Бухгалтер

Глава 52 Дома царили холод и запустение — неудивительно, потому что всю последнюю неделю Мирон приезжал сюда только чтобы искупаться и переночевать. Он открыл холодильник, но там ничего интересного не оказалось. Сел в кресло, включил телевизор, бездумно пощелкал каналами и выключил. Принял душ, переоделся и запустил заполненную доверху стиральную машину. Пролистал накопившиеся за неделю газеты, бросил их в корзину для мусора. Зачем-то снова заглянул в холодильник, словно за полчаса там могло появиться что-то новое. Слова Оханы жгли ему душу — потому что он понимал, что тот прав. И насчет Любы, и насчет матери. Прав насчет всего. «Ущербный». Черт, сколько раз он читал это слово в глазах своих родственников, соседей, друзей соседей… почему-то всем было дело до мальчика-мамзера, судьба которого была решена всеми заранее на много лет вперед. В их шепотках слышалось злорадное удовольствие, замаскированное фальшивым сочувствием — он так и не понял, зачем всем вокруг так нравилось обсуждать клеймо, поставленное на нем без всякой в том его вины. Уда, как бы там не распинался Сами, до поры не особо интересовался приблудным сыном неверной жены, кроме как в качестве орудия мести. Только узнав, что у мальчишки имеются неплохие способности к математике и счету, «отчим» принялся время от времени приглашать его к себе — как видно, с дальними планами. Да, Мирон не разбирался в людях. Мир денег и чисел был ему прост и понятен — тогда как люди, среди которых он рос, рано или поздно преподносили какой-нибудь неприятный сюрприз — и почти всегда это было связано с его происхождением. Шепотом или в голос, за глаза или в лицо, с сочувствием или издевкой — но произносилось ненавистное слово «мамзер». В детстве он почти каждый день дрался с двоюродными братьями и соседскими детьми — думал, что они просто обзываются плохими словами. Потом его тетка объяснила ему, что к чему, и драться он перестал — не бить же за правду, пусть даже такую грубую. Сперва закрывался в себе, замолкал и уходил в сторонку. С возрастом научился отшучиваться и делать вид, что его это не трогает и не касается. После окончания армии стало намного проще. Он смог вырваться из своего района, и люди вокруг него стали намного адекватнее и понятнее. Даже в армии ему было намного легче, чем дома. Илай со своими биполярными заскоками стал ему ближе, чем собственные родители — но и с другом частенько приходилось очень, очень нелегко. К двадцати одному году его будущая специальность была решена — Уда взялся оплатить ему степень по бухгалтерии и финансам в университете, к огромной радости матери. Мирон погрузился с головой в учебу, потом — в работу. Все, что касалось человеческого общения, он предпочел оставить как есть. На расстоянии вытянутой руки окружающие были вполне предсказуемы и понятны, но стоило хоть немного с кем-то сблизиться, и перед ним разверзались такие бездны, как Ариэль и Надав. Да и до них, даже в армии и университете, случалось всякое. Так стоила ли игра свеч? В какой-то момент он предпочел больше не задумываться, «везет» ли ему на таких людей, или же дело в нем самом. Просто принял свое положение, и продолжил жить так, как ему было удобно. И да, он не понимал ничего в человеческих мотивах. Он многие годы был уверен в материнской любви к нему тетки — а оказалось, что именно та распустила слух о его позорном статусе по всей округе. Почему — Мирон так и не удосужился ее спросить. Он также вряд ли когда-нибудь смог бы понять, зачем Ариэль взялась от него забеременеть — и, если честно, даже не пытался. В мотивы и действия Илая он тоже старался не углубляться, дабы не сойти с ума с тем за компанию. Многолетняя возня с другом взрастила в нем застарелое чувство вины — а порой он и вовсе переставал понимать, что Илай вообще хочет от него и какой логикой руководствуется в своих чувствах. Что ж, периоды ненависти они уже проходили — пройдут и периоды этой дурной любви, которую тот сам себе