Парень из квартиры напротив

      Антон сидит на кухне с ними. Назло. Он чувствует себя чуваком в зоопарке, который не даёт двум животным спариваться. Интересно, в зоопарке вообще есть такой чувак, который за это отвечает?..       Антону всё равно на косые взгляды мамы. Славик его не гонит, наливает в гранёный стакан водку, но Антон с ними не пьёт, только следит, чтоб этот алкаш руки не распускал. Шаст всё сидит и думает — рука поднимется выкинуть этого упыря в окно? Сил хватит? А духу?.. Антон честно не знает. Но всё равно сидит с ними. Мама его, наверное, ненавидит в этот момент. Славке весело. — Малыш наконец-то до водки дорвался, — ржёт он, опрокидывая в себя очередной стакан, на котором с одной стороны скол, отчего малая часть проливается мимо рта — на воротник измятой рубашки в уебанскую крупную клетку. Пока они с мамой пьют, Шаст выливает свои порции в горшок с цветами, стоящий по правую руку от него. Всегда считал этот завядший фикус бесполезным, а тут смотри — пригодился. Впервые в жизни. — Вкусно? Нравится? — Антон выдавливает усмешку — какую-то неестественную, наигранную, полудикую, но Славка ей верит, он же дебильнутый, ещё и бухой. Сыр уходит на закуску. Борщ никто так и не ел. Славка принёс две бутылки водки, перешли сразу к главному «деликатесу». — Антон, тебе уже спать пора, — с нажимом намекает мама, всё ещё обиженная на него за сцену на кухне. Её голос замедленный, словно записали на диктофон и поставили скорость «0,75». — Пусть сидит, — махнул рукой дебильнутый. Мама поджимает губы, обиженно сопит, но в спор не лезет.       На кухне опять воняет спиртягой. На кухне опять мигает тусклая лампочка над их головами. На кухне опять неуютно и мерзко, но Антон упрямо сидит, и эта атмосфера его ест кусок за куском — ещё немного, и рука сама дрогнет, схватит гранёный стакан совковского производства и опрокинет в рот. Он себе мысленно даёт оплеуху за такой порыв и снова выливает алкоголь в фикус. Если взрослые увидят — конкретных дадут пиздюлей за перевод продукта. Насрать. — Славка, — вдруг подаёт голос женщина, подавшись корпусом вперёд. — Я о тебе всю нед-неед-неделю думала, — кокетничает мама пьяным весёлым голосом, отчего язык заплетается, и ей едва удаётся выговорить слово «неделю». Её рука, которой она, видимо, хотела накрыть большую ладонь мужика, приземляется рядом, не дойдя до цели, и она переставляет её. Антону стыдно и хочется больше никогда не видеть её такой. Уже даже реакцию растеряла. — А чё обо мне думать, — отмахивается он от неё, как от навязчивой мухи. — Давай выпьем лучше. — За что-о-о-о? — тут же оживляется мать, хватая рюмку, которую Слава уже обновил. — За лю-б-бов-вь? — с надеждой выговаривает она почти по слогам. — Да чё это мы с тобой за неё, — он осекается, делает громкую отрыжку и заканчивает предложение. — Пить будем, — смеётся он хрипло, переходя на кашель. — За то, чтоб водка не кончалась, — предлагает альтернативу, ответ не слушает — опрокидывает в себя до дна. Антон губы кривит, отворачивается. Мама расстраивается. — А по-о-чему это ты со мной за любовь не пьё-ш-шь? — встрепенулась она, резко приосанившись и глядя обиженно. Шаст уж было дёрнулся схватить её за руку, угомонить, но она его ладонь отбросила, как ненужную вещь, и вплотную приблизилась к лицу Славы. Его болотные глаза скосились на её дрожащие пальцы, которые она положила на его лежащую на столе руку. — Да нахуй она нужна, — скривился он, стряхивая с себя её касания. — Да, Антоха? — «Антоха» молчит, губы поджав. Ему хочется встать, уйти, но ещё пару раз оставит этих двух наедине — и точно станет «сыном» для Славы. Лучше застрелиться. Но мама Славе не нравится — это хорошо, от этого немного легче. — Значит, ребёнка моего сыном зовёшь, а я так — прост-т… Просто, да? — вдруг выдаёт мама, силясь подняться на ноги, видимо, чтоб выглядеть более весомо в глазах мужчины, но лишь оступается и громко плюхается на скрипнувшую под ней табуретку. — А ты не выёбывайся, смотри, разошлась! — грозным голосом пытается поставить её на место Слава. — Мамка-то твоя, Тоха, того — алкоголичка, да? — смотрит на Шаста своими мутными болотными глазами, и на