Бухгалтер

Глава 60 По дороге из больницы Мирон заехал в «Суперфарм» и купил по списку все, что могло понадобиться Ариэль на первое время: подгузники, салфетки, «Матерну», какие-то шампуни и лосьоны. Погрузил покупки в багажник, заправил машину — бензина оставалось на донышке — а потом направился к дому новоиспеченных бабушки и дедушки маленькой Альмы. Здесь он ещё ни разу не был: Ариэль не горела желанием познакомить его со своими родителями. От нее он знал только, что мать ее зовут Жаклин, и поначалу та прямо-таки жаждала наконец-то увидеть отца своей будущей внучки, ни на секунду не поверив в легенду с иностранным туристом. В конце концов Ариэль это надоело, она собралась с духом и разъяснила матери всю бесперспективность Мирона в качестве зятя, после чего настойчивые попытки заманить его в гости прекратились в одночасье. Но сегодня он был вынужден зайти хотя бы на минуту: из-за пятничного переполоха курьеров в магазине не хватало, и заказать доставку не представлялось возможным. Открыла ему высокая импозантная женщина лет пятидесяти на вид, с модной короткой стрижкой и при полном макияже, несмотря на выходной день. На руках ее блестели золотые браслеты, в ушах сверкали золотые серьги, как и полагалось даме ее статуса и страны исхода.  — Вы курьер? — спросила она строго, стоя на проходе, как защитная башня.  — Мирон Шахар — ответил он, гадая, упоминала ли Ариэль матери его имя. Представляться отцом ее внучки было бы как-то странно. Она быстро оглядела его с головы до ног, видимо, сложила дважды два, и во взгляде ее явно промелькнула лёгкая брезгливость, слишком хорошо знакомая Мирону ещё с детства.  — Что это? — сказала, кивнув на пакеты.  — Вещи для ребенка — сказал он коротко — где сложить?  — Оставь пока вещи в ее комнате, последняя по коридору — распорядилась Жаклин — я скоро выезжаю, отвезу ей что надо на первое время. Мирон беспрекословно отнес пакеты в спальню Ариэль. Там было не пройти: в придачу к основной мебели, всё пространство загромождали кроватка, пеленальный комод, ванночка, манеж и ещё какие-то тюки. Если бы Мирон был не таким невыспавшимся и раздраженным, он бы, наверное, посочувствовал Ариэль, которой предстояло уместиться здесь вдвоем с ребенком. Но жалел он только Альму. Ей предстояло расти и жить здесь — дай-то бог, чтобы в атмосфере куда более приятной, чем он помнил по своей собственной семье. По первому впечатлению, оставленному Жаклин, он был не слишком уверен, что его надежды на нормальное детство ребенка сбудутся. Мадам Малки ждала его в прихожей, поджав губы.  — Мы с мужем сами заберём их из больницы — сказала она сухо — спасибо за помощь и за покупки. Думаю, на этом будет достаточно. «Отъебись от моей дочери», ясно читалось в ее тоне. К счастью, в этом желании они оба были единодушны.  — Поздравляю с рождением внучки — столь же сухо ответил он.  — Спасибо — сказала Жаклин, открывая перед ним дверь — надеюсь, что она окажется разумнее своей непутёвой мамочки. Прощай, Мирон Шахар. Будь здоров. В машине он наконец проверил телефон, который напрочь забыл включить днём, выйдя из больницы. Три пропущенных звонка. Один от Надава — с ним Мирон сейчас разговаривать был не в состоянии. Злость на Гурина ещё не улеглась, и слишком многое пришлось бы простить, чтобы продолжить прежнее общение. Да и хочет вообще кто-то из них общаться как прежде. Нет, Надав может подождать. Прежде всего следует понять, чего ожидать от Сами, и чем это грозит им всем. Два других звонка исходили из резиденции, и у Мирона