Бухгалтер

Незаметно наступил декабрь, и Мирону стало казаться, что чёрная полоса в жизни осталась позади. Вернулась с больничного Регина — похудевшая до прозрачности, осунувшаяся и очень тихая. Что-то у них произошло с Бернардом — вроде как все по-прежнему, а вроде и нет. Эти двое все ещё приезжали и уезжали домой вместе, вполне мирно общались друг с другом на собраниях, но обедали они теперь всегда в разное время и каждый по отдельности. Надав, кажется, решил оставить его в покое — с лишними вопросами не подходил, домой не наезжал, после рабочих часов в кабинет бухгалтера не наведывался. Это немного тревожило — что у него на уме, понять было невозможно. Но в то же время создавшаяся дистанция успокаивала — лучше так, чем под неусыпным надзором. И Мирон позволил себе расслабиться — слегка. Сходил с Ариэль на какую-то внеочередную проверку — той после случившегося с Региной вдруг померещилось что-то нехорошее, но после сеанса ультразвука она немного успокоилась. С Мироном это их не сблизило — впрочем, она и сама, кажется, начала понимать, что ни мытьем, ни катанием сделать из него образцового отца или хотя бы партнера по воспитанию ребенка не сможет, и теперь их общение стало почти что комфортным… почти. Илай тоже не разочаровывал — как и Гурин, держался на расстоянии, и былая теплота в отношении бывшего друга потихоньку возвращалась к Мирону. Иногда он думал, что Кремер — единственный из близких ему людей, кто ни разу не сделал ему ничего по-настоящему подлого. Намеренно не сделал, по крайней мере. Вот так, на расстоянии вытянутой руки от окружающих, он наконец почувствовал себя в своей тарелке. Даже пару раз наведался к Уде — тот все еще жил, если это существование в полудреме можно было назвать жизнью. С Оханой они не пересеклись — тот, хоть и находился неотлучно в дядюшкином доме, был слишком занят для светских разговоров с «родственником». А может, и нарочно избегал — потому что проблем у него — у них обоих — хватало. Былым солдатам Уды очень не нравилось, что в доме заправляет зарвавшийся племянник босса — юнец без уважения к традициям. Не нравилось, что и пасынку — по сути, чужаку в их мире, есть доступ к боссу и к делам «фирмы». Шепотки за спиной серьезно действовали на нервы, и Мирон с удовольствием прекратил бы эти визиты совсем, если бы не Хедва — та каждый раз чуть ли не со слезами на глазах просила навестить Уду опять. И он навещал… Болезнь Уды перестала быть тайной довольно-таки скоро. И, разумеется, это не могло не повлечь за собой неприятных неожиданностей. Участились стычки с другими группировками, участились полицейские рейды на «бизнесы» Уды в Тель Авиве и его окрестностях. Никто пока в открытую не нападал — но Охану то и дело «покусывали», проверяя — ответит ли? Можно ли отхапать вооон тот лакомый кусочек — нелегальное казино в районе старой автобусной станции, или не прокатит? Охана огрызался — но ничего радикального не предпринимал. Пока. **** Наблюдая за тем, как Кремер любовно воркует над Мироном, а тот, как всегда, ничего не замечает и бубнит что-то в ответ, Надав с трудом сдерживал порыв подойти к этой несладкой парочке, швырнуть об стену Илая, а потом хорошенько встряхнуть за шкирку Шахара и запереть того от всех подальше. Для собственной же безопасности. Вот Кремер склонился к документам, которые тыкал ему под нос Мирон. Словно бы внимательно их читает, но Надаву прекрасно видно отсюда, что плевать тому на документы — он слишком занят своими собственными ощущениями. Словно невзначай касается плеча Шахара, задерживает на нем руку… да тот слепой совсем, что ли?! Сам он к Мирону не подходил — после разговора с Озери все перевернулось с ног на голову. Нет, даже не с разговора. С их злополучной ночи вместе — вот когда все изменилось. А все из-за его самонадеянности. Казалось само собой разумеющимся, что Шахар, уступив раз в столь существенном, уступит и во всем остальном. Дожать, додавить — и убить двух зайцев одним ударом: получить наконец желанного любовника в свое распоряжение, а заодно и расследование продвинуть. Как ни глупо это звучало, но в глубине души он представлял себе, как Мирон будет (немного