губах дебильноватый оскал. — Я алг-л-чка? Ты сам не прс-со-просхыешь, — слово «просыхаешь» ей так и не даётся, а вялый язык едва ворочается во рту, не поспевая за мыслями. Она таки встаёт на полусогнутые, шатаясь и держась руками за край стола. Антон думает, что сейчас опять будут орать и ругаться. Думает и о том, что, наверное, Арс снова вызовет ментов, если их не успокоить. И сам уже весь на иголках, не знает, встрять в разговор или лучше и дальше делать вид, что его здесь нет. — Ебало завали и сядь на место, — тихий рычащий голос страшнее громкого крика. Он предупреждающий, звенящий от раздражения. Антон, не выдержав напряжения, вскакивает на ноги, хватает шатающуюся мать за плечи и пытается вывести из кухни, только она это действие не оценила по достоинству: стала брыкаться, орать, чтоб не трогал её, рукой даже заезжает по лицу, и Антон раздражается от этой тупости. Славик ржёт с них, как будто смотрит представление мартышек в цирке. Сцена длится несколько минут, как самый настоящий сценический номер. Славка заливается, веселится, что-то под руку комментирует, явно ироничное, Шаст не слышит из-за маминого кряхтения и её попыток высвободиться. — А ты чё ржёшь?! — кричит мама почти в истерике, резким смазанным жестом хватаясь за рубашку Славы, жутко обиженная на его реакцию. Антон пытался схватить её под руки, но всё боялся причинить боль, а потому особо ситуацию не спасал. Слава в этот момент пил водку из стакана и, когда мама так резко потянула его за воротник, подавился и пролил всё на штаны. Он больше не смеётся. И Антон больше не боится сделать ей больно, когда видит, как в мутных глазах загорается опасный блеск. Пацан хватает родительницу, с силой толкает в сторону и становится вперёд, словно рассчитывая, что сможет защитить. — Не трогай её! — пытается крикнуть громко, уверенно, но вместо уверенного «тигриного рыка» выходит лишь «кошачье мяуканье», и голос надломленный, испуганный срывается на хрип. Славка на ноги встаёт, слегка покачнувшись своим массивным корпусом, одной лапищей Шаста отталкивает в сторону, и тот летит на пол, как ничего не весящая пластиковая кукла. Антон, правда, не теряется, тут же на ноги подскакивает и, схватив табуретку, не задумываясь, бьёт по спине. Слава хрипит, стонет от боли и сквозь зубы выдавливает: «Убью нахуй, пиздец тебе», и выпрямляется, смотрит грозно. Шасту страшно, и у него дрожат ноги. — Не трогай его! — оба оборачиваются на мамин хрип рефлекторно. Антон думает, что до неё наконец-то дошло. — Не трогай Славу, блять! — и Антону хочется огреть её по голове, чтоб в себя пришла. — А ты уйди! Нахуй съеби! Вид-ите-ть не х-хтчу! — мама ударяет Славу в грудь, а он, словно от этого действия, а, может, и от того, что женщина его так грубо за дверь выставляет, распаляется только больше, толкает её с силой вперёд, и она падает спиной на край кухонной тумбы, прогибается и кричит то ли от страха, то ли от боли. Антон смотрит ошалевшими глазами, тяжело дыша, и у него даже руки дрожат. Он, как дебил, стоит посреди комнаты, смотрит, как в пьяном угаре мужик начинает душить его родительницу огромными лапищами, а в голове только: «Нет, такого сил не хватит из окна выкинуть». А потом Шаст наконец отмирает и начинает осознавать, какой пиздец творится. Делает первое, что в голову приходит — хватает рюмку со стола и думает о том, что надо кинуть её в Славку, попасть чётко в затылок, хоть бы он только растерялся на секунду. А потом? Что дальше, Антон не знает. Боится, что он так маму и убьёт, если ничего не предпринять. Не додумывается схватить что-то побольше, потому что времени на размышления нет.       Но Слава нож хватает раньше. Тот самый, который Антон с психу бросил на эту самую тумбу, когда сыр резал. Хватает и замахивается. У Антона будто спусковой крючок срабатывает — в эту же секунду бросает свою рюмку, только промахивается, и та в стену летит, с громким звуком рассыпаясь на сотни осколков, некоторые из которых рикошетом прилетают и в лицо Славы, и на маму, и немного на самого Антона попадает даже. На стене отпечатывается мокрое пятно от водки. Он это пятно в своей памяти на всю жизнь сохранил в эту самую секунду. Время вокруг словно замедляется.       