зачем-то внушил. Мирон невесело усмехнулся, глядя в черный экран телевизора. Ущербный. Оба они такие, и он, и Илай. Может, поэтому тот проникся к нему своими чувствами? Да только столь больной в корне союз ни к чему хорошему не приведет. Илая окончательно выбьет из душевного равновесия, и начнутся опять жуткие американские горки, с которыми они разбирались лет десять после гибели его родителей. Впервые за очень долгое время ему захотелось кому-то выговориться, не быть сегодня одному. Да только вот с кем, не с Илаем же? Тот едва обрел в последнее время душевный баланс, взваливать на него свои проблемы будет просто бесчеловечно. Да и что Мирон расскажет ему? Про огромное наследство от Уды? Про ребенка от Ариэль? Про обещание Охане в случае чего дать отмашку на убийство Гурина? Слишком много тайн накопилось у него от Илая, и ни одной из них тому лучше не знать — для его же блага. В первый раз за последние дни он вспомнил о Гурине — за событиями прошедшей недели было совсем не до того. После инцидента на лестнице Надав словно отгородился от него, хоть и подходил временами с какими-то странными вопросами. Мирон тоже решил оставить все, как есть — с него хватало проблем с Илаем, и нарываться на выяснение отношений еще и с Надавом было бы передозировкой того, что принято называть «отношениями». Куда больше его беспокоило понимание, что со смертью Уды в расследовании начнутся перемены. Надав упоминал, что на его место придут другие — куда более жесткие и цепкие. Сколько еще осталось виться его веревочке? Да и про Озери не стоило забывать — вряд ли тот так легко оставит дело, над которым бился последние несколько лет. Удовлетворится ли он смертью Уды Шахара, или же решит перекинуться на Охану? Мирон устало протер глаза. В голове творилась неразбериха — колонки чисел, замученный бедолага в доме Шахара, звонок матери, Люба, Илай — мозг грозился окончательно пойти вразнос, если он отважился бы сейчас лечь в постель и попробовать заснуть. Он открыл холодильник в третий раз, налил в стакан молока и сразу же вылил в раковину — из коробки потекло нечто, больше напоминавшее жидкий йогурт, чем молоко. Круглосуточный магазин находился в нескольких минутах ходьбы, но то, что раньше было делом пары минут — выйти, купить и вернуться — в новых реалиях стало куда сложнее. Если под домом сейчас сторожил его конвой, то охранники точно развернут его обратно. К счастью, оставались они здесь на всю ночь далеко не каждый раз, следуя только им ведомому графику. Может, и сегодня повезет? Повезло — выглянув на балкон, "мерседеса" он нигде не заметил. А значит, путь к свежему молоку был свободен. Людей в двенадцатом часу в магазине кроме него не наблюдалось. Мирон купил коробку трехпроцентного, потом вспомнил, что завтра весь день останется дома без стряпни Хедвы, и докупил продуктов. Возле дома он еще раз на всякий случай оглядел окрестности в поисках сторожевого "мерседеса", и вдруг его что-то насторожило. Он замедлил ход и пригнул голову, присматриваясь. Тип, сидящий за рулем выключенного автомобиля на противоположной стороне улицы показался ему знакомым. Он что-то читал в своем телефоне, экран освещал лицо, и Мирон осторожно метнул еще один взгляд в ту сторону, хотя под оранжевым светом уличных фонарей мало что можно было разобрать. И все же он увидел — или страх в нем обострил все чувства до крайности, позволив рассмотреть. За рулем сидел Дорон Озери, уже без всяких сомнений. Мирона словно обдало с головы до ног ледяной водой, страх впился мелкими иголками в кожу, и одновременно бросило в жар. Сердце застучало в груди как сумасшедшее, разгоняя лошадиную дозу адреналина по всему телу в беззвучном крике: «беги»! Через секунду разум уже взял верх над инстинктами: молясь, чтобы Озери его не заметил, Мирон шагнул в тень от предательского света фонарей, слился с густой темнотой под окнами дома. Пробрался к двери подъезда, бесшумно отпер ее ключом, так как звук кодового замка обнаружил бы