Бухгалтер

Глава 46 Люба перечитывала один и тот же абзац из рекламного буклета противозачаточных таблеток уже в шестой раз. Она даже сняла наушники, чтобы лучше сосредоточиться, хотя прекрасно знала, что виной всему вовсе не аудиокнига, а совершенно не относящиеся к работе размышления, вызванные вчерашним телефонным разговором. Сами Охана дел в долгий ящик не откладывал — позвонил ей с неопределяющегося номера, когда она только-только сошла с автобуса — злая, уставшая и мокрая от долгого ожидания под дождем на непокрытой остановке. На «скрытые» звонки Люба предпочитала не отвечать, но сейчас ей было все равно. Даже хорошо — если это какой-нибудь телемаркетинг, будет на кого спустить всех собак. Поэтому она поудобнее перехватила зонт, приняла вызов и рявкнула в трубку грозным голосом:  — Аллё!  — Привет, Люба — раздался в трубке смутно знакомый голос, и она неуверенно ответила:  — Привет? К ее огромному удивлению, говорить с Сами оказалось неожиданно легко и просто. Вежливый и осторожный разговор как-то незаметно перешел в откровенный флирт, хотя, если честно, флиртовать Люба не умела и не слишком любила. Но Сами, по-видимому, умел делать это за двоих. Они приговорили почти полчаса, а потом как-то само собой получилось, что согласие на свидание она уже дала, и теперь осталось только договориться о времени и месте встречи. Люба принялась было диктовать свой домашний адрес, и осеклась, потому что здравый смысл вовсю крутил пальцем у виска и закатывал глаза от ее дурости.  — Я подъеду к твоей работе к пяти часам и позвоню, когда буду на парковке — сказал Сами, абсолютно правильно истолковав заминку — если задержишься, дай мне знать, я подожду. И, Люба?  — Да? — отозвалась она, улыбаясь в пространство непонятно чему.  — Перед тем, как мы встретимся, предупрежу сразу: я привык, что мои партнеры и друзья умеют держать язык за зубами. Надеюсь, что и ты меня не подведешь. Спокойной ночи. И, прежде чем Люба успела как-то отреагировать, он закончил разговор. И почему я всегда залипаю на таких странных типов, думала она, тупо всматриваясь в опостылевший текст буклета. Сперва Нафтали, который, кажется, никак не может простить наше расставание, и исподтишка пассивно-агрессивно мне мстит, подсовывая самые мерзкие и нудные проекты. Далее — Бернард… считается ли он вообще, если между нами ничего не было? Хотя в тот вечер после работы — он ведь был совсем не против. Просто ясно было, что даже если да — я все равно так бы и осталась для него пустым местом, мимолетной офисной интрижкой. И отношения Ариэль с Илаем печальный тому пример. Неразделенная любовь в тридцать лет с гаком — ну не смешно ли, Любочка? Эх, Бернард, Бернард, красивая ты сволочь… А теперь этот Сами. Зря я его гуглила, очень зря. Ведь говорят же: меньше знаешь — крепче спишь.  — Люба, тебе кофе принести? — окликнула ее Ариэль из противоположного закутка — я иду на кухню.  — Принеси — отозвалась Люба отсутствующим голосом. Она наконец-то увидела ошибку в многострадальном абзаце, и подчеркнула, проставив рядом три вопросительных знака. Пусть сам переводчик проверяет и исправляет эту ахинею. Ну почему я не могу проникнуться чувствами хотя бы к тому же Мише, думала она, переходя на следующую страницу текста. Ведь прекрасный парень — юморной, добрый, умница, и по-своему симпатичный… Он уже пару раз приглашал ее посидеть где-нибудь после работы, и она каждый раз мягко отказывала, ссылаясь на другие планы. Может, стоило согласиться? Люба вдруг поймала себя на том, что внимательно изучает стоявшего шагах в пяти от нее айтишника, беседующего в этот момент с Май, и быстро отвернулась, пока