Слава делает шаг назад, как будто пошатнувшись, дышит тяжело. Мама соскальзывает по тумбе на пол, падая в ломанную позу, и хнычет от боли, ещё не до конца понимая, что произошло. Антон забывает дышать и понимает это, когда чуть не задыхается, а потом начинает дышать громко и часто, восстанавливая баланс, и Славка, всё ещё сжимая нож, словно пальцы расплавились и прикипели к рукоятке, оборачивается на его пыхтения. У него глаза нечитаемые, застеленные какой-то невидимой пеленой. Шаст видит на полу кровь, его тошнит и всего трясёт.       Слава молча надвигается на него. Антон всхлипывает от недостатка воздуха и охватившего ужаса. Трясёт головой лихорадочно из стороны в сторону, делает несколько шагов назад, падает, запнувшись за неровно торчащий из пола кусок линолеума, отклеившийся от времени. Всё ещё ползёт спиной назад, следя за каждым шагом Славы, у которого походка шаткая, нетрезвая, и губы всё время что-то шепчут, но в голове у парня набатом стучит собственное сердце, и он не в силах даже расслышать. Упирается лопатками в холодную стену.       Звук сирен во дворе врывается в его поле слышимости резко, и в эту секунду ощущение такое, словно его кто-то с силой выдернул из воды, в которой он уже почти утонул. Кто-то всё-таки вызвал ментов, когда началась шумиха в их квартире.       Слава отмирает. Смотрит более осознанно, словно начав понимать, что происходит. — Если кто-то узнает, я тебя убью, — говорит он вдруг, глядя поверх Антона — в окно, стараясь рассмотреть, сюда ли едут машины с сиренами. А потом резко срывается с места и хлопает входной дверью, так и унеся с собой нож, чтоб не оставлять улику.       Щёки мокрые и горят. Кажется, рыдает неосознанно. Смотрит по сторонам, словно ища поддержку, но перед глазами только стонущая от боли мама. Подползает к ней на четвереньках, трясущимися пальцами водит над животом, из которого вытекает кровь, но даже коснуться боится, просто нависает над ней и задыхается от накатывающего волнами ужаса. — Он убеж-жал? — дрожащим голосом уточняет мама, силясь сесть, как-то подняться с пола, и Шаст инстинктивно толкает её обратно, заставляя лежать. Она косит на него глаза, ожидая ответа. — Да, — выдавливает, почти выплёвывает он из себя, слыша приближающиеся сирены. — Хорошо, — вдруг отвечает она. Антон недоумённо хмурит брови. — У него судимость, его пос-садят. Никому не говори, слыш-шь-шишь? — парень до крови закусывает губу, но прежде из груди вырывается короткий истеричный смешок. — Дура, — говорит он, кривя губы. — Он убить тебя хотел! Очнись! — но мама только как сумасшедшая головой качает, бледнея на глазах, и всё шепчет: не говори никому.       Антон слышит, как хлопают дверцы машин около подъезда. Поднимается с колен, выбегает в коридор, в панике оглядывается по сторонам. Его не должны найти, не должны, они его заберут, как только узнают, что шестнадцать лет, заберут и наверняка отнимут у мамы родительские права. Он слышал истории о детдомовцах, о том, как с ними обходятся там, о том, как психики ломают и учат молчать и выполнять команды, как собачонки.       Как дурак забегает в ванную, будто сможет здесь спрятаться. В надтреснутом пополам зеркале напротив видит своё отражение с диковатым взглядом и побелевшую кожу. Но видеть себя не хочет, взгляд отводит. Всматривается в маленькую комнату, будто всё ещё рассчитывает слиться с ней воедино, но ни старая, ставшая коричнево-бежевой плитка, которая некогда была белой, ни поржавевшая ванна, ни даже раковина, у которой труба для отвода воды оголена и смотрится небрежно, не помогают найти ответ на вопрос «что делать?». Шаст слышит шаги за дверью, быстрые и громкие. Разворачивается, бежит в свою комнату, прикрывает дверь и, выхватив взглядом из темноты шкаф, бросается к нему, открывает дверцы, неловко залезает в него, прячась за куртками и кофтами, расположенными на вешалках, и притихает, закрываясь изнутри.       Менты вызывают скорую, громко ругаются матом, докладывают начальству, и двое заходят в его комнату. Осматривают её бегло, но к шкафу не подходят даже, уходят. Потом опять сирена. Приезжает