помочь тебе. А тебе как об стену горох! Мирон не ответил — эту тираду он слышал уже много раз, в разных вариациях. После паузы Надав сказал тише:  — Ладно, хер с тобой… если не получится ничего разузнать, то хотя бы постарайся внедрить меня поглубже — намекни, что телохранитель твой без дела простаивает, шестеркой быть не хочет, готов на мокруху, только бы повысили в ранге. Пусть дадут мне заказ поинтереснее, скажи, что вписываешься за меня.  — Моя вписка для Уды ничего не значит — сказал Мирон тихо — не поможет. Что Уда и Охана Гурину не доверят даже хрен собачий, он упоминать не стал — это повлекло бы за собой очередной взрыв недовольства и контраргументов. Надав, разумеется, знал, что Уда ему не доверял из-за полицейского прошлого — но, судя по всему, считал, что теперь все по-другому, коли уж ему «покровительствует» любимчик-пасынок босса.  — Ничего, попытка-не пытка — и Надав, словно подкрепляя свои слова, слегка сжал больное плечо Мирона, отчего его словно прошило током.  — Ебтвоюшшшсука! — прошипел тот, отшатываясь и представляя, как хорошо было бы ахнуть Гурина мордой об руль, вышвырнуть из машины, а потом еще проехаться по нему пару раз вперед и реверсом. Ничего, сочтемся… когда-нибудь.  — Я жду от тебя обещанного, Шахар — сказал Надав настойчиво — узнай все, что сможешь, или впишись за меня — пусть пошлют меня на мокруху, это будет самое лучшее, что ты сможешь сделать в данном случае. И возвращайся. Мирон молчал.  — Я больше не буду тебя… скажем так, превышать методы дознания — сказал Надав чуть мягче — обещаю. Я поклялся, что вытащу тебя. И я тебя вытащу. Понимаешь? Да пошел ты, подумал Мирон. Неловко отстегнул ремень правой рукой. Левую хотелось оставить здесь же, в машине.  — Я постараюсь узнать что можно, без того, чтобы вызвать лишнее подозрение — сказал он, с трудом заставляя себя говорить спокойно — но больше этого от меня не жди. Вышел, хлопнув дверью громче, чем следовало. Не оглядываясь, прошел к освещенной лампой дневного света будке. Его пропустили без слов — успел уже примелькаться. У дверей его встретил сам Охана. Молча кивнул головой в привычном направлении — в кабинет. В кабинете царил непривычный полумрак. Уда любил, когда ярко горела люстра под потолком, но сейчас его здесь не было, и Сами включил только боковую подсветку. Боится, наверное, покушения, подумал Мирон. Он и сам с некоторых пор избегал по вечерам пространства перед окнами — давняя стрельба в отчима, случившаяся прямо в этом кабинете, даром не прошла.  — Зачем позвал? — спросил угрюмо. Охана поднялся, подошел к картине на стене, отодвинул ее и кодом открыл скрытый за ней сейф. Вытащил оттуда лэптоп Уды, слишком хорошо уже знакомый Мирону.  — Прямо сейчас ты переведешь активы с оффшорных счетов Уды на те, которые я тебе укажу. Мирон уставился на него. Требование звучало нагло, как раз в стиле Оханы.  — Ты с ума спятил? Он убьет нас, когда узнает. Мне нужно его разрешение.  — Ни хрена тебе не нужно. Начинай работать.  — Он жив? — не верилось, что при живом дядюшке Сами отважился бы на такую аферу.  — Жив… пока. И ты будешь жив, если кончишь тянуть быка за яйца и начнешь заниматься тем, что тебе приказали — работать на меня. И желательно до того, как я прикажу своим людям настоятельно тебя… убедить. Мирон на автомате открыл экран лэптопа, вошел в систему. Мелькнула мысль — интересно, насколько большую роль играет Охана в столь стремительно ухудшающемся состоянии Уды? Мда, не на того тот поставил… От мысли, что отчим обрек его на пожизненное сотрудничество с человеком, способным на подобное, его замутило. И ведь выбора нет — это уже давно стало понятно. Разве что выбрать окончательно и бесповоротно сторону Гурина. Рассказать полиции все, о чем ему известно — все-таки на срок Охане хватит. Расспрашивать ему, по большому счету, не требовалось — Уда давно уже не стеснялся в присутствии пасынка обсуждать самые щекотливые дела. Так что достаточно просто