он ее не засек. Нет, подумала она. Оставим Мишку в покое, ничего у нас с ним толкового не выйдет, а в результате придется прятаться по углам уже от двоих злых на меня бывших. А с Сами — выйдет? — тихонько спросил внутренний голос, и Люба вздохнула. Идти или не идти, думала она перед тем, как заснуть, и все утро, собираясь на работу, и даже сейчас, бездумно пробегая глазами строки перевода. Его жесткие слова в конце их вчерашнего разговора словно окатили ее ушатом ледяной воды, и вернули из мира розовых пони в реальность. Куда она идет? С кем? Что за глупый авантюризм на старости лет?! Поиск Сами Оханы в Гугле ее не успокоил — скорее, наоборот. По крайней мере, стало понятно, почему он требовал «держать язык за зубами». Жить захочется — сам себе язык оторвешь, лишь бы не убили за то, что слишком много знал. Не идти? Она добила правку, отослала сообщение менеджеру с просьбой переслать файл на дополнительную переработку переводчику с учетом ее комментариев. Закрыла мейл. Открыла следующий мейл. Щелкнула на файл с текстом оригинала. Щелкнула на файл с текстом перевода. И так — всю оставшуюся жизнь, подумала она с тоской. Перевод. Оригинал. Правка. Перевод. Оригинал. Правка. И далее по кругу. В те дни, когда к ней в голову приходили подобные мысли, Люба обычно включала аудиокнигу. Любую, начиная со Стивена Кинга и заканчивая Цао Сюэцинем — лишь бы заглушить смертную тоску и скуку. И слушала, слушала. Лишь бы не слышать себя и ненужные мысли в своей голове. Сегодня не помогали даже книги. Пойду, решила она. Пойду, и пусть лучше будет что вспомнить в девяносто лет, лежа на смертном одре, чем не пойду — и буду жалеть потом всю оставшуюся жизнь. И отчего-то на душе стало чуточку легче. И — тревожнее. К десяти утра Илай закончил приватную встречу с Бернардом и вышел из его кабинета. Он долго не решался: беседа требовала высшей степени деликатности, как-то следовало обойти молчанием тот самый разговор с Региной во время прогулки в лесу, с которого, как он догадывался, все и началось. Вряд ли Бернарду будет приятно узнать, что его жена, немного перебрав с выпивкой, разболтала своему бывшему о причастности мужа к убийству человека. Какое-то время Илай еще пытался сгладить конфликт — несмотря на игнор, исправно здоровался с Региной, вел себя с ней ровно и доброжелательно, на неожиданные агрессивные выпады никак не реагировал. По большому счету, давал ей время на то, чтобы взять себя в руки — особенно после позднего выкидыша. Как оказалось, трагедия с потерей беременности еще больше обострила ситуацию — Регина теперь шарахалась от него как от прокаженого. Такое чувство, будто это я лично виноват в ее выкидыше, думал Илай раздраженно. Мирон был прав — пришло время вовлечь в происходящее Бернарда. Встреча с директором прошла с умеренным результатом — тот признался, что тоже обратил внимание на проблему, но до поры старался не вмешиваться. И обещал выяснить у жены, в чем, собственно, дело. К сожалению, больше того Бернард обещать пока не мог, и отпустил Илая с миром. Теперь же Кремеру срочно требовалось кофе — не та жуткая бурда из офисной машины, а крепкий, с пенкой, сваренный красивой улыбчивой баристой в кафе неподалеку. У входа в лифт он почти что столкнулся с Гурином, несущим в картонной коробке два стакана того самого кофе.  — Поосторожнее — буркнул Надав, только каким-то чудом предотвратив столкновение Кремера с коробкой.  — Я тоже как раз туда. Длинная очередь? — спросил Илай, придерживая лифт.  — Изрядная — усмехнулся Надав — за десять минут не обернешься, даже не надейся.  — Поэтому ты взял два, чтобы и назавтра хватило? — подколол его Илай, надеясь, что тот ненароком выдаст счастливую особу, сумевшую убедить весьма скупого на услуги продажника принести ей кофе. Обычно тот от таких просьб успешно отбрыкивался.  — Угадал — невозмутимо ответил Гурин. На это Кремеру ответить было нечего. Ничего, утешил он себя: сплетни по офису распространяются быстро. Захава скоро сама все расскажет. Мирон с трудом выпрямил ноющую от долгого корпения над числами спину, взглянул на часы. Пять часов вечера, конца-края работе не видать. Его помощница покинула их еще в начале прошлого месяца, и завалы, порожденные его вынужденным долгим отсутствием, разбирать было некому. Да и еще конец года на носу. Он вспомнил, как первые пару лет своей работы в фирме во время «горячего сезона» оставался ночевать в кабинете — работы было много, опыта мало, а Арензон напрочь отказывался нанимать второго бухгалтера из опасения, что тот засечет их «интересные делишки». Вот Мирону и приходилось одному сидеть за бумагами до утра. Как бы не пришлось вновь повторить былые деньки, подумал он, допивая остатки остывшего и уже откровенно противного кофе, любезно принесенного утром Надавом. Вспомнил, как перед обедом к нему заглянул Илай, дабы занести еще пару сотен поручений и напоминаний, а потом взглянул странно на стол, где стоял принесенный кофе, и быстро смотался, так ничего толком не объяснив. Он задумчиво покрутил в руке пустой стакан и бросил его в мусорную корзину. После кофе Мирон ожидаемо проголодался, но обед был давно уже съеден, а от домашнего ужина его отделяла гора документации, которую сегодня следовало закончить. Какое-то время он терпел, но потом понял, что больше думает о багете с сыром и овощами из соседней закусочной, чем о годовом балансе, и решительно потянулся за курткой и бумажником. К пяти часам в декабре было уже темно. Дождя сегодня не предвиделось, зато дул ледяной пронизывающий ветер, и сырая промозглость пробирала до костей. Мирон поднял капюшон своей черной куртки, практически слившись с темнотой парковки, и машинально нашел взглядом вчерашний темный мерседес. Как ни странно, его присутствие здесь успокаивало. Да, его опять пасли — судя по всему, почти круглосуточно. Но пасли, по крайней мере, «свои», а не полиция. До чего я докатился, усмехнулся он сам себе — и стоило ли бегать столько лет от Уды, чтобы теперь в собственных мыслях назвать этих «своими»? Мимо Мирона прошла Люба, не заметив его в темноте. Сегодня она была одета особенно нарядно — вместо привычных для нее синих джинсов и куртки-хаки на ней красовались черное закрытое платье, светло-серое пальто и длинный белый шарф. Светло-русые гладкие волосы распущены по плечам, высокие каблуки торопливо стучали по асфальту, и Мирон проводил ее долгим взглядом, борясь с хулиганским желанием присвистнуть вслед. Люба огляделась по сторонам, а потом быстро направилась к невзрачной белой «кие», стоявшей метрах в пяти от темного «мерса». Дверь машины со стороны водителя открылась, и из нее, не торопясь, вылез не кто иной, как Сами Охана. Мирон отшатнулся в тень. Если бы Охана заметил, что он его засек… Как поступил бы с ним «кузен» в таком случае, лучше было не проверять. Сами улыбнулся подошедшей девушке, осторожно убрал ей за ухо длинную светлую прядь и что-то сказал — из-за расстояния было не расслышать. Мирон, не веря своим глазам, наблюдал за тем, как Люба неуверенно, но счастливо улыбается, как Охана любезно открывает ей переднюю дверцу и помогает усесться, а потом обходит машину и садится за руль. Белая «кия» отъехала и исчезла за поворотом, влившись в вечерний поток машин. Серый «мерседес» остался — как