его в тот же миг, и, не включая свет, помчался вверх по лестнице через три ступени, не помня себя, даже не думая дождаться лифта. Он понимал, как смешно выглядит его страх перед этим немолодым и физически наверняка более слабым человеком, но факт оставался фактом — даже Сами Охану Мирон не боялся так, как Дорона. Опасался, да, старался вести себя с тем осторожно, дабы не спровоцировать очередной приступ жестокости. Но Охану можно было в большинстве случаев успокоить логикой и разумными доводами. Озери же вызывал в нем самую настоящую панику — как непредсказуемый бешеный зверь, готовый броситься и растерзать ни за что. Добравшись до квартиры, Мирон захлопнул за собой дверь и закрыл ее на все замки. Поставил пакет с покупками на обеденный стол, не включая света в комнате, пробрался на балкон и посмотрел вниз. Машина Озери стояла все там же. Отсюда Мирон мог видеть только ее верх, самого водителя видно не было. В темноте, светя себе экраном телефона, он пробрался к себе в спальню, сел на кровать и задумался. Дорон знал, как выглядит его машина. Скорее всего, знал и про охрану, и уже успел вычислить, в какие дни Мирон остается на ночь без нее. Значит, визит его сюда оставался лишь делом времени. Возможно, в эту самую минуту он ждет только наряда полиции для помощи в задержании. Ему показалось, или снаружи, у входной двери, он услышал какой-то шорох? Мирон бесшумно поднялся с кровати и прислушался, чувствуя, как в висках его шумно бьется кровь. Нет, он не боялся самого Озери. Но тому достаточно будет снова задержать его на сутки, а для этого не требуется ни физическая сила, ни даже ордер на арест. За сутки Арик Лугасси успеет обработать его так, что Мирон расскажет уже что угодно — просто чтобы его убили наконец, и больше не пришлось бы мучаться. Снаружи послышался еще один шорох, и нервы Мирона не выдержали — он схватил телефон и принялся лихорадочно искать нужный номер. Звонить Охане не было смысла — даже если тот отвлечется от своего приятного времяпровождения с Любой и ответит — пока охрана доедет из Герцлии в Тель Авив, будет уже слишком поздно. Ему ответили после второго гудка.  — Мирон? — голос Надава звучал отчужденно и недоверчиво — чего тебе…  — Озери следит за мной — сказал тихо Мирон, пытаясь звучать спокойно — его машина здесь, под моим домом. И, если у меня не паранойя и слуховые галлюцинации, то сейчас он стоит в подьезде за моей дверью. Пауза.  — Где твоя охрана?  — У них выходной — нервно усмехнулся Мирон.  — Мда, Шахар… ну ты попал — протянул Надав на том конце — да не беспокойся, ничего он тебе не сделает. Его поперли на прошлой неделе на пенсию, так что никаких полномочий тебя задержать у него нет. Спи спокойно. И он дал отбой прежде, чем Мирон смог еще что-то сказать. В дверь позвонили. Настойчиво — три раза. Пауза, и еще три долгих звонка.  — Пиздец — пробормотал Мирон, скатываясь с кровати. Подумал было не открывать — пусть чертов психопат долдонится хоть всю ночь, дверь стальная с хорошим замком. Но слова Надава неожиданно успокоили и придали ему уверенности. Над Дороном больше не было надежной и могущественной крыши израильской полиции, а сам по себе он страшен не был — пусть и носил вокруг себя грозную ауру опасности. Прятаться же от пожилого человека, делая вид, что никого нет дома, было бы даже для Мирона верхом трусости и малодушия. Все же он взял для острастки из угла трехкиловую гантель, и только после этого отправился встречать незваного гостя. Кажется, Озери даже не ожидал, что ему откроют. Смерил Мирона взглядом сверху донизу, заметил у того в руке гантель и издевательски приподнял руки, словно сдаваясь:  — Что же это ты, Шахар? Ты бы еще с арбалетом меня встретил. Хотя я бы сейчас скорее предпочел кофе, да покрепче. Приготовишь?  — Какого черта вы сюда приперлись среди ночи? — процедил Мирон сквозь зубы. Озери приподнял брови:  — Ого! В прошлый раз ты был не таким наглым.  — В прошлый раз вы не были пенсионером.  — Ах, так этот болван тебе уже все растрезвонил? — не особенно удивился Дорон — Тогда уж тем более нам стоит поговорить. Как видишь, я больше не мерзкий легавый, волк в полицейских погонах, или что там ты про меня надумал. Простой израильский пенсионер пришел потолковать с тобой по душам.  — О чем? — угрюмо спросил Мирон.  — О том же, все о том же, дорогой мой: о твоих делах с Оханой, обо всем, что ты узнал за последнее время — ведь тебе наверняка увеличили допуск?  — И зачем простому израильскому пенсионеру такая информация? — спросил Мирон ядовито — газет не подвезли на этой неделе? Вы же ушли из органов, все кончено. Займитесь чем-нибудь другим. С внуками в зоопарк сходите, например.  — Вижу, ты из тех, кто считает, что с пенсией человеческая жизнь заканчивается и остается только медленно ползти на кладбище, или в шешбеш играть со стариками в парке — отметил Дорон. Он прикрыл за собой дверь, и вальяжно облокотился об нее, явно чувствуя себя здесь как дома. Потом он снова заговорил — неожиданно серьёзно и без улыбки:  — Ты ведь прав, Мирон. Да, я больше не полицейский. Но твой босс — все еще преступник и убийца. На улицах по его приказу все еще стреляют и убивают людей. На прошлой неделе в Рамле шальной пулей убило мальчика, ты ведь наверняка читал об этом в новостях, неужели ничего в сердце не дрогнуло, не ёкнуло?..  — При чем здесь Охана? — перебил его Мирон.  — При чем? В стране идет новая война группировок, мой дорогой и тупой товарищ. Неужели тебе кажется, что Охана останется при этом в стороне? Ему надо выгрызать у конкурентов бизнес Уды. Думаешь, они так легко отдадут то, что уже считали своим?  — Доказательства у вас есть?  — У тебя они есть — усмехнулся Дорон — и ты это знаешь лучше меня, да только прячешь голову в заднице, вместо того, чтобы что-то сделать. Либо ты слепоглухонемой, либо такой же преступник, как и твой хозяин. Мирон молчал. Озери вздохнул:  — Сколько еще невинных людей должно погибнуть, Шахар, чтобы ты раскрыл свой рот и начал говорить? Пойми, я к тебе пришел именно сейчас, чтобы показать тебе, что могу и по-другому. Забудь про Лугасси, это был мой прокол, я себе его в жизни не прощу. Но и того себе не прощу, что не попробую тебя хотя бы сейчас уговорить свидетельствовать против Оханы. Я на пенсии, и не получу ни копейки, ни признания, ни медали с этого дела. Но я хочу, чтобы справедливость восторжествовала. Понимаешь? И ведь ты знаешь о его делах очень многое, Шахар. Если поднапряжешься, сможешь даже вычислить одну из будущих жертв и ее спасти. Как там у наших двоюродных: «спасающий одну жизнь спасет весь мир»? Или тебе западло, и ты так сильно боишься за свою собственную шкуру? Озери замолк. Он не делал никаких поползновений продвинуться дальше прихожей, и просто стоял угрюмой горой в прихожей, сунув руки в карманы куртки, и смотрел прямо в глаза Мирона. И он говорил искренне. По крайней мере, так слышалось Мирону. Какого хрена тебя именно сегодня черти притащили, подумал тот измученно. Как будто не хватало мне всего остального кошмарного вечера. И почему ты не мог раньше со мной так поговорить — без издевок и пыток водой и шокером? Может, и договорились бы до чего-то путного… тогда.  — Подумай, сколько человеческих жизней у тебя уже на счету, Шахар — вновь заговорил Озери, и Мирон вздрогнул, невольно вспомнив про свой внутренний счет, который он вел все годы после армии и до сих пор — даже деньги, которые ты получаешь от Оханы, даже наследство Уды — все они залиты человеческой кровью. Тебе не удастся остаться чистым, пойми это, нельзя работать на убийц и самому при этом не оказаться по локоть в крови. Кстати, за Охану уже взялись новые следователи. Слышал — новая метла чисто метет? Вот и тебя заметут… надолго. А до тех пор он еще многих успеет убить. Мирон молчал. Самое страшное заключалось в том, что он почти готов был сдаться: усадить Дорона за стол, дать тому ручку и бумагу и надиктовать все, что мог рассказать. Хоть умом