Бухгалтер

Глава 48 Надав к Мирону в тот день так и не заглянул — сначала был занят разговором со старым клиентом, потом поехал на встречу с новым. Посредине обеда ему позвонил Дорон, но вызов он проигнорировал. Гурин вообще в последнее время свел общение с начальником к минимуму, и старался вести расследование как можно более автономно. Исправно проверял записи прослушки на телефоне Мирона и в его квартире, следил за его передвижениями, но ничего нового таким образом не узнал. Пришлось признать, что Мирон Шахар как источник полезной информации окончательно протух, и думать над другими вариантами. Слежка за Оханой тоже пока никаких результатов не дала, но Надав не сдавался. Он умел ждать. Мирона он увидел только на обеде. Тот как раз вытаскивал из холодильника свой контейнер с едой. Заметил Надава, вопросительно взглянул — мол, все в порядке? Ничего не в порядке, ожесточенно подумал Надав. Я вчера тебе в любви признался — да я сам себе в ней наконец признался, я сам не свой из-за этого, понимаешь? Я тебя искал потом по всему району, потому как машина твоя стояла на парковке, а ты, сволочь, где-то шлялся, и я уже с жизнью прощался, представляя, что тебя похитили и сейчас придется объясняться сразу и с Дороном и с Оханой, что тебя не сберег. А ты, оказывается, с дружком своим где-то секретничал, с Кремером, который смотрит на тебя как ребенок на шоколадный торт-мороженое. Господи, Шахар, как можно быть таким тупым, таким непробиваемым дураком? Что ты делаешь с нами, ведь не нарочно же ты крутишь нами обоими одновременно, как последняя блядь? Наверное, Мирон и правда был непробиваемым — потому что ничего он из внутренней речи Надава не уловил. Слегка пожал плечами — в порядке так в порядке. И встал в очередь за микроволновкой, предварительно уступив место перед собой Ариэль. Больше его Надав в этот день не видел — потому что всячески избегал. Зато успел заметить, как наматывает круги вокруг бухгалтерского кабинета Кремер, а еще пару странных взглядов начальника в свою сторону. Значит, вчера между ними точно что-то было, если этот смазливый и скользкий тип внезапно решил активизироваться. В душе Надава от одной мысли об этом, точно приступ тошноты, поднялась холодная и душная ярость — как вчера, когда Шахар, недолго думая, последовал за Илаем, оставив его одного. Он с трудом взял себя в руки и снова заперся у себя — уже до конца дня, надеясь, что по телефону в разговорах с клиентами гневные нотки в его голосе не будут слышны. Мирон в тот день уехал домой один. И на следующий день тоже. И всю следующую неделю. Надав по въевшейся в душу привычке прослеживал за «подопечным». Наблюдал из окна, как тот садится в свою машину, и как мягко отъезжает почти одновременно с ним темный «мерседес». От этого ему становилось и спокойнее, и горше: за Мироном было кому проследить, но Надав ему, таким образом, становился совершенно не нужен. Пару раз он замечал машину Дорона выезжавшую за ними следом, но потом тот, видимо, нашел другие цели для слежки, и больше на парковке не появлялся. Зато в начале января Надав увидел то, что для его глаз явно не предназначалось. Шахар в этот день вышел необычайно рано — еще не было и пяти вечера. Надав машинально проследил, как два автомобиля, словно маленькая белая утка и верно следующий за ней величавый темный лебедь, исчезают за поворотом. По привычке еще пару минут наблюдал за парковкой — не потянется ли за ними сегодня хвост? И вдруг увидел Любу, быстро шагавшую через всю парковку — в противоположную от автобусной остановки сторону. Интуиция ищейки заставила его проследить за девушкой чуть подольше — за долгие годы он привык замечать и регистрировать в памяти детали, выбивающиеся из привычного порядка, и часто это ему приходило на пользу. А потом Надав буквально