покочевряжившись для вида) покорно и охотно отдаваться ему в тишине и сумраке знакомой спальни, а после — сдавать информацию о делишках своих «родственников». А вышло так, что не выгорело ни то, ни другое. И Шахар, и информация в голове того оказались недоступны, как никогда — и, приходилось признать, большая доля вины в этом была на нем, Надаве. И его нетерпеливости. Разговор с Озери облегчения тоже не принес — наоборот. План начальника подставить в случае чего Мирона, пожертвовать им, как пешкой, Надаву совсем не понравился. К сожалению, идти против Дорона напролом было бы небезопасно, да и бесполезно — то просто отошлет его подальше, отстранит от дела, и ничем Мирону в этом случае уже не поможешь. Нет, слишком хорошо он знал Дорона. Действовать следовало осторожно. Соглашаться со всем — но вместе с тем составить план, как убрать Мирона с линии огня. И как убедить шефа сменить стратегию. Будь он и дальше охранником Шахара — все было бы куда легче. К сожалению, необдуманный срыв имел свои последствия: через одного из людей Оханы — несомненно, с подачи Мирона — Надаву дали понять, что от обязанностей телохранителя он освобожден. Никаких причин ошиваться рядом и следить за тем больше не находилось, и это усложняло все еще больше. По-хорошему, следовало просто предупредить Шахара, или даже Охану — но это означало осознанное и почти прямое противостояние начальнику, а к такому Надав пока готов не был. И он молчал. Следил за Шахаром на рабочем месте — хотя бы так. С облегчением убеждался, что тот все еще жив и цел — и откладывал все «на потом». Если бы только не Кремер… Вот он улыбнулся — своей обаятельнейшей улыбкой. Ясно, что замдиректора хорошо знал себе цену, знал, как действует на людей любая из его улыбок — и сейчас пустил в ход самую тяжелую артиллерию. Наверное, улыбнись он так любой из девушек в офисе — и те мгновенно бы растаяли, согласившись на все, даже поработать бесплатно и сверхурочно в ближайший квартал. Шахар же лишь уголком рта дернул — судя по всему, из чистой вежливости. Ткнул карандашом в лист — подпишись, мол. Илай вытащил из нагрудного кармана изящный «Паркер» и размашисто подписался внизу страницы. Улыбку держал достойно — пока бухгалтер не скрылся за дверью своего кабинета. А потом она сползла с лица, как размокший рекламный листок с забора после осеннего ливня. Надав только усмехнулся. Так тебе, сука, подумал с ожесточением. Не мне одному страдать, помучайся и ты. Неравнодушие Кремера к Мирону он заметил довольно-таки недавно. Сначала разозлился — но, вновь убедившись в непробиваемой толстокожести бывшего подопечного, успокоился, и теперь находил в этом даже некое утешение. И, наверное, развлечение. Но иногда все-таки бесился — так, как сейчас. Ночью долго не мог заснуть — из-за осознания, что больше месяца прошло с разговора с Дороном, а плана, как в случае чего вытащить из этого дерьма Шахара, до сих пор не придумалось. То, что Дорон тоже медлит, настораживало. Подготавливает условия для претворения своего плана в жизнь? Не доверяет подчиненному — и держит его, Надава, в неведении? А может, все-таки передумал? Потому что пожертвовать невинным ради ареста умирающего онкобольного… слишком уж цинично это было бы даже для такого матерого лиса, как Дорон. Ночью снился Мирон. Надав предпочел бы эротический сон, а приснилась фигня какая-то. Шахар тыкал в него тележкой, доверху забитой документами, и твердил не переставая:  — Подпиши, подпиши…  — Что подписываю-то? — устало спрашивал Надав, тщетно силясь разобрать хоть одну строчку на бумаге — буквы прыгали и собирались в какой-то бред. Ничего путного Шахар ему не сказал — так и исчез, оставив после себя полную тележку. До самого утра Гурин разгребал во сне кипы документов, и проснулся не отдохнувший, а разбитый и уставший, словно и правда работал всю ночь, а не спал. На работу поехал в дурном настроении, отложил все встречи с клиентами — в таком расположении духа нечего и думать про удачные сделки, скорее совсем распугает потенциальных работодателей, чем убедит подписывать контракты. К обеду он спохватился, что до сих пор не видел Шахара на рабочем месте. Для очистки совести обошел все кабинеты, даже в холодильник заглянул, но знакомого пакета с едой там не оказалось. Подошел к Захаве.  — Мирона не видела? — спросил небрежно — проверить кое-что с ним надо.  — Прогуливает наш бухгалтер — усмехнулась та — даже не удосужился дать знать до сих пор, и на звонки не отвечает. Попробую попозже еще раз к нему прозвониться.  — Попробуй — пробормотал Надав. Отвратительное настроение каким-то образом перешло в самую настоящую тревогу. Он набрал Дорона.  — Шахар на работе не появлялся — доложил сухо — прикажешь проверить местоположение объекта наблюдения?  — Зачем же проверять? — отозвался тот спокойно — здесь твой Шахар, у нас в отделении. Надав секунду молчал.  — В полицейском? — уточнил непонятно зачем.  — Нет, в клоунском — хохотнула трубка — взяли его с утра тепленьким, с задержанием на сутки с целью дознания в интересах следствия. Судебного приказа для этого не нужно, так что время у нас есть. Я его отдал Арику, пускай развлекаются себе. Во рту Надава мгновенно пересохло.  — Арик его допрашивает?  — Арик, Арик — усмешку Дорона было слышно даже слишком хорошо. Допросы Арика Лугасси были в отделении притчей во языцех. Начальник явно сделал все, чтобы вызвать у Надава яркую реакцию. Не дождешься, подумал Гурин ожесточенно. Вслух сказал негромко:  — Вы ведь понимаете, что сделает Эхуд Шахар, когда узнает, что его пасынок задержан без судейского приказа и без обоснований для…  — Что он сделает? — перебил Дорон — да ни хрена не сделает, Надави. Разве что капельницей с морфием нам пригрозит. Шахар уже ничего не может. Охана, его племянник или кто еще там — молокосос, слабак. Сейчас надо действовать, понимаешь? Прямо сейчас. Разбить организацию Уды в порошок, показать ему, что он проиграл, уничтожить его морально, если уж физически невозможно.  — При чем тут тогда Мирон? — слабо возразил Надав.  — При том, что он — самое слабое место в броне Уды. Я собираюсь выкачать из его мамзера всю информацию, что он держит в своей тупой голове — и плевать мне, что Уда сделает в ответ. Да пусть хоть сдохнет от злости — еще лучше. Но его группировку я с землей сровняю. А потом хоть пенсия, хоть шеш-беш с жертвами Альцгеймера в соседнем парке. Уйти Шахару на тот свет с миром я не дам — пусть увидит перед смертью, как его детище разваливается по кирпичикам, как китайское лего. Надав молчал, придавленный неожиданным всплеском чувств начальника. Он мог понять того — уже ясно, что отставки и выхода на пенсию не избежать, так хочется хлопнуть напоследок дверью. Но Мирон… Мирон в эту минуту находился наедине с Ариком. Живой, разумеется — тот свое дело знает, до смерти пытать не станет. Но, скорее всего, уже далеко не невредимый.  — Сколько времени они уже… беседуют? — спросил он, стараясь звучать спокойно.  — Да с самого утра — хмыкнул Дорон — волнуешься о нем, слышу по голосу. А я ведь тебе даже время дал остыть к этому ублюдку… зря, значит, ждал.  — Мне все же кажется, нам не стоит недооценивать Охану — сказал Надав осторожно — он темная лошадка, но не глуп. Положим, Уду мы со счетов списали, но что сделает его преемник…  — А вот и посмотрим, что сделает — опять перебил Дорон — я-то как раз очень надеюсь, что молокосос сделает ответный ход — и даст нам тем самым легитимность ответить в полную силу. Ладно, бывай. Мне тут еще рапорт получать от Арика, недосуг с тобой рассусоливать.  — Дорон… Но Озери уже дал отбой. Надав скрипнул зубами. Часть его рвалась бежать в отделение, выцарапывать Шахара из лап опытного садиста, но он даже не двинулся с места: никто ему просто так задержанного не отдаст, да и от Дорона за подобный взбрык можно таких люлей отхватить… Дать знать Охане? Рискованно — да и не факт, что тот поможет. Мирон не раз намекал, что отношения у них с Сами весьма натянутые, если не сказать хуже. Вряд ли продуманный мафиози пальцем пошевелит ради навязанного ему по воле дядюшки мамзера. Нет, Охана на помощь Мирону не придет. А значит, у него, Надава, есть два пути: идти напролом и спасти несчастного бухгалтера… или ждать, когда истекут положенные двадцать четыре часа — дольше задерживать того будет незаконно. К трем часам с него хватило — он соврал что-то Захаве про внезапную жестокую диарею и вылетел из офиса, пока не успели перехватить с каким-нибудь очередным проектом. Припарковался у входа в «родное отделение», как его иронично-любовно называл Озери. Кивнул дежурному на ресепшн, подписался в журнале. Проверил кабинет начальника — того на месте не оказалось. Пошел вдоль длинного коридора, заглядывая во все открытые двери — не у них ли Дорон? Невзначай добрался до комнаты для допросов. Потоптался, прислушиваясь — но за дверью было тихо. Сзади его бесцеремонно толкнули между лопаток.  — Чего ты тут ошиваешься? Он резко обернулся. Арик, мать его.  — Ты сегодня новое мясо получил, я слышал? — спросил небрежно.  — Точно — кивнул тот — есть такое дело.  — Ну? — подбодрил Надав.  — Чего «ну»? Отдыхаем после утреннего общения — хмыкнул Арик — я же не робот, мне тоже перерыв нужен.  — Что-нибудь успел напеть? Тот качнул головой:  — Молчит, сука. А по виду и не скажешь, что такой упертый, ашкеназ хренов. Ну ничего, солнце еще высоко. Расколем фраера, никуда не денется.  — Он там сейчас? — кивнул Надав на дверь допросной.  — Ага. Глянуть хочешь?  — Давай. Он и сам не знал, что ожидал увидеть. Арик всегда был мастером своего дела — видимых следов не оставлял. Ни синяков, ни поломанных костей, ни единой ссадины — кому хочется потом бодаться с адвокатами обиженных жертв? Но допрашивать он умел, и ломать тоже. И теперь Надаву было страшно — страшно увидеть сломленного Мирона. Сдавшегося — но не ему, а профессиональному садисту. Все выглядело не так уж плохо. Шахар сидел за железным столом, разумеется, в наручниках. Волосы его и футболка были влажными — значит, Арик успел уже применить свою любимую пытку водой, а может и не ее одну. Лица Надав не увидел, только судорожно сжатые на стальной столешнице кулаки. От звука открывающейся двери тот крупно вздрогнул и дернулся, поворачивая к ним голову. Как и ожидалось, ни единого синяка. Глаза красные, губы побелели, и было видно, как ему сейчас страшно. Он увидел Надава — но реакции Гурин засечь не успел — его дернули за шиворот назад, и дверь перед его носом захлопнулась.  — Пришел проведать своего голубка? — негромко спросил Дорон — жив он, жив… как видишь. Следуй за мной. В кабинете они какое-то время молчали. Надав пытался прийти в себя, Дорон ждал.  — Я тебе разрешал идти с ним на контакт? — осведомился он наконец, посчитав, что ждал достаточно — какого хрена ты здесь делаешь, придурок? Опять тестикулами думаешь, а не мозгом?  — Он не знает ничего, Дорон — глухо ответил Надав — зачем пытки? Скорее Арик его утопит в порыве рвения, и нам потом расхлебывать…  — Не тебе решать это, Надави — спокойно ответил Дорон — знает он более, чем достаточно. Но молчит, сука.  — Знал бы — давно бы запел. Он не железный, в конце концов — попытался воззвать к голосу разума Гурин. Дорон усмехнулся.  — Среди всего прочего, Арик его расспрашивал о том, куда делся один из людей Харари, которого послали захватить его в заложники несколько месяцев тому назад. Припоминаешь такого?  — Припоминаю — процедил Надав сквозь зубы.  — Разумеется, твой невинный птенчик и слыхом не слыхивал ни про какого похитителя. Не видел, не знает, ни сном ни духом не ведает. Дорон смотрел насмешливо, и Надав невольно опустил взгляд — потому что на душе стало уж совсем паршиво. Получается, Мирон молчал, покрывая его, Надава, преступление — не зная, насколько полиция в курсе его «самодеятельности». Выдержал «методы» Арика — и молчал. А значит, мог молчать и о многом другом. И покрывать куда более страшные преступления — дела рук своего отчима, например. Его затопило стыдом и благодарностью перед Шахаром — и в то же время отчаянием, потому что… Потому что скорее всего Дорон со своим многолетним опытом и звериным чутьем следователя был прав. Мирон знал куда больше, чем притворялся. Просто хорошо, очень хорошо это скрывал. Он поднял голову. Дорон смотрел уже не насмешливо, а серьезно.  — Ну что скажешь?  — Отпусти его — чуть хрипло сказал Надав — хрен с ним, с Удой, он скоро и так сдохнет, ты сам сказал. С Оханой тоже разберемся, ты даже на пенсии из него душу вытрясти сможешь. Давай плюнем на Мирона и вытащим его из этого уравнения. Есть и другие опции надавить на Шахара. Дорон задумчиво постучал пальцем по губе.  — Что ж. Положим, я это сделаю. Добровольно отпущу самое слабое звено в окружении Уды, и только потому, что у тебя такое большое сердце. Лишу нас шанса получить хоть какие-то сведения о планах Оханы на случай войны с другими кланами. Допустим, я сделаю это — для тебя. Так?  — Так.  — А ты взамен — что? Надав замер. «Ловушка! Ловушка!» — завопил очнувшийся наконец разум. Так вот чего добивался Дорон. Довести своего подчиненного до ручки, придавив голосом совести и виной. И приказать что-то такое, чего в обычных условиях не велел бы никогда. Что-то в крайней степени нелегальное, это уже ясно. Он прокашлялся. Обратный ход дать никогда не поздно — оставить злосчастного Мирона в допросной, до завтра бог даст не окочурится. Заключить сделку с совестью — не в первый и не последний раз. Пустить все на самотек. Но сначала узнать — что такое от него нужно Озери.  — А что именно ты хотел бы взамен? — спросил осторожно. Дорон не спешил отвечать. Смотрел, словно оценивая, может ли доверять просьбу подобному прохиндею. Взвешивал за и против.  — Смерти Оханы — сказал наконец. Надав невольно оглянулся назад, на запертую дверь. Разумеется, подслушать их не могли. Но сам факт того, что они говорили об этом здесь — в сердце полицейского отделения…  — Ты это… серьезно? — спросил очень тихо — зачем тебе это?  — Хочу убрать преемника Уды. Причем пока тот сам еще живой — отсечь голову этой гидры, и пусть все остальное достанется шакалам, мне уже похрен — тяжело ответил Дорон — я боролся с Удой долгие годы. А теперь понимаю, что тот меня победил. Причем по всем параметрам. Даже семья… — он махнул рукой, отказываясь продолжать дальше. Надав облизал губы. Значит, выход на пенсию ни при чем. Тут что-то другое. Что-то большее.  — Мы вроде как люди закона, а не убийцы — сказал, тщательно выбирая слова — я не знал, что у тебя личная вендетта с Удой. Знать бы еще, по какой причине. Дорон посмотрел на него — необычно серьезно.  — Это не вендетта, Надави. Было бы личное — я его давно сам бы своими руками убил. Это… считай, что восстановление мировой справедливости. Пока я годами, десятилетиями вкалывал, защищал закон, детей своих сутками не видел этот тип жил вне закона, делал что хочет, убивал и грабил. Он всю жизнь прожил так, как хотел, а я — так, как был должен.  — Дорон — пробормотал Надав, смятенный подобной откровенностью. Тот мотнул головой — молчи, мол:  — И что теперь? — завершил горько — да, он помирает, и смерть его, насколько могу понять, нелегкая и небезболезненная. Но он добился всего, что хотел. А я — я даже посадить его не смог. Не смог расшатать его долбаный бизнес. А еще потерял семью и живешь один, как хрыч, подумал с легким сочувствием Надав. Впрочем, жалость жалостью, но соглашаться ради этого — да даже ради Мирона! — на столь безумную авантюру он не собирался.  — Охана после смерти Шахара должен будет влезть в очень уж большую для него обувь — сказал он утешительно — ты прав, он молокосос. Вряд ли у него получится удержать бизнес дяди, и мы увидим, как все разваливается…  — Мы увидим. Уда — нет — коротко ответил Дорон. Надав неслышно вздохнул. Начальник зациклился именно на Шахаре, это понятно. Его не интересовало дело, не интересовало расследование. Идея фикс — заставить Уду Шахара перед смертью вдоволь пострадать — вот что это было. Может, пенсия в таком положении будет не таким уж плохим выходом?  — Хорошо, я понял — сказал вдруг Дорон — целая шкура твоего Мирона для тебя недостаточно хорошая плата. Как насчет другого: ты выполняешь мое задание, а я в знак благодарности напрягаю все свои связи и ввожу тебя полноценным сотрудником органов? Могу даже повышение в звании выхлопотать. На это у меня пока влияния хватит — он криво усмехнулся — после отставки, как понимаешь, ничем помочь не смогу, и тебя выставят вместе со мной, только не на хорошо оплачиваемую пенсию, а на холод с голой задницей. А вот над этим следовало подумать. Надав прекрасно понимал, что после ухода Дорона «уйдут» и его, и почти смирился с тем, что судьба его — быть продажником до конца своих дней. В организации Шахара он не останется, это точно — дальше шестерки ему не продвинуться, да и забыли о нем в последнее время, и лучше не напоминать о себе лишний раз. Отказаться? Сознательно выбрать путь офисного планктона? Да, так оно безопаснее. Убить прекрасно охраняемого босса мафии — слишком безумная авантюра. Но… Но на другой чаше весов стоит что-то куда более весомое, чем Мирон, обида начальника на жизнь и прочая хрень. Карьера в органах — не жалкая позиция внештатного сотрудника, а полноценная карьера и звание… Дорон знал, какую заманку приберечь напоследок. И все же… идти на убийство — пусть даже гангстера, преступника, человека вне закона… неужели это предлагает ему Дорон Озери — ветеран полиции, хороший парень, человек на страже этого самого закона?  — Неужели это все — лишь чтобы отомстить Уде? — сказал он тихо.  — Почему же — так же тихо: все-таки не в безлюдном поле они находились, в полицейском участке — ответил Дорон — подумай, что хоть раз в жизни мы можем взять закон в свои руки. Без нужды отчитываться о каждом вдохе в рапорте. Без оглядки на судью. Хоть раз совершить правосудие. Пнуть Уду Шахара в печень и в яйца — а заодно разрушить его колосс на глиняных ногах. Я со спокойной душой уйду после этого на пенсию, а ты… ты наслаждайся своим счастьем, тебе до той пенсии еще пахать и пахать — последнее было сказано уже с неприкрытой иронией. Надав растянул губы в вежливой улыбке. Неужели мы и правда прямо сейчас обсуждаем убийство человека, подумал он. Я — и мой начальник. Непогрешимый, жесткий Дорон Озери — да, у него всегда были немного нетрадиционные методы. Но... убийство? Он вновь поднял взгляд на шефа. Интуиция молчала. Дорона никогда не было легко прочесть — невозможно и теперь. Доверять ему с некоторых пор — а точнее, с несогласованного визита к Мирону — Надав уже не мог так безоглядно, как раньше. Нет, соглашаться на такое, наверное, не стоило. Опасно, непонятно, грязно. Но и отказываться сразу… Он не был из тех, кто боится риска. Пожалуй, наоборот — к сорока годам так и не вылечился от детской болезни авантюризма. А побить одним ударом трех зайцев: избавить мир от Сами Оханы, Мирону помочь и самому в дамки пройти… и все это — в обмен на одну-единственную никчемную жизнь.  — Я подумаю — сказал он наконец. И сам себе удивился: неужели и правда подумает? Но сказать «нет» было бы неразумно — в конце концов, почему «нет»?!  — Подумай, конечно — одобрительно ответил Дорон. Кажется, он и не ожидал немедленного ответа. Разве что отказа, и Надав его приятно удивил, — обдумай, да и мы вместе подумаем, как это провернуть. Мирона подставлять под огонь не стоит — ты прав, мы не нелюди, чтобы отправлять на смерть невинных. Но Охана… его жалеть совершенно необязательно. Согласен? Надав пожал плечами:  — Не думаю, что его смерть Оханы станет таким уж благом — дележка территории между бандами все равно произойдет.  — Вот на правах штатного следователя и позаботишься о том, чтобы она прошла бескровно — хмыкнул Озери — а я, в свою очередь, позабочусь о том, чтобы ты занял это самое штатное место без лишней канители. Заодно посмотрим, какое звание получится тебе выхлопотать. На офицерское не особо надейся — без курса никто тебе его не восстановит, даже если в армии был лейтенантом. Но хоть с чего-то начать можно будет… не с рядового, это точно. Надав сдержанно кивнул. Радоваться раньше времени грандиозным обещаниям он давно уже разучился.  — Все, усек? Тогда свободен — бросил Дорон, кинув взгляд на часы на стене.  — А что с Шахаром? — спросил Надав — я могу его прямо сейчас забрать? Дорон помолчал. Видно, взвешивал за и против.  — Забирай — сказал наконец неохотно — эх, не дожмем его, а жаль… но считай, что это аванс в счет твоего будущего согласия. Я еще не согласился, мысленно возразил Надав, но вслух этого не сказал — сейчас следовало освобождать Шахара, пока его не замучали окончательно, а не раздражать начальника. Забрал протянутый лист с ордером на освобождение, и вышел из кабинета. На сердце было тяжело — потому что, кажется, в ловушку он все-таки попал.