понимал, что жить ему после этого останется считанные часы — невозможно, что Охане не донесет первая же затесавшаяся в органы крыса. Он облизал губы. Начать говорить было бы самым настоящим самоубийством. Но Дорон был прав: за последние дни Мирон увидел достаточно, чтобы его последние иллюзии насчет методов ведения бизнеса Удой и Оханой рассеялись окончательно. Его отчим был убийцей. Его «кузен» — убийца. Косвенным образом он участвовал в этом и сам — глупо было бы отрицать очевидное. Замученный человек, увиденный им в особняке на прошлой неделе, вполне мог быть одним из нерадивых счетоводов Уды — а значит, сам Мирон подписал ему смертный приговор. Слова Дорона упали на благодатную почву — поистине, тот был прекрасным психологом, если смог нащупать слабое место в броне Мирона, надавить на больную мозоль. Озери уже почувствовал слабину, и теперь будет бить сюда до конца. И долго ли выдержит Шахар, который и так понимал, какую незавидную роль играет в «большой чистке» Оханы? Но он молчал. Если был бы на месте Дорона сейчас кто-то другой — может, махнул бы рукой. Рассказал бы все — в обмен на билет из страны в один конец и отмену ордера о невыезде… хотя, кто выдаст такое главному свидетелю? Рассказал бы — просто чтобы не думать о будущих жертвах Оханы и о особом счете своей совести. Но перед ним был Озери — человек, твердой рукой отправивший его на многочасовые пытки. Человек, которому Мирон поклялся не верить никогда. И даже его новая тактика — роль благородного копа в отставке — не заставит Мирона говорить. Ненависть в нем к этому человеку была сильнее любой совести.  — Мне кажется, вам следует уйти, Дорон — выговорил он через силу.  — Хорошо — ответил тот после паузы. Но даже не двинулся с места, все также продолжая держать руки в карманах, и теперь это нравилось Мирону все меньше. В карманах много чего можно держать — записывающее устройство, например. Или пистолет. Или шприц с убойной дозой снотворного, чтобы потом тихо утащить бесчувственное тело Мирона куда-нибудь подальше и там допросить как следует. Если тот решил с ним расправиться, то наверняка держит туза в рукаве. Ну, или в данном случае в кармане куртки. Они так и замерли, кажется, на несколько секунд — Мирон в предчувствии чего-то очень нехорошего, Озери — как хищник перед прыжком. В подъезде грохнул лифт, ухнула дверь, и послышались торопливые шаги.  — Шахар! — раздался такой знакомый голос, входная дверь распахнулась, слегка задев Дорона, и на пороге возник Гурин, вооруженный пистолетом, который он немедленно наставил на Озери.  — Что ты здесь делаешь, Дорон? — спросил он негромко — вытащи руки из карманов и заложи их за голову… пожалуйста.  — Всего лишь решил проведать нашего общего знакомого — тот нехотя вытащил руки из карманов, но поднимать их не торопился — мы поговорили тут немного о моральном аспекте его нынешнего трудоустройства. Мои тезисы он всерьез не воспринял… а жаль.  — Ты не имеешь никакого права продолжать расследование — сказал Надав мягко, словно объяснял что-то ребенку — ты уже не полицейский, ты гражданское лицо.  — Как и ты — пожал плечами Озери — но, как видишь, ты держишь меня на мушке, а я даже не вооружен. Не боишься расстаться с лицензией?  — Повернись к стене, я хочу проверить твои карманы — открывисто бросил Надав.  — Без проблем. Озери принялся медленно разворачиваться к стенке. Надав сделал пару шагов вперед, протянул руку, чтобы обыскать своего бывшего командира, и в эту минуту тот резко обернулся, ногой со всей дури ударил его в солнечное сплетение, а кулаком правой руки — в челюсть. А потом, с прытью небывалой для человека его возраста, он скрылся за дверью, и та оглушительно грохнула за его спиной. Никто из оставшихся в квартире даже не думал его догонять. Все это произошло так быстро, что Мирон не успел даже отреагировать. Он только тупо смотрел на скорчившегося у стены Надава, на хлопнувшую дверь, и понимал, что только что чудом избежал огромной опасности.