прилип к окну — потому что увидел, как из неприметной машины, надежно притаившейся среди десятка таких же, навстречу ей выходит Сами Охана. Раскидывает в стороны руки в широком приветственном жесте, а потом заключает Любу — тихую и вежливую коллегу Надава Любу, в крепкие объятия. Как они стоят неподвижно несколько мгновений — такие неподходящие, непохожие друг на друга, и вместе с тем — так естественно смотрящиеся вместе. Красивая пара — красивая в своих чувствах и их проявлении. Надав проследил, как парочка усаживается внутрь автомобиля, как и эта машина скрывается за поворотом, и думал о том, что сейчас ему следует вытащить на свет божий свой телефон, набрать номер Дорона и доложить начальнику о том, что наконец-то появилась новая ниточка, за которую они могут потянуть, дабы добраться до Оханы. Или хотя бы попробовать это сделать. Он думал о том, что для Дорона это будет прорывом, а для него, Надава — вполне возможно, пропускным билетом на работу в полиции на полных правах. Что Люба, как законопослушная гражданка, вряд ли будет кочевряжиться как Мирон. Да и нетрудно будет на ее надавить и расколоть — таких ломают за пять минут. Но он уже знал, что не сделает этого. Не вытащит телефон, не даст Дорону и намеком узнать о том, с кем гуляет нынче Сами мать его Охана. Будь на месте Любы кто-то другой — и начальник уже точно был бы в курсе — потому что до конца срока расследования им осталось от силы три месяца. Но эту девушку он на растерзание Озери не даст. Даже такой вот ценой. **** В одну из холодных пятниц в середине января Мирону позвонила Хедва:  — Милый, Уда совсем плох. Может приедешь поужинать с ним? Тебя здесь уже больше месяца не было. Мягкий упрек пристыдил Мирона. Не потому, что он оставил Уду умирать в одиночестве, почти забытому всеми, даже врагами. А потому, что он представлял, как тяжело сейчас приходится домоправительнице и давней подруге отчима.  — Я приеду к началу субботы, Хеди — сказал он — принести что-нибудь к ужину?  — Ничего не надо, просто приезжай. Постарайся успеть до зажигания свечей*, а то появился тут один охранник соблюдающий, как бы не начал строить козьи морды.  — Ладно — миролюбиво ответил он — а что, вы там начали свечи зажигать?  — Перед лицом смерти мы все возвращаемся к вере Божьей, Мирон.  — Уда возвращается?!.. Хедва, видимо, вздохнула — в телефоне зашумело.  — Нет, он так и помрет упрямым грешником. Но мне самой спокойнее так. Я молюсь за него. На это Мирону ответить было нечего — и он, еще раз заверив ее, что точно прибудет на ужин, попрощался. Прибыл он не без приключений: на воротах опять сидел незнакомый охранник, который никак не мог решить, можно ли пропустить подозрительного чужака. Мирон дал свой паспорт и водительские права на проверку, два раза продиктовал номер и марку машины и теперь терпеливо ждал вердикта. На фамилию «Шахар» в паспорте вахтер резонно заметил, что Шахаров в Израиле завались, и всех подряд пропускать он не намерен. После этого заявления Мирон расслабился и предоставил блюстителю безопасности самому разбираться с ситуацией. Теперь охранник звонил, кажется, уже на третий подряд номер и украдкой вытирал пот с лица.  — Тебя сюда звали? — спросил он в очередной раз, и Мирон подтвердил что да, звали на ужин.  — Кто звал? — схватился тот за соломинку.  — Хедва.  — Она не отвечает — с претензией в голосе пожаловался несчастный. Мирон пожал плечами. Сказать ему на это было нечего.  — Ты ей кем-то приходишься? — зашел с другого конца охранник — ее родственник, может?  — Нет — коротко ответил Мирон.  — Тогда зачем она тебя сюда позвала? Ответить Мирон не успел — из дома быстрым шагом вышел Охана и направился к воротам. Даже по его походке было видно, насколько он раздражен.  — Открой ему ворота — резко приказал он охраннику и тот беспрекословно нажал на кнопку. Ворота медленно разъехались, и Мирон наконец-то въехал в резиденцию Уды Шахара. Охана наклонился и заглянул ему в окно машины.  — Какого черта так долго, Шахар? — зло осведомился он — так трудно было позвонить мне на мобильный?  — У меня нет твоего номера — напомнил ему Мирон.  — А спросить меня гордость не позволяла? Или излишняя скромность? Скорее, здравый смысл, подумал Мирон, но благоразумно промолчал. Они прошли в столовую — одну из самых больших комнат в резиденции. Пожалуй, ее можно было назвать даже залом. Одна из стен была полностью застекленной, и отсюда открывался вид на веранду с зеленым газоном, красочными клумбами и средних размеров бассейном. Посередине зала стоял длинный массивный стол, но, к скрытому облегчению Мирона, накрыт он не был.  — Слава богу, это не званый обед — пробормотал он. Охана повернулся к нему.  — Хедва известила мне о том, что пригласила тебя, ровно пятнадцать минут назад. Так что скажи мне спасибо, что я не развернул тебя у ворот, а дал въехать.  — Она и мне позвонила мне всего пару часов назад. Сказала, что Уде стало хуже.  — Он вышел сегодня из комы — тихо сказал Сами — да только доктор сказал, что это просвет перед самым концом. Мол, бывает такое, чтобы успеть попрощаться с родными. Так что сегодня или никогда, Шахар. Я знаю, что тебе по большому счету на Уду плевать, но Хедве это было важно.  — Спасибо — помедлив, ответил Мирон.  — Чем это ты бедной женщине голову задурил, что она тебя до сих пор считает невинным ангелочком? — усмехнулся Сами.  — Она меня знает с восьми лет — признался Мирон — меня отпускали к ним погостить, когда родители были заняты. Охана, открыл рот, явно собираясь пройтись очередной грубой пошлостью по ветреной матери Мирона, но не успел. Его прервал голос, который Шахар уж никак не ожидал услышать в этих стенах.  — Привет, Мирон. Он обернулся и остолбенел. Люба сидела на небольшой кушетке возле стены у входа в столовую — он и не заметил ее, когда зашел. Видно было, что чувствует она себя весьма не в своей тарелке.  — Привет, Люба — ответил он немного замороженно.  — Сами сказал, что нас пригласили поужинать здесь с его родственниками — объяснила она смущенно — еще кто-то должен прийти?  — Малыш, это и есть мой родственник — вздохнул Охана — не кровный, и то слава богу.  — Понятно — Люба улыбнулась, глядя на Мирона — никогда не догадалась бы, что это можешь быть ты. В столовую вошла Хедва в сопровождении помощника, везущего уже хорошо знакомый Мирону передвижной столик на колесиках, нагруженный кучей еды, источающей одуряющий аромат.  — Накрой вон там — распорядилась она, указывая на небольшой круглый стол, стоявший вплотную к окну, вокруг которого расположились три стула с высокими спинками. Помощник послушно и споро набросил на стол белоснежную скатерть, разложил три набора приборов, салфетки, тарелки и бокалы, а потом сделал приглашающий жест троим гостям. Охана усадил Любу и кивнул Мирону:  — Садись давай. В неловком молчании троица наблюдала, как Хедва и помощник заполняют поверхность стола все новыми и новыми блюдами — салатами, намазками, холодными и горячими закусками, напитками и всем прочим. Этим хватит накормить целую армию, подумал Мирон. Она наверняка убила целый день на готовку, мы втроем и десятой части этого не осилим. И какого черта она нас здесь свела? Чего хотела этим добиться? С Удой можно попрощаться и без ужина с десятью переменами. Охана подобными вопросами не заморачивался. Он холодно и цепко смотрел на Мирона, и оторвал свой взгляд, только когда Люба негромко спросила, чего ему положить.  — Я сам положу, малыш — сказал он ей мягко. По видимому, этот переход от ледяной жестокости по отношению к Мирону до теплой нежности к ней вызвал у Любы когнитивный диссонанс. Она беспомощно взглянула на коллегу по работе — мол, видишь, я стараюсь.  — Сами разберетесь? — спросила Хедва. Она со скрытым беспокойством следила за взглядами Оханы на Мирона, но, видимо, как и Люба, понимала, что мало чем может помочь.  — Разберемся — кивнул Сами — спасибо, Хеди. Когда за домоправительницей и помощником закрылась дверь, Мирон наложил себе свекольного салата и фаршированной рыбы, и вытащил из-под белого атласного полотенца теплую золотистую халу.  — И что, даже благословения не прочтешь перед тем, как преломить хлеб? — насмешливо спросил Охана. Впрочем, он не настаивал, и когда Мирон молча разломал халу, принял у него из рук свой кусок.  — Вы давно знакомы? — спросила Люба, не выдержавшая наконец молчания.  — С этим — нет — сказал Сами — зато довелось с его кузенами пообщаться вдоволь с самого детства. Мой дядя им всю жизнь помогал… естественно, не ожидая от их гнилой семейки никакой благодарности. Мирон заставил взять себя в руки и проигнорировать явную провокацию.  — Правда? — сказала Люба — я не знала, что у тебя большая семья, Мирон. Так Эхуд Шахар и правда твой отчим?  — В некотором роде — коротко ответил Мирон. Люба мудро промолчала, не решаясь продолжать расспросы, и опять за столом наступило тяжелое и долгое молчание.  — После ужина заглянем к Уде — бросил Охана Мирону — он пока что в сознании, доктор ему что-то вколол. Я тоже попрощаюсь с ним после тебя.  — Мне очень жаль, Сами… и Мирон — тихо сказала Люба.  — Он прожил хорошую жизнь, Любушка — сказал Охана — стал легендой уже при жизни, делал что хотел и жил как диктовало ему его сердце. Разве плохо? Люба кивнула. Разговор и вообще вся гнетущая атмосфера ужина напрочь отбили у нее аппетит — в отличие от Мирона и Сами, которым явно враждебное друг к другу отношение не мешало быстро расправляться с едой, она только возила вилкой туда-сюда по тарелке пару кусочков огурца, не в силах что-то съесть. Мирон налил ей вина под тяжелым взглядом Оханы.  — Тебе тоже? — спросил на всякий случай.  — Этот тип тебя на работе не обижает, малыш? — спросил Сами, начисто проигнорировав вопрос.  — Нет, конечно — сказала она со всей искренностью, на которую была способна — он один из лучших людей в нашей компании. Жаль, что не все у нас такие, как Мирон. Мирон вспомнил, как она бормотала себе под нос нечто весьма нелестное в адрес Кремера, пока разбирала завалы документации в его кабинете — все же некоторые русские ругательства в Израиле невозможно не знать. Господи, просто сделай так, чтобы она не нажаловалась своему бойфренду на Илая, подумал он с тревогой.   — Мда… — ответил Охана неопределенно. Видимо, сдерживался, чтобы не сказать лишнего. — Шахар, ужин окончен, топай к Уде. Мирон с некоторым облегчением отложил вилку и поднялся. Люба проводила его сочувственным взглядом, а Охана — обычным неприязненным. За окном было уже темно, и в покоях Уды горел приглушенным желтым торшер, освещая комнату теплым светом. От отчима осталась тень прежнего себя — череп, обтянутый кожей, крючковатый нос заострился, да и весь он стал каким-то заостренным, как тонкая стрела, готовая быть пущенной в небо.  — Мирон — сказал он хрипло — это ты?  — Да — ответил Мирон, садясь в кресло возле него — простите за долгое отсутствие.  — Ничего… Охана мне рассказал… про допрос — тяжело проговорил Уда — я не ошибся в тебе… как видишь. Его костлявая ладонь принялась шарить по одеялу, словно он что-то искал. Да он же ослеп, вдруг осознал Мирон. Протянул свою руку, осторожно накрыв ей горячую ладонь Уды.  — Я здесь — сказал он тихо. Уда молчал, слабо сжимая молодые пальцы. Потом проговорил:  — Ты знаешь, почему… я не развелся с твоей… матерью?  — Чтобы она не родила нормальных детей — автоматически ответил Мирон.  — Верно — прошептал Уда — а надо было… тогда… я смог бы забрать тебя от нее… ну и дурак… был.  — Вы не были обязаны — начал было Мирон, но Уда его перебил:  — Но я хотел, мальчик… я мог бы… воспитать тебя… своим сыном. На это Мирону ответить было нечего.  — Сами… создаст тебе невыносимые условия после… — выдохнул Уда — но я верю, что ты… справишься.  — Мне бы ваша вера — пробормотал Мирон. Остаток времени, отпущенного на прощание, они провели в тишине. Скрипнула дверь, на пороге появился Сами.  — Выходи. Мирон поднялся, осторожно высвободил руку из костлявых пальцев.  — Прощайте, Уда — сказал он тихо. Прошел мимо Оханы, по коридору назад в столовую, и с облегчением оказался снова в светлой комнате, ничем не напоминавшем о смерти, притаившейся за пологом в десятке метров отсюда. Люба при его появлении поднялась с места. Посмотрела обеспокоенно ему в лицо.  — Как ты? Мирон налил себе полный стакан вина, и отхлебнул разом почти половину.  — Нормально — сказал он только после этого.  — Он очень… ему больно?  — Не знаю — честно ответил Мирон — даже если больно, то он этого не показывает. Она покачала головой:  — Он… неординарный человек.  — Да уж. Люба смотрела на него задумчиво.  — Я бы никогда в жизни не догадалась, что ты связан с преступным миром — сказала она наконец. От неожиданности Мирон поперхнулся вином:  — Что?  — Ты выглядишь очень правильным — объяснила она — такой порядочный выходец из хорошей семьи среднего класса. А на деле… Мирон смотрел на нее молча.  — Сами как-то сказал мне, что больше всего ценит в людях умение держать язык за зубами — сказала она — тебя он по идее должен ценить особенно высоко. Но почему тогда так ужасно к тебе относится? Или это ревность к Уде?  — Я не знаю — сказал Мирон отстраненно. Заниматься анализом дурного отношения к нему Оханы ему сейчас хотелось меньше всего. Да и ему самому все было предельно ясно — но не делиться же этим с Любой.  — Тебе странно, что я с… что мы с Сами вместе? — спросила Люба после паузы.  — Я тебя уже предупредил, что это не самая лучшая идея — сказал он — да, мне странно. Но это твой выбор.  — Он — первый в моей жизни человек, о котором я точно могу сказать, что хочу быть с ним всю жизнь — сказала Люба с нервным смешком — какая ирония, правда?  — А он? — спросил Мирон.  — Я не спрашивала. И не загадываю. Будь что будет.  — И тебе не мешает… связь с преступным миром? — припомнил Мирон ее же слова.  — Это мой выбор — слабо улыбнулась она. По крайней мере, он у тебя есть, подумал он с горечью. Вспомнил почему-то слова Уды. Если бы тот усыновил бы его, Мирона — как сложилась бы его жизнь? Дали бы ему больше свободы, или лишили бы ее полностью, решив за него еще в детстве дальнейшую судьбу — быть преемником Шахара-старшего? Только вряд ли у них что-то получилось бы, усмехнулся он. Если бы на моем месте был бы Илай — то да, Уда точно гордился бы сейчас успешным и харизматичным наследником. Был бы Надав — и он своей жестокостью и изворотливостью переплюнул бы даже Охану. А я…  — Что же ты нашла такое в нем, что готова сделать выбор в его пользу? — спросил он. А может это вино в нем спросило.  — Он — как огонь — сказала Люба негромко — опасный, но… настоящий. Я никогда еще не встречала такого настоящего… существа. Все вокруг рядом с ним — как фольга рядом с серебром. Мирон дернул уголком рта.  — Очень поэтично. Особенно про огонь.  — Точно — согласилась она — он огонь, а я — мотылек. Лечу на него… и не могу остановиться.  — Рад, что ты сама столько соображаешь — пробормотал Мирон. В столовую вернулся Охана. Задумчиво оглядел их двоих, налил себе вина, и, как Мирон до этого, выпил изрядный глоток.  — Закончим на сегодня — сказал, не глядя ни на кого — Шахар, я же вижу, что ты набрался. Вызови такси и езжай домой. Будь на связи… черт, и запиши уже мой номер телефона.