рассказать обо всем Гурину, а дальше надеяться на милость властей — программу по защите свидетелей еще никто не отменял. Шахар все равно до задержания не доживет, а что будет с Оханой, плевать. Он склонился к экрану, и от неловкого движения руку пронзило острой болью, словно напоминая: вот тебе, дурень. Уверен, что хочешь доверить жизнь садюге, с тобой такое проделавшим? Уже доверился раз, и вот чем все закончилось. Пошли вы оба на хер, подумал он в бессильной злости. Я ведь ни с одним из вас не хочу дела иметь — ни с убийцей, ни с садистом. Вот бы столкнуть вас лбом ко лбу, как двух баранов, и избавиться разом от обоих. Эх, Уда, а ведь это ты навязал мне их обоих — из лучших побуждений, разумеется. Выходит, и сам сейчас расплачиваешься — последними неделями жизни… Охана слегка толкнул его в спину — не сильно, но ощутимо.  — Пошевеливайся… родственник. Нет у меня для тебя всей ночи. В кабинете было тихо. Мирон сосредоточенно работал, Охана ему относительно не мешал — устроился рядом и внимательно следил за действиями, но вопросов не задавал, и то хорошо.  — Перерыв — сказал он наконец. В глаза словно песка насыпали. Проводя полдня за просмотром лекций, вряд ли он мог предугадать, что придется провести за экраном полночи, орудуя одной только рукой. Охана отодвинулся.  — Скажу, чтобы принесли кофе. Мирон вяло кивнул. Кофе так кофе. Выпил чашку, почти не чувствуя вкуса. Взглянул на часы. Два ночи.  — Может, завтра продолжим? — спросил устало. Охана покачал головой.  — Нет времени. Давай, Шахар. Заканчивай, я прикажу проводить тебя в гостевую, переночуешь там. Мирон вспомнил про Гурина, ждущего его в машине, и почувствовал некоторое облегчение оттого, что не придется возвращаться и нарываться на еще один допрос с пристрастием. Да и больное плечо не позволяло дать отпор. Нет, несомненно, стоило остаться на ночь здесь и прийти в себя. Тихо тикали часы на стене, в комнате было все так же сумрачно и тихо, только яркий свет экрана разъедал и без того натруженные за день глаза. Ведь кучу ошибок наделаю, подумал он, и опять-таки окажусь крайним. Утешало одно: Охана тоже не спал, глаза того, чуть воспаленные от усталости, внимательно следили за колонками чисел, и Мирон начал подозревать, что мафиози не столь безграмотен в финансовых делах, как представлял это Шахару-старшему. Кого же ты пригрел на груди, Уда, подумал он в который раз с горечью. Бросил взгляд на часы. Половина четвертого.  — Закончил — сказал хрипло и потянулся за бутылкой воды на столе. Выпил жадно почти всю, отдышался.  — Хорошо — хладнокровно ответил Охана — неплохая работа, Шахар. А теперь вали спать.  — Могу я увидеть Уду утром?  — Увидишь — пожал плечами Сами — хочешь убедиться, что я не придушил его подушкой перед твоим приездом? Не волнуйся, это было бы слишком недальновидно. Мирона провели в комнату, где уже как-то ночевал после покушения на отчима. Как же давно это, казалось, было. А на деле — и полугода не прошло. В комнате проверил телефон. Одно-единственное сообщение от Гурина: «Долго еще?» Он набрал: «Придется ночевать здесь. Езжай домой». Лег прямо так, в одежде, на свежепостеленную постель, с облегчением закрыл ноющие сухие глаза и наконец заснул. Никто его не будил, поэтому доспать получилось почти до девяти. Рука уже почти не болела — немного ныла, но и только. Наверное, полицейский захват разрабатывали люди, знающие толк в своем деле: пытать, но не калечить. Он умылся, с отвращением надел вчерашнюю потную одежду и вышел в коридор. Прошел по знакомой дороге в кухню, где возле духовки спиной к двери орудовала Хедва.  — Можно кофе? — спросил, усаживаясь за стол. Она вздрогнула, резко обернулась на месте:  — Господи, Мирон, я даже не слышала, как ты вошел! Чуть до инфаркта меня не довел! Можно, разумеется, но лучше подожди, позавтракаешь вместе с Удой — я ему как раз завтрак готовлю — и почему-то при этих словах как-то тихо всхлипнула — ну, или Мирону показалось.  — Как он?  — Как-как… сам понимаешь. Особенно с новыми порядками в доме — Хедва бросила взгляд на дверь и негромко добавила — несладко мне тут в последнее время, Миронуш. Людей Уды в доме почти что не осталось, считай, что я последняя, да шофер. Уж не знаю, куда этот их всех отослал. Всегда надеялась, что буду здесь до самой смерти, а теперь… а теперь боюсь, что так оно и случится — и рассмеялась невесело.  — Тебе есть куда уехать в случае чего? — тихо спросил Мирон.  — Куда уехать? — сказала она со вздохом — в такой крошечной стране от этих зверей не спрячешься, да и не нужно мне все это. Чему быть, тому не миновать. Завтрак был умеренным — яичница-мекушкешет*, салат, свежеиспеченный хлеб и пару тарелок с котеджем и лабане**. По сравнению с теми завтраками, которыми домоправительница потчевала Уду раньше — весьма скромно.  — Он уже почти ничего не ест, но не могу же я ему пустой кофе носить — пожаловалась Хедва, нагружая столик на колесах подносами с едой и чашками. Когда она закончила, Мирон поднялся и тронул ручку столика.  — Я отвезу. В огромной спальне Уды было светло и солнечно. Сам он полулежал на подушках на монументальной трехспальной кровати, застеленной белоснежными простынями, но не спал, а просто смотрел перед собой, словно все это время ожидал их прибытия. На противоположной от кровати стене висел телевизор размером с небольшой экран в кинотеатре, но он был выключен, книг, газет или чего-то подобного возле Уды не имелось. Неужели он так и лежит весь день в ожидании смерти, подумал Мирон с легким сочувствием. Интересно, как много ему известно о действиях Оханы в последние дни?.. Наверняка ведь заметил, что его собственных людей в доме не видно.  — Уда — нарочито бодрым голосом воскликнула Хедва — смотри, кто пришел тебя навестить! Тот слегка повернул голову, кивнул, приветствуя пасынка. Наверное, Мирон ожидал увидеть полутруп, но Уда все еще был почти что самим собой — разве что худоба сразу бросалась в глаза, делая того похожим скорее на древнего аскета, чем на смертельно больного человека.  — Ну садись, коли явился — сказал Шахар-старший. Голос его звучал почти как раньше, только немного проскальзывала болезненная хрипота, скрадывая былую звучность. Мирон уселся за небольшой круглый стол неподалеку от кровати.  — Зачем пришел? — осведомился Уда. Мирон замялся, потом ответил честно:  — Охана меня позвал. Я здесь со вчерашнего вечера. Хедва поставила на кровать перед Удой подставку-поднос. Уместила на нее чашку с чаем, тарелку с чем-то. Он раздраженно махнул рукой.  — Ты же знаешь, что я не буду есть — сказал негромко — убери. Она без единого слова убрала тарелку, вернула обратно на столик и вышла, не глядя ни на кого из них.  — Так значит, Охана тебя вызвал — задумчиво сказал Уда — и легко догадаться, зачем. Кто же еще кроме тебя имеет доступ к моим оффшорам. И ведь даже не стесняется, подлец. Да и ты… не стесняшься. Он поднял чашку, отпил из нее и вернул на блюдце, слегка звякнув фарфором о фарфор.  — Ну что — сказал с насмешкой — на меня работать брезговал, а с этой помесью гиены и питбуля, вижу, нашел общий язык?  — Вы смертью не угрожали — буркнул Мирон.  — А надо было, да? — хрипло рассмеялся Уда — ты весь в мать. Тоже пасуешь перед жестокой силой… Эх, мальчик. Он похлопал по постели сизой рукой:  — Садись сюда, потолкуем как следует. Мирон послушался. Присел на край, гадая, о чем они будут говорить.  — Ты ведь думаешь, что я зря выбрал Сами на место своего преемника — заметил Уда негромко.  — Да — глухо ответил Мирон — и вы тоже это понимаете. Уда усмехнулся.  — Короля Лира я в молодости читал, и риски свои предвидел, да только жизнь иногда выбора не оставляет, Мирон. Если был бы кто-то более подходящий… но кто? Мой бизнес — жестокая штука. Рыцарям и подобным тебе в нем не место, как бы я этого ни желал.  — Тогда освободите меня от роли, на которую назначили подле Оханы. Ведь сами видите, что мы с ним не сработаемся. И что мне не место… — попробовал Мирон.  — Нет — с сожалением сказал Уда — если бы знал, как оно будет, может, и не заставлял тебя заходить так глубоко во все это. А теперь уже слишком поздно. Дорога на выход — только ногами вперед, как говорится. Но хватит об этом — прервал он сам себя — я о другом хотел поговорить. Он помолчал, словно собираясь с силами, потом сказал тихо:  — Я изменил на днях завещание. Твоя драгоценная мать, моя верная супруга, не получит после моей смерти и лиры — за что должна быть мне вовек благодарна, ибо я ей этим жизнь спасаю. Охана не позволил бы ей остаться в живых, заполучи она такую сумму — но позволит остаться живым тебе, если ты будешь возле него, как и было решено с самого начала.  — Ясно — пробормотал Мирон. Перед смертью, Уда, получается, решил подсластить горькую пилюлю парой миллионов долларов. Как будто от этого пребывание рядом с Оханой стало бы более терпимым. Уда прикрыл глаза.  — Мне будет жаль, если тебя убьют, Мирон — сказал он наконец словно невпопад, но вместе с тем было ясно, что это скорее предупреждение, чем искреннее сожаление. — Мне тоже — осторожно ответил тот.  — Не доверяй друзьям. Только врагам. Друзья у тебя… — Уда хрипло усмехнулся — что и говорить, не умеешь ты их выбирать.  — О чем это вы? — выдохнул Мирон, невольно наклоняясь ближе к тому. В словах Уды чувствовался скрытый подтекст — тот явно ведал что-то, неизвестное пасынку, но не спешил об этом сообщать. Неужели знает про Надава, пришло внезапно на ум, и Мирона прошиб пот. Если Уде известно, что у него под боком ошивается легавый, да еще под прикрытием у… Он не успел больше ничего спросить — в спальню зашел Охана.  — Доброе утро, Уда — сказал он негромко — этот вам не мешает? Могу забрать его, если что. Уда, к сожалению, не отослал незваного посетителя, чтобы закончить конфиденциальный разговор, а устало махнул рукой.  — Забери заодно и поднос с едой. Мне надо отдохнуть. Мирон хотел было возразить, но при взгляде на отчима передумал — теперь сизыми были не только руки того, но и лицо и шея; худые пальцы судорожно сжались на белой простыне, и Мирон подумал, что вся кажущаяся сила и властность — не более чем фасад, поддерживаемый железной волей старого мафиози. Уда умирал — явно и недвусмысленно. Умирал болезненно, и, наверное, мучительно. А самое худшее — что, умирая, он видел своими глазами последствия собственного выбора — племянника, не считавшего нужным хотя бы дождаться момента, когда тело самого Уды завернут в саван и предадут земле, прежде чем начать прибирать к рукам его «бизнес». Племянника, который принадлежал новому поколению гангстеров — наглых и голодных, пренебрегающих «понятиями», уважением и бережным отношением к приближенным. А значит, и управлять делами тот станет по-новому. По-чужому. Уда сомкнул веки, и Мирону не оставалось ничего другого, как последовать за Оханой к выходу. У ворот особняка Сами наконец нарушил молчание.  — Он сообщил тебе, что перевел деньги по завещанию со старой шлюхи на тебя?  — Сообщил.  — Это твои деньги — сказал Охана, глядя мимо Мирона на темно-зеленый кипарис у дороги — никто их у тебя не отнимет, никто не оспорит твое на них право. Но, как понимаешь, трудно распоряжаться такими суммами, если лежишь на глубине два метра под землей. Он перевел взгляд на Мирона и тихо добавил:  — Когда Уда умрет и начнется заварушка с дележкой власти — а она начнется, не сомневайся — я ожидаю от тебя окончательного решения, на чьей ты стороне. И обратного пути не будет. Ты понял меня?  — Да — так же тихо ответил Мирон. Шутки закончились. Его ждал выбор — скорый, и, к сожалению, совершенно невозможный. Потому что, несмотря на миллионы в завещании и на недвусмысленные угрозы, он все равно не мог представить себе работу на такого человека, как тот, что в эту минуту стоял перед ним.  — А сейчас езжай домой. И не высовывайся, пока я не дам тебе знать. И Охана, не прощаясь, зашел обратно в дом.