неприятно заныло под ложечкой. Звонок означал, скорее всего, дурные вести, а именно — улучшение состояния здоровья Оханы. Ему нестерпимо захотелось оказаться где-то очень далеко — желательно, на другом полушарии. В который раз он мысленно проклял Илая: каким остолопом надо быть, чтобы сидеть на заднице, когда грозит смертельная опасность?! Друга в стране не держало ничего — ни ордер о невыезде, ни обязательства перед близкими. Только эта проклятая болезнь. Он очнулся от тяжёлых мыслей. Помедлил, а потом всё-таки набрал номер резиденции. Лучше сейчас, пока он ещё в городе. Всё равно в покое не оставят. На звонок ответила Хедва.  — Где ты, Мирон? — сказала она озабоченно — Сами пришел в себя, его перевезли вчера из больницы домой по его настоянию. И он ищет тебя чуть ли не с собаками.  — Как он? — спросил Мирон, отчаянно жалея, что надежды его на сепсис или несчастный случай не оправдались. Охана был очевидно в полном здравии, если уже вовсю диктовал врачам свои порядки.  — Жить будет — усмехнулась она — погоди секунду, тут кое-кто хочет с тобой поговорить… В трубке что-то зашебуршало, и вместо Хедвы послышался резкий голос Рауля Вакнина:  — Шахар? Где тебя черти носят весь день, почему не отвечаешь на телефон?  — Занят был — коротко ответил Мирон.  — Бери ноги в руки и лети пулей сюда. Охана злой как черт: решил, что ты, пока суд да дело, сбежал из страны, поставил всех на уши. Что-то у него к тебе, похоже, личное. Чем ты его так, а? Мирон стиснул зубы. Как же хотелось послать их всех на хер, забрать Илая в охапку и уехать. И опять-таки главная проблема заключалась в упрямом нежелании друга спасать свою шкуру. Без его согласия ни о каком побеге и речи не шло, и неизвестно, что было бы проще: вытолкать Илая из страны, или уговорить Охану отказаться от кровавой вендетты.  — Я приеду — сказал он в трубку — если можно, пусть Хедва пока приготовит кофе. В спальню Оханы его пустили не сразу. Обыскали, словно он был засланцем конкурирующей организации, а не штатным бухгалтером и по совместительству членом семьи. Уже после этого стало ясно, что ничего хорошего предстоящая встреча не принесёт. Он сел за барную стойку возле огромного кухонного окна. Хедва поставила перед ним чашку дымящегося ароматного кофе, но Мирон не мог заставить себя проглотить ни глотка. Домоправительница, обычно словоохотливая, понимающе молчала. Рауль уже уехал куда-то по своим делам, но так было даже лучше. Двоих варанов Мирон сейчас бы не выдержал. На кухню заглянул Ави:  — Давай, Шахар, твой выход. И постарайся с ним сегодня помягче, ради бога. У человека невеста погибла, сам понимаешь, не до твоих эскапад.  — Хорошо — пробормотал Мирон, пытаясь понять, чем он заслужил в резиденции репутацию главного смутьяна. Возле дверей в спальню Ави ещё раз напомнил ему о необходимости быть добрее и терпимей. Мирон рассеянно кивал — куда больше его интересовало, выйдет ли он сам отсюда сегодня на своих двоих, или всё же ногами вперёд. В горле стоял комок: хоть он и привык как-то за последние дни к мысли о скорой и неминуемой гибели, явная перспектива близкого конца наполняла душу тоской и трепетом, под ложечкой сосало, и больше всего хотелось просто сбежать из этого безумного балагана куда-нибудь на край света и никогда не возвращаться. Удерживала его только мысль об Илае. Он должен был знать, какие планы на того строит Охана. Если Кремера не тронут, со всем остальным он как-нибудь справится. Мирон помялся под дверью, глубоко вдохнул пару раз и заставил себя войти в спальню. Сами выглядел неважно — осунувшийся, похудевший и маленький на фоне необъятной кровати. Аура опасности и угрозы вокруг него при этом никуда не исчезла — кажется, даже сгустилась ещё сильнее. Он полулежал на подушках и бегло просматривал какую-то красную папку. Забинтованная рука покоилась поверх одеяла, на голове тоже белела повязка — видимо, крепко приложился, когда падал в обморок от потери крови.  — Проходи, — Сами оставил бумаги и кивнул в сторону глубокого кресла в углу, — располагайся. Мирон устроился в кресле и поднял взгляд — Охана смотрел на него без выражения, и от скверного предчувствия скрутило нутро, набежала слюна.  — Мы тебя прямо обыскались сегодня. Где ты был? Что-то в его голосе подсказало Мирону, что врать не имеет смысла — всё тот уже знает.  — В больнице на родах.  — Понятно — отозвался Охана с лёгкой усмешкой — Я за два последних дня потерял свою женщину, троих верных друзей, полтора литра крови и подвижность правой кисти. У тебя за это время родился ребёнок. Неплохо, Мирон. Очень неплохо. Мирон вдруг осознал, что, несмотря на все удобство кресла, тело его напряжено до отказа, и он сидит, выпрямившись и крепко сжав кулаки на деревянных подлокотниках.  — Что ты собираешься предпринять? — спросил он ровно. Охана бросил на него быстрый взгляд.  — Ты всерьез уверен, что я собираюсь навредить невинной женщине с младенцем? — процедил он.  — Я уже не знаю, чего ждать от тебя — откровенно признался Мирон. Охана невесело усмехнулся:  — Понимаю. Что ж, не будем в таком случае ходить вокруг да около. Пришло время подвести итоги и платить по счетам. А счёт у меня длинный, Мирон. Но сначала я хочу тебя кое о чем спросить. Так что давай, двигайся поближе. И не трясись так, я не кусаюсь. Мирон неохотно переставил кресло поближе к кровати и уселся в него обратно. Охана, морщась, подвинулся вперёд на постели.  — Я очнулся ещё вчера вечером — сказал он негромко — так что у меня было достаточно времени, чтобы много о чем подумать. Например, о жизни. О будущем — том самом, которое я потерял вместе со смертью любимой женщины. О том, что мне нахрен делать с кольцом, которое я заказал на прошлой неделе, и которое курьер доставил вчера утром… Голос его дрогнул, и он замолчал, плотно сжав губы.  — Мне очень жаль — прошептал Мирон. Неосознанным жестом он протянул руку, и, к его удивлению и смятению, Охана принял ее, крепко стиснул пальцы в своей ладони и переплел со своими. Больше всего на свете Мирон хотел в эту минуту выдернуть свою ладонь из горячей — почти горячечной — ладони «кузена». Но тот не отпускал, держал чуть ли не силой.  — А мне-то как жаль, Мирон — сказал он тихо — я каждую секунду того вечера прокрутил в уме раз двадцать. А потом ещё раз двадцать представлял, какую казнь выберу для тебя лично. И для твоего друга, кстати, тоже. У Мирона перехватило дыхание. Неужели он всерьез думал, что готов к смерти? Нет, ничего подобного. К такому невозможно было подготовиться. Особенно, когда смерть смотрела на тебя глазами Сами Оханы.  — Почему ты не стрелял? — вдруг резко спросил тот.  — Что, прости? — пробормотал Мирон. Неожиданный вопрос застал его врасплох, и на миг показалось, что Охана каким-то образом видел, как он целился в него, без сознания лежащего на земле. Или, может, ему кто-то об этом успел донести? А пусть хотя бы и знал — что это меняло? Вряд ли тот тешил себя иллюзиями насчёт доброго отношения к себе Мирона.  — Ты не стрелял, когда манаек* приказал тебе — сказал Сами невыразительно — И мне очень хотелось бы знать, по какой причине. Это трусость? Мазохизм? Временное помешательство?  — Какая разница… — начал Мирон.  — ТАКАЯ! — заорал Сами. Его лицо мгновенно побагровело, на лбу выступила вена. Таким Мирон его ещё не видел — Да, Шахар, я хочу ПОНЯТЬ!!! С той минуты, как пришёл в сознание, я горю в этом аду! Я закрываю глаза и вижу, как она падает от моего выстрела — снова, и снова, и снова! Да, это была моя пуля, но и ты, святоша, не сделал ничего для того, чтобы её спасти! Вместо этого ты стоял как памятник собственной, блядь, трусости! А ведь все могло закончиться совсем по-другому! Ты убил бы меня, потом он — тебя! А она осталась бы жива: этот ебаный престарелый Бэтмен с самого начала не собирался ее убивать! И я не могу понять одного: почему ты, мать твою, не выстрелил, когда была такая возможность?! Почему, почему, ПОЧЕМУ?! Он вырвал свою руку из пальцев Мирона и отвернулся. Мирон тоже отвёл взгляд. Во второй раз в жизни он ощутил нечто вроде зависти к этому человеку. Далеко не каждому дано испытать по-настоящему сильное чувство за всю свою жизнь — как же именно у этого типа оно так получилось? Перед глазами его всплыло воспоминание: дуло пистолета, прижатое бледной коже на виске раненого Оханы, синяя венка, бьющаяся под черным железом, тяжёлое дыхание того на своей щеке…  — Дурак был потому что — сказал он тихо. Если бы можно было повернуть время вспять…  — Хорошо, что и сам это понимаешь — сказал тот с какой-то горькой иронией — только толку-то… если бы можно было повернуть время вспять, я бы сам себе выстрелил в лоб, а не в… Охана осекся, облизал пересохшие губы — жидкость в капельнице давным-давно закончилась, но медсестра, видимо, не отваживалась зайти, чтобы поменять пакет. Мирон снова поднялся. Покопался на полке небольшого бара-холодильника в другом углу комнаты, нашел там бутылку воды. Среди различных бутылок и банок колы и алкоголя ему бросилась в глаза одинокая банка вишнёвого пива, стоявшая на дверной полке, и с лёгким запозданием он сообразил, что пиво предназначалось Любе. Сердце тесно и неприятно сдавило, и он поспешно захлопнул дверцу. Отвинтил крышку и протянул бутылку Охане.  — Пей. Тот поднял на него взгляд. Медленно протянул руку, забрал бутылку и принялся жадно глотать воду. А ведь я легко мог бы убить его прямо сейчас, мелькнуло у Мирона в уме. Он слаб, почти беспомощен, потерял много крови. Да, меня тоже после этого живым отсюда не выпустят — но… Охана осушил бутылку до дна, отдышался.  — Таким образом, как ни противно это осознавать, но я обязан своей жизнью исключительно твоей глупости, трусости и мягкотелости — подытожил он, сминая тонкий пластик в расплющенный блин — и, к сожалению, недостаточно оправдываю свою кличку «бешеного пса», чтобы убить человека, который пощадил меня под дулом автомата. Пусть даже из трусости и мягкотелости. То же касается и Гурина. Он спас мне жизнь — пусть даже слишком поздно. Добавим к этому твой за него выкуп, и он может катиться на все четыре стороны. Передай ему это при встрече.  — Отрадно слышать — проговорил Мирон. Осторожное облегчение — вот что он ощутил в эту секунду. К сожалению, это был ещё далеко не конец.  — А теперь давай поговорим о Илае Кремере — тяжело произнес Охана — за последние сутки у меня было достаточно времени, чтобы придумать множество способов для его медленного и мучительного ухода из жизни. Дорон Озери сдох слишком быстро и безболезненно, но с Кремером я свой шанс не упущу. Ты ведь знаешь, у меня есть очень умелые для этого люди. Мирон почувствовал, как воздух еле проталкивается в его сжавшиеся от напряжения лёгкие. Он знал, на какие изощрённые пытки горазды палачи в криминальном мире. И желал бы никогда не сталкиваться с ними лицом к лицу. То, на что Охана обрекал Илая, было слишком страшным, чтобы примириться с этим. Он перевел дыхание и заставил себя успокоиться. Может, ещё что-то можно было изменить.  — Сами — сказал он негромко, глядя в непроницаемое лицо Оханы — Илай болен. Даже если ты пальцем его не тронешь, он рано или поздно сам себя убьет. Я периодически вытаскиваю его с того света уже пятнадцать лет подряд. Пойми, твои меры не станут для него наказанием. Скорее наоборот, он мечтает об этом, я успел уже убедиться, когда навестил его вчера. Он даже не думает уехать, скрыться, спасать себя. Прошу тебя, оставь его в покое. Сами покачал головой. Он тоже успокоился, и снова был собой — холодным и собранным бандитом.  — Не надо, Мирон — сказал он негромко, почти мягко, словно убеждал провинившегося ребенка, что наказание за шалость неизбежно — если я не потребую у виновных жизнь за жизнь, то потеряю лицо. А в нашем бизнесе потерять лицо — значит, потерять всё. И ты сам тоже это прекрасно понимаешь. Кремер навёл «манаека» на Любу. Скажи еще спасибо, что я согласен остановиться на одном, а не на четверых — по числу моих собственных потерь. Считай, что я выбрал самого бесполезного козла отпущения из всех, кого ты мог бы мне предложить. Другого ответа Мирон и не ждал. Он знал, что услышит именно этот приговор — за несколько лет общения с Удой достаточно хорошо понял логику мафиозных «судилищ». Но все равно не верил — до этой самой минуты. Единственное, что он мог бы сейчас попытаться сделать — облегчить участь друга. Либо же постараться выгадать время для спешного бегства.  — Ты говорил что-то о благодарности — произнес он хрипло — так хотя бы сделай его смерть быстрой и лёгкой. Если на большее милосердие тебя не хватает, мне будет достаточно и этого. Пожалуйста. Охана едва улыбнулся. — Пожалуй ты прав — задумчиво сказал он  — я проявлю благодарность. Отплачу тебе, так сказать, добром на добро. Мирон с трудом сглотнул. В рту совсем пересохло, он и сам хотел пить, но не мог заставить себя подняться и взять воды из холодильника. Что-то в голосе Оханы подсказывало, что «добро» это окажется страшнее, чем самые худшие его предчувствия. Он не ошибся.  — Я не стану его убивать. Это сделаешь ты— сказал Охана безжалостно — Ты сам, лично отдашь приказ о его ликвидации. Помнишь, как обещал мне в случае чего заказать Гурина и Озери? С ними ты меня прокатил, так что вот тебе отличная возможность исполнить обещанное. Тем самым ты облегчишь участь своего друга. Считай, что это эвтаназия для смертельно больного домашнего питомца, если тебе от этого, конечно, станет легче. Вот таков мой прекрасный подарок тебе в благодарность за пощаду и милосердие в отношении меня. Слова его сочились ядом. Мирон сидел, как оглушенный. На миг глаза ему словно застило кровавой пеленой. В следующую секунду он очнулся от того, что вломившийся в комнату Ави отрывает его крепко стиснутые пальцы от горла хрипящего Оханы, заламывает ему руки за спину и бьет махом в челюсть. А потом его швырнули обратно в кресло, и видимо, собирались продолжить экзекуцию, но в эту минуту Охана с кровати подал голос:  — Мы ещё не закончили разговор. Спасибо, Ави. Ты свободен. Думаю, Мирон понял намек. В брошенном на себя взгляде телохранителя Мирон увидел убийство. Но тот всё же промолчал и вышел, бесшумно закрыв за собой дверь. Сами машинально потёр шею. С трудом уселся в постели прямо.  — А ведь забавно, что ты вдруг так расхрабрился, Шахар — сказал он хрипловато — Вряд ли бы ты осмелился проделать подобное, если бы я не валялся сейчас как полудохлый конь. И именно поэтому я обязан поступить так, и никак иначе. Не ты один чуешь запах крови. Зато стоит пару раз подкрутить гайки — и всем остальным тоже неповадно будет. Показательная казнь, так сказать.  — Не лги себе — сказал Мирон тяжело. Челюсть отчаянно болела, но он не подавал вида — это не показательная казнь, Охана, и даже не личная вендетта. Любу убил ты лично, собственными руками. Ты влез в её жизнь, хотя хорошо знал, как это опасно. Не позаботился назначить ей хотя бы одного телохранителя. Поперся на «стрелку» всего с тремя солдатами и одним бухгалтером, без подкрепления. И стрелял в Озери, зная, что твоя девушка на линии огня. Это ты — преступник. Не я и не Илай. Но сам себя ты, разумеется, и не подумаешь казнить. Охана сжал губы так, что они побелели.  — Себя я казню каждую секунду, Шахар — ответил он тихо — до конца жизни себе этого не прощу. Но и тебе не прощу тоже — ведь и ты виновен в ее гибели не меньше, чем я. Хочется, чтобы ты на своей шкуре ощутил, какой это адский пиздец — своими руками убить самого близкого тебе человека. Запомнил бы это чувство на всю жизнь. И жил бы с ним — долго, очень долго.  — Ты думаешь, я смогу работать на тебя после этого? — спросил Мирон мрачно. Охана покачал головой:  — Я и сам с тобой не хочу больше работать. Боюсь, что рано или поздно либо ты меня прикончишь, либо… Хотя нет, я тебя убивать не стану: тебе ведь предстоит ещё всю жизнь мучаться. Но и видеть больше не хочу. Так что считай, что тебе несказанно повезло: получишь вольную, как и мечтал весь последний год. Ведь ты же этого хотел — свободы? Вот, пожалуйста. Деньгами я, так и быть, тебя тоже обеспечу — всё-таки ты, как-никак, семья. Да и поиздержался, выкупы выплачивая за всяких проходимцев. После смерти Илая Кремера, разумеется. Мирон облизал пересохшие губы. Жажда мучала все сильнее, но дома у Оханы он больше не мог бы ни съесть и ни выпить и глотка, даже если загибался бы от голода и жажды.  — А ведь ты прав — сказал он наконец хрипло — рано или поздно я убью тебя, дорогой «кузен». Уж на тебя-то мне выписать приказ будет легче лёгкого. Охана и бровью не повел. Наверное, прекрасно осознавал, что голосом Мирона сейчас говорит отчаяние и беспомощная, бесполезная ярость.  — Двое суток — сказал он бесстрастно — у тебя сорок восемь часов на обдумывание и решение. Либо ты отдаешь приказ, либо Кремер отправится на тот свет не в лучшем виде и далеко не одним куском. Думай, Шахар. Я же позабочусь о том, чтобы вы до этого никуда не сбежали. А теперь давай, вали отсюда. Свободен. Мирон поднялся. Ему мучительно захотелось врезать в лицо этой мрази, избить так, чтобы нанести тому как можно больше боли и вреда, и плевать на Ави.  — Ялла, Шахар. Я же сказал: свободен — процедил Охана сквозь зубы, и Мирон только сейчас заметил, что лицо того заметно побледнело, и сквозь белую марлевую повязку на раненой руке проступило алое пятно крови — наверное, рана открылась, когда тот пытался освободиться из смертельного захвата. Не прощаясь и не оглядываясь, он сделал шаг к двери. Подумал было нажать на кнопку вызова медсестры, но решил, что хватит с него пресловутого милосердия. И быстрым шагом вышел из комнаты. Стоящий в коридоре Ави лишь проводил его тяжёлым и внимательным взглядом.