сторожевой пес, приставленный смотреть за стадом в отсутствие хозяина. Мирон тихо проскользнул обратно в дверь. Ужин отменялся — аппетит у него пропал начисто. Илай устало откинулся на спинку кресла. Что за кошмарный, тяжелый, невыносимый день. Пустой разговор с Бернардом, проклятый кофе на столе Мирона, очередные заскоки Регины — словно все сегодня всеми силами стремились выбить его из душевного равновесия, с таким трудом добытого здоровым образом жизни и подбором таблеток его врачом. После разрыва с другом Илай осознал, что прежнего своего безалаберного отношения к здоровью он себе больше позволить не может. Мирон не придет, если он полезет в петлю, не отмажет на работе, пока Илай будет валяться под капельницей в больнице, не станет, как раньше, безмолвно слушать его обвинения во всех смертных грехах. Не будет вытирать лужу рвоты, не перебинтует вскрытые вены, пока едет скорая. И поэтому Илай соблюдал режим, подобно тому, как религиозный еврей соблюдает время молитвы. За последние три месяца он пропустил прием таблеток от силы раза два. В прошлом для него это было недосягаемым рекордом. Но порой… Порой он почти что сдавался. Зачем трепыхаться, думалось ему, если можно просто дождаться очередного спада, набросить себе петлю на шею — и окончательно освободить этот мир от самого себя? Ведь уже ничего не будет хорошего в моей жизни, кроме таблеток, восьмичасового сна и ненормированного рабочего дня. Да и в этих-то что хорошего?.. Он знал, что мысли о погибших по его вине родителях не оставят его до самой смерти — он просто не в состоянии был простить себе, не считал нужным и возможным простить их смерть. Так зачем же, и сколько еще лет ему мучиться — десять, двадцать? Даже лучше, что Мирон не придет спасти его на этот раз — можно завершить все одной последней и успешной попыткой. Но он держался. Звонил врачу, который внимательно его выслушивал и менял препарат на другой. Принимал таблетки, тренировался на беговой дорожке, ложился спать не позже полуночи. И каждый раз чувствовал, что делает выбор — пока что в свою пользу. Тяжелый, невыносимый выбор в пользу жизни. Офис был почти что пуст. Младший эшелон смотался еще полчаса назад: мало кто из них оставался позже половины шестого. Из продажников еще сидела у себя Май, и в кабинете Гурина горел свет, но его самого там не оказалось. Илай снова вспомнил утренний стакан кофе на столе Мирона, и сердце его зло и тоскливо сжалось. Для бешеной собаки семь верст не крюк, и он прошелся до кабинета бухгалтера — но и тот пустовал, хоть и был не заперт. Значит, Мирон еще в здании. Разум говорил Илаю, что пора остановиться, вернуться к себе и заняться своими собственными делами. Но остановиться он уже не мог. Заглянул во все комнатки и закутки, зашел даже в уборную и на кухню. На парковке проверять не было смысла — мало ли там укромных мест, но Илаю было плевать на здравый смысл. Лифта он дожидаться не стал и открыл дверь на лестничную клетку, чтобы поскорее сбежать по лестнице вниз, на первый этаж. И услышал его — знакомый низкий голос Гурина. Илай бесшумно прикрыл за собой дверь и прислушался. Мирон и Надав стояли пролетом ниже, и он их прекрасно видел. А вот они его — нет.  — Я прошу тебя, Шахар, не ходи никуда один — глухо говорил Надав — ты не в том сейчас положении, пойми уже.  — Думаешь, ты единственный, кто за мной следит? — голос друга звучал полным горечи — да понял я уже, что у него на крючке.  — Судя по всему, недостаточно хорошо понял. Или того раза в отделении тебе было недостаточно?  — Ваши, если захотят, возьмут меня и при сотне… — кого именно, Илай не расслышал. Он опустился еще на одну ступеньку, и отчаянно ловил каждое слово.  — Наши? Дорону не нужны «наши», чтобы тебя заполучить. Он одержим своей идеей, а ты — слабейшее звено в броне Оханы. Знаешь много, а защититься толком не можешь. Мирон ничего не ответил, и Гурин, и так, по мнению Илая, стоявший слишком близко, вдруг сделал еще один шаг к нему. Дотронулся до его плеча, и сделал безошибочно знакомое Илаю движение. Он и сам десятки, сотни раз его делал. Гурин собирался сделать это. Поцеловать его Мирона. Ему перехватило дыхание, закружилась голова, и он схватился за перила, чтобы не упасть. Надав первым что-то услышал. Поднял слегка голову и увидел его. Слегка улыбнулся — зло и сыто. И в этой улыбке было все то, чего так боялся Илай. Он и сам не сразу понял, что бросило его вверх по лестнице обратно в офис. Почему вверх, а не вниз? Разнять их, отнять у подонка Мирона, дать в морду сопернику было бы куда логичнее в сложившейся ситуации. Вполне возможно, что это и заставило его сбежать. Мордобой был бы последней каплей в терпении друга — особенно, если он, Илай, правильно понял злую улыбку Гурина. Навстречу ему шла Регина. Упорно смотрела прямо перед собой, мимо и сквозь Илая. Самая близкая ему по духу из его бывших девушек, она смотрела теперь на него, как на чужака, нет, еще хуже — на врага. Точно так же смотрел Мирон, когда Илай набрался храбрости и раскрыл ему душу. А теперь и она… Это и оказалось для него последней каплей. Он схватил ее за локоть и, не обращая внимания на яростное сопротивление и протесты, потащил к кабинету Бернарда. Втащил вовнутрь, даже не соизволив постучаться, и, захлопнув за нею и собой дверь, запер ее на ключ.  — Достаточно, Регина — прорычал он ей в испуганное и гневное лицо — с меня хватит твоих игр, ты поняла?! Сейчас мы втроем разберемся, что с тобой происходит. А если не разберемся, поверь, мне есть, что рассказать твоему дорогому мужу. Мирон вскинул голову на шум и успел-таки заметить скрывающегося за верхним пролетом Илая до того, как за тем с грохотом захлопнулась дверь. Он рванулся было следом — надо было убедиться, что Кремер не наломает дров — но Надав крепко перехватил его за локоть.  — Хочешь, чтобы тебя вот прямо сейчас уволили? — негромко спросил тот.  — Он меня не уво…  — В таком состоянии — вышибет тебя отсюда со свистом. Уволит на месте, даже если через неделю об этом горько пожалеет. Да только, как я понял, Бернард давно мечтает от тебя избавиться? Как думаешь, согласится директор принять тебя обратно, даже если твой друг будет у него на коленях об этом просить? Мирон стряхнул с себя руку Гурина.  — Потом разберусь. Дай пройти. Гурин даже не пошевельнулся.  — Что, старая дружба не ржавеет? — хмыкнул он — как нянчился с ним, так и продолжаешь? Я помню, ты даже в тот день на КПП за ним следил как мамка родная. Только странно ты, Шахар, понимаешь само понятие дружбы. Если уж беспокоишься о своем друге, может тебе изначально стоило ему не позволять залезать в твои дрянные делишки? Ни тогда, ни сейчас. Это было ударом ниже пояса, и Мирон невольно заколебался. Надав мягко дотронулся до его плеча.  — Дай ему успокоиться. Потом будешь над ним квохтать, когда он по меньшей мере сможет это оценить. Только некому будет тогда оценивать, подумал Мирон. С диагнозом Илая никогда не поймешь, какие последствия может иметь даже незначительное для обычных людей событие. Это мы отряхнулись и дальше пошли, а он?  — Дай пройти — сказал он тихо — последний раз тебя прошу. Лицо Надава ожесточилось.  — И что? Побежишь извиняться перед своим голубком? — выплюнул он — так и будешь бегать между нами, Шахар? Как там говорится, ласковый теленок двух мамок сосет? В твоем случае — сосут тебе, как я понимаю? Мирон даже растерялся на мгновение от такого неожиданного обвинения.  — Ты сошел с ума, Гурин? — осведомился он — какого черта мне бегать между вами? Я скорее от вас обоих бы сбежал куда-нибудь, подумал он, но благоразумно не произнес этого вслух. Гурин усмехнулся:  — Как всегда, встаешь в твою любимую позу «мне никто не нужен», Мирон? Кого ты обманываешь? Ты ведь всю жизнь мечтаешь, чтобы тебя любили, чтобы на тебя хоть кто-то обратил внимание, недолюбленный ублюдок-переросток. А когда в тебя влюбляются сразу двое — двое! — нормальных людей, ты делаешь вид, что тебя это не касается? Ты хоть сам понимаешь, что ты больной на всю голову похуже своего Кремера?  — Пропусти — сквозь зубы процедил Мирон. Надав молча отступил в сторону и, больше не глядя на него, начал спускаться по ступенькам вниз. При словах Илая Регина вскинулась и тихо сказала:  — Рассказать мужу, говоришь? Ты же и так ему давно все рассказал, предатель. Она всхлипнула и закрыла лицо руками. Илай растерялся — такой реакции он от сильной и хладнокровной коллеги не ожидал. На его памяти она плакала в первый раз.  — Что ты такое… — пробормотал он, теряясь от вида женских слёз — я ему ни слова, ни полслова не сказал… Ни ему, ни кому либо еще! Регина мотнула головой, великолепная копна темных курчавых волос взметнулась змеями, как у мифической горгоны.  — Это из-за тебя — бормотала она — из-за тебя все… ребенок, и… — слезы лились сквозь ее пальцы ручьем. Молчавший до того момента Бернард поднялся, подошел к жене и присел перед ней, мягко обняв за плечи.  — Это не он, Реджи — сказал он негромко — это не Илай мне рассказал. Поверь мне, это не его вина, а моя. И твоя. Наша. Она резко вырвалась из его объятий.  — Больше некому, Бернард! Я клянусь тебе чем хочешь, жизнью моих родителей, своей жизнью — я не говорила об этом ни одной живой душе, кроме него! Значит, он разболтал кому-то другому, а тот уже тебе. Почему, почему ты не хочешь рассказать мне, откуда узнал?  — Потому что это неважно — мягко начал Бернард.  — МНЕ ВАЖНО!!! — заорала Регина так, что у Илая заложило уши. Он сидел как оглушенный, только сейчас начиная соображать, какую бомбу взорвал только что своим необдуманным поступком. Ах, если бы можно было бы повернуть время вспять… В дверь осторожно постучались.  — Бернард, у вас все нормально?  — Все в порядке, Захава — откликнулся директор — пожалуйста, не впускай ко мне никого и не переводи телефонных разговоров.  — Хорошо. Регина встрепенулась.  — Это ведь Захава — сказала она спокойно. Слезы ее мгновенно высохли — это Захава тебе рассказала, верно? Она ведь всегда все знает, это она? Она попыталась подняться, но Бернард ее удержал на месте почти силой.  — Это не Захава — сказал он жестко — и последнее, что тебе следует делать — это допрашивать немолодую и глубоко беременную женщину. Регина не сопротивлялась — упала обратно в кресло и вновь закрыла лицо руками. В кабинете наступило тяжелое, как свинец, молчание. Илай находился в абсолютном ступоре, не в силах сдвинуться с места, сказать что-то в свое оправдание, как-то отреагировать. Бернард наконец-то вспомнил о его присутствии.  — Спасибо, Кремер — сказал он, и в голосе его была едва сдерживаемая ярость — можешь идти, ты уже достаточно… в общем, выметайся. Илай поднялся. Благоразумно промолчал — любые слова принесли бы сейчас еще больше вреда. Он выскользнул тенью из кабинета, собрал вещи и вышел из офиса, впервые искренне обрадовавшись ледяному ветру, хоть немного остудившему разгоряченную, больную и полную сожалений голову.