Бухгалтер

Глава 51 С похорон Уды Шахара прошла неделя, и траурная седьмица наконец-то подошла к концу. Впрочем, соблюдать ее в полной мере было некому: его единственным близким родственником оставался родной сын, но разве объяснишь мало на что реагирующему инвалиду, погруженному в собственный мир, что такое шива? От Мирона с Оханой строгое соблюдение траура не требовалось, и делали они это чисто символически. Охана, пользуясь удобным случаем, переехал в резиденцию Уды и обустроил себе спальню в одной из больших комнат в главном крыле. По завещанию особняк со всем содержимым переходил ему лишь с условием, что Хедва сохранит свою должность и права, и он свою часть условия соблюдал — домоправительница так и осталась неотъемлемой частью дома. Вдобавок к новой спальне, Охана оккупировал и личный кабинет Уды. С Мироном он его делить не желал, поэтому приказал вынести всю мебель из спальни дяди, после чего ее переоборудовали во второй кабинет, хотя других свободных помещений в доме хватало. Даже если Мирону было не слишком комфортно работать в комнате, где менее недели назад скончался его отчим, его мнения никто не спрашивал. Кабинеты были смежными — таким образом, они могли в течение дня подходить друг к другу с вопросами, и не мозолить глаза в остальное время. Но Мирон не мог отделаться от мысли, что заставив его работать в бывшей спальне отчима, Охана оказывал над него негативное психологическое давление. А если проще — чморил просто потому, что мог. На работу пока вернуться не получалось — но через Илая Мирон смог договориться временно поработать удаленно, а там видно будет. Теперь он проводил в резиденции Шахара все дни напролет, но к десяти вечера все же возвращался домой, хотя Хедва не раз уговаривала его поселиться в гостевом крыле. Прибыв утром под конвоем «телохранителей», Мирон завтракал под неусыпным надзором Хедвы, а потом садился за бухгалтерские бумаги, книги и программы — и до самого обеда корпел над разгребанием финансовых проблем, выявишихся после смерти Уды. Во внутренней отчетности внезапно обнаружилась куча ошибок и несостыковок: как оказалось, отдельные личности уже давно подворовывали под носом у больного мафиози. Что ж, этим идиотам теперь оставалось только посочувствовать. Официальную работу никто не отменял, и уже к середине дня глаза ему жгло и щипало от сухости и усталости. После обеда работа возобновлялась до самого ужина в столовой, куда его вытаскивала из кабинета недовольная Хедва. В десять часов он обычно выезжал домой под тем же конвоем. Раз в день Мирон раскладывал перед Оханой стопки распечаток с подчеркнутыми данными в колонках, пояснял, если тот чего-то не понимал — и принимался за следущую партию отчетов. В сложившемся распорядке дня были свои хорошие стороны: из-за напряженного графика у Мирона совершенно не оставалось времени на лишние мысли. Страх перед собственным неясным будущим, гложущее чувство вины перед Илаем, тревога за Надава, который все еще безнадежно висел у Оханы на крючке — все ушло на задний фон и заслонилось плотными колонками чисел. Как-то, найдя особенно наглую растрату и доложив об этом Сами, он вдруг вспомнил, как тяжело воспринял похожую ситуацию всего лишь год назад. Тогда ему еще долго пришлось успокаивать свою совесть — а теперь на моральные переживания не оставалось ни времени, ни сил. Сочувствие уступило место усталому равнодушию — да и как мог он всерьез сочувствовать безмозглым болванам, которые хапали у самого главаря мафии, искренне считая, что им все сойдет с рук? Если завтракал и обедал Мирон в своем кабинете, то ужинать приходилось в столовой в компании Охраны и Любы, которая приезжала сюда почти каждый вечер. Хедве было, видимо, страшно оставаться одной в огромном доме, и она уговорила Сами на такой расклад. Пожилая домоправительница из кожи вон лезла, чтобы девушка наконец почувствовала себя как дома, но той было все еще весьма неуютно, и она больше помалкивала, мало ела, и старалась не выходить из апартаментов Сами больше необходимого. Тот ее не теребил и не торопил, давая время освоиться. При ней он свои дела почти никогда не вел, и Мирон прекрасно понимал, почему — одного лишь разговора Оханы с проштрафившимся поставщиком хватило бы, чтобы распахнуть Любе глаза на бойфренда. Но она видела только то, что он считал нужным показать, и дальше того не заглядывала. А потом и вовсе внушила себе, что слухи о его статусе в криминальном мире сильно преувеличены — по крайней мере, так показалось Мирону. Для Любы Сами просто не мог быть негодяем и убийцей — даже если был таковым для всех остальных. Мирон в дела парочки не вмешивался, хоть и не мог понять, что могло объединять двоих столь непохожих и совершенно неподходящих друг другу людей. Отводил взгляд, когда замечал, с каким выражением Люба смотрит на своего ненаглядного — это уж точно не предназначалось для его глаз. Да и вообще осознавал, что является третьим лишним, но продолжал приходить — просто потому, что так того желала Хедва. *** Сегодня на ужин были суп из лука-порея и стейки соломон со спаржей. Охане позвонили и он, извинившись перед Любой, перешел к себе в кабинет, плотно прикрыв за собой дверь и оставив их двоих.  — Налить тебе супа? — спросила Люба вежливым тоном.  — Нет, спасибо — откликнулся Мирон.  — Как продвигается работа?  — Все отлично — ответил он на автомате. Положил себе рыбы, начисто игнорируя суп, и принялся за еду. Люба наблюдала за ним, забыв о том, что и ей не мешало бы поесть.  — Захава сегодня объявила, что не вернется после декрета в компанию — сказала она внезапно — кажется, что-то у них там произошло с Региной. Вы с ней почти с самого начала в «Магеллане», так ведь?  — Ну ничего себе — пробормотал Мирон. Новость и правда была обескураживающей — с чего это она вдруг?  — Никто не знает. Точнее, кажется, знает Илай, но молчит. Мирон кивнул и вернулся к своей рыбе.  — Кстати, Илай сказал, что тебя не будет какое-то время в офисе — сказала Люба — но ты ведь вернешься обратно… ну, когда закончишь дела Уды?  — Даже если вернусь, то ненадолго. Снова наступило неловкое молчание. Мирон перехватил взгляд Любы в сторону кабинета Оханы. Наверное, вдвоем с Мироном она чувствовала себя совсем уж некомфортно. А ведь в офисе вроде бы нормально ладили… хотя оставались ли они хоть раз наедине?  — Тебе ведь не нравится здесь, верно? — спросила она тихо.  — Нет — ответил он искренне.  — Хочешь, я попрошу его отпустить тебя? Или хотя бы дать тебе передышку? Мирон покачал головой. Кажется, кое-кто здесь сильно преувеличивал свое влияние на Охану. Жаль будет ее разочаровывать.  — Не надо, Люба. Но спасибо за предложение.  — Но тебе нужен отдых, Мирон — сказала она настойчиво — ты выглядишь, как зомби, которого уже однажды съели и переварили. Не зверь же он, чтобы довести тебя до истощения! Каждому человеку нужно хоть немного отдыхать. Давай я просто ему намекну, а ты помолчи. Спорить с Любой, уверенной в том, что она может размягчить сердце Оханы, Мирону не хотелось — голова была тяжелой после целого дня работы, и сил на препирания не было.  — Хочешь спросить его — спроси — сказал он, пожимая плечами. Как раз в эту минуту дверь из кабинета Оханы в столовую наконец распахнулась, и тот появился на пороге, пряча в карман телефон.  — О чем спросить? — спросил он раздраженно. Видимо, разговор за закрытой дверью закончился не в его пользу. Ответила Люба:  — Мы говорили о том, что Мирону не помешало бы отдохнуть пару дней — сказала она, серьезно глядя на Сами.  — Отдохнуть? — фыркнул тот — да он только начал, Любушка. Ты знаешь, сколько у нас работы? Если мы не будем ковать железо пока горячо, я потеряю… до хрена всего потеряю, в общем!  — А если он свалится с ног с истощением? — не выдержала Люба — ведь он просто хреново выглядит, посмотри на него! Охана перевел потяжелевший взгляд на Мирона:  — Значит, я оставляю тебя с моей девушкой на пять минут, и ты уже начал давить ей на жалость?  — Он тут не причем! — быстро вмешалась Люба — это была моя идея тебя попросить, моя! Господи, да за что ты его так ненавидишь?!  — Да как раз за то! — рявкнул Охана — за то, что такой слабак мне достался по наследству от дядюшки, и я с ним должен еще нянчиться наряду с остальными проблемами, только потому, что этот старый пень за него просил! Вот она, его семейка, Люба: двое аутистов…  — И ты — закончил за него Мирон. Иной реакции он от Сами не ожидал, а потому в разговор до поры не вмешивался. Охана только рукой махнул.  — Закончишь то, чем занимаешься, и завтра можешь оставаться дома — сказал он устало, присаживаясь к столу и наладывая изрядную порцию соломона в тарелку. Мирон переглянулся с Любой. Та сдержанно, но торжествующе улыбнулась.  — Серьёзно? — спросил он на всякий случай.  — У меня дела — буркнул тот — лучше, если тебя в это время не будет дома. Мирон понял, помрачнел и заткнулся. В среду ему не повезло находиться в доме, когда парни Оханы допрашивали какого-то бедолагу. Может, они и не сильно усердствовали, но Мирону хватило сдавленных стонов и всхлипов, и жуткого зрелища, когда несчастного человека, залитого слезами и окровавленного, тащили из подземных помещений к закрытому фургону, припаркованному у входа в дом. Дальнейшая его судьба была Мирону неведома, но сам он после этого в тот день мало на что был способен. Он отодвинул от себя тарелку с едой: аппетит при этом воспоминании пропал мгновенно. На Любу он старался не смотреть, чтобы не выдать ненароком чего-то лишнего. Мирон надеялся, что роман этой пары изживет себя раньше, чем она начнет догадываться об истинном лице своего избранника. Некоторые вещи лучше не знать никогда. Сами, не обращая внимания на состояние своего бухгалтера, мягко накрыл рукой тонкую руку Любы:  — Чем хочешь сегодня вечером заняться, Любушка? Поедем куда-нибудь или дома посидим?  — Сегодня можно остаться — ответила она после секундного размышления — только можно я приму душ?  — Ты не обязана каждый раз спрашивать, чувствуй себя как дома — напомнил Охана — когда будешь готова, дай мне знать, можем посмотреть какой-нибудь фильм в домашнем кинотеатре.  — Ты же всегда там засыпаешь — хмыкнула Люба, поднимаясь с места — я с тобой больше фильмы смотреть не буду, ты меня храпом отвлекаешь.  — Я храплю? — изумился Сами — черт, старею, наверное. Он проводил ее взглядом, и когда дверь за девушкой закрылась, откинулся на спинку стула.  — Мда… — пробормотал он — как же ты такую девушку проворонил, а, Шахар? Я же вижу, как ты на нее смотришь, когда думаешь, что я не замечаю… Ах да, я и забыл — мамзерам такие не полагаются. Мирон скрипнул зубами.  — Она не галахическая еврейка — процедил он — так что мамзерство мое здесь ни причем (1). Охана отпил воды из стакана.  — Еще как причем — ответил он спокойно — даже если я прямо сейчас подгоню тебе самую прекрасную секси шиксу (2) на свете, ты все равно не будешь знать, что с ней делать. В стране полно гоек, но ты, вместо того, чтобы трахать каждую неделю новую, а остепенившись, отхватить себе такую, как Люба, предпочел заделать ребенка-мамзера ее подруге. Да оно и понятно, почему. Твоя семейка, и в частности твоя мамочка, так крепко тебе в детстве выебали душу и мозги, что ты себя, похоже, и человеком не считаешь.  — Не знал, что ты тут между делом степень по психологии закончил — ядовито ответил Мирон, уже еле сдерживаясь — может еще и Фрейда к месту процитируешь?  — Да пошел ты — не повышая голоса, сказал Сами — ты сам не понимаешь своей ущербности, Шахар.  — Чего я не понимаю — сказал Мирон, пытаясь взять себя в руки — так это зачем ты ей пудришь мозги и играешь с ее чувствами. Сам же видишь — человек в тебя влюбился не на шутку. Или следуешь собственному совету, и выполняешь план по местным шиксам? Охана кинул на него полный презрения взгляд:  — То есть в то, что у меня с ней все серьезно, ты поверить не можешь? Да плевать мне, что она нееврейка, что она «русская», и что у нее бабушка спит на диване в салоне (3). Пусть хоть свинину ест у меня на глазах, мне похуй, Шахар. Да только ущербный выблядок вроде тебя такое понять не сможет, так что завали хлебало и не отсвечивай. Мирон опешил. Он знал семью Оханы с юности, это была традиционная марокканская семья, и никакие связи с преступным миром не перебили бы еженедельные походы в синагогу, соблюдение кашрута и целование мезузы (4). К обвинениям в ущербности Мирон давно уже привык, но после последних слов Оханы ядовитые стрелы достигли цели. Да, тот был прав — Мирон давно мог бы подойти к Любе и пригласить ее куда-нибудь. Хотя бы в кафе после работы. Просто… Телефон на столе завибрировал, и Мирон нехотя взглянул на экран. Может ли этот вечер стать еще хуже, подумал он с горечью, глядя на высветившееся на нем короткое слово «мать». Как говорится, помяни дьявола… Сами тоже посмотрел на экран.  — Ответь — уронил он тяжело. Мирон не шевельнулся. Телефон затих, а потом завибрировал снова.  — Ответь, говорю тебе — повторил Охана таким тоном, что не выполнить приказ было невозможно — и поставь на громкую связь, я хочу ее послушать. Мирон повиновался.  — Мирон? — послышался в трубке голос, который он уже и не думал вновь услышать в этой жизни.  — Да. Что-то случилось? Выговорить слово «мама» у него не получилось — не после того, как в их последний разговор она фактически отреклась от него.  — Я прочла в газете о кончине Уды — отозвалась мать — это правда, или одна из его штучек? Помнится, он уже однажды инсценировал свою смерть. После того случая я ничему о нем не верю.  — В этот раз все по-настоящему — сухо ответил Мирон — в прошлую субботу были похороны, можешь поехать на кладбище и убедиться сама.  — Надгробный камень меня вряд ли убедит — хмыкнула она — но если ты говоришь, что все правда, то так тому и быть. Да будет его душа прикреплена в связке жизни, благословлен Судья праведный (5). Мирон бросил взгляд на Охану. Тот беззвучно сказал: «спроси, чего ей нужно».  — Ты что-то хотела? — спросил Мирон — я немного занят.  — Да — сказала она — спасибо, что напомнил. Я хотела узнать, когда будут зачитывать завещание. Он еще лет пять назад обещал мне немалую сумму с тем, что часть ее перейдет после моей смерти тебе, и я, разумеется, согласилась. В последнее время мне нелегко приходится, Мирон. Я одинокая женщина, у меня маленький доход и крошечная пенсия. Всю мою молодость я ставила на ноги тебя, помогала твоей тетке с детьми, и ничего не оставляла себе. Сбережений у меня нет, квартиры своей нет, и это наследство наконец спасет меня от нищеты. Я очень долго ждала… и терпела. Очень долго, милый. Тебе повезло, что ты не знал Уду с той стороны, с какой его знала я. Он погубил мою жизнь, ты сам прекрасно знаешь, каким образом. И эти деньги… он обещал, что хоть так искупит свою вину… Мирон? Ты слышишь меня? Мирон снова кинул взгляд на Сами. Они оба знали, что Уда незадолго до смерти переписал завещание, вычеркнув оттуда мать Мирона и вписав вместо этого его самого. Обида все еще не утихла в нем с прошлого разговора — но мог ли он сам разорвать окончательно все узы с ней, отказав собственной матери в части наследства? Да, он был в своем праве — но… но она была его матерью, пусть и пожалела об этом в какой-то момент. Прежде, чем он успел открыть рот, Охана взял его телефон со стола, выключил громкую связь и проговорил в трубку:  — Добрый вечер, Дафна. Это Сами Охана, да-да, тот самый. Да, который наставил синяков бедняжке Даниэлю, ты права. Так вот, денег ты не увидишь вообще никаких, хоть на паперть иди, хоть возвращайся на панель. Он ловко увернулся от пытавшегося отнять у него телефон Мирона, и быстро завершил в ответ на возмущенный рокот в трубке:  — Хочешь подавать в суд — да флаг тебе в руки. Только помни, пожалуйста, что это ты бросила Уду, а по прецендентому праву тебе в таком случае не светит вообще ни гроша — ни по закону, ни по завещанию… да, по завещанию тоже, ты правильно услышала… и ты тоже иди нахуй, Дафна. Пока! Он бросил телефон на стол, и перевел взгляд на Мирона.  — Неужели тебе не хотелось самому ей все это выложить, Шахар? — спросил негромко. Мирон положил телефон в карман и уселся за стол, пытаясь совладать со своими чувствами.  — Я не смогу оставить ее совсем без денег, Сами, пойми это — сказал он наконец. Охана покачал головой.  — Наверное — сказал он после паузы — если бы Уда завещал мне в партнеры своего родного сына-инвалида, и тогда он не сделал бы мне такой подлянки, как с тобой. Я ведь прав, Шахар — ты ущербный. Да что там — ты инвалид! Я без понятия, как ты сможешь хоть чем-то помогать мне в моих делах, если не считать бухучета и финансов, потому что ты ни хрена не понимаешь в людях и ни хрена не понимаешь в их мотивах. Ты готов осыпать денежным дождем людей, которые плевать на тебя хотели почти всю твою жизнь, а Уду, который единственный на этом свете о тебе заботился, ты ни во что не ставил! И я знаю, кто из тебя такого инвалида сделал, и говорю сразу: костьми лягу, но твои родственники этих денег не увидят, ты понял меня?  — Понял — ответил Мирон ровно. На Охану он не смотрел.  — Езжай домой — сказал тот устало — подумай на досуге о том, что мы сейчас говорили. Может, что и поймешь. И, не обращая больше на Мирона внимания, он отправился искать Любу — уж очень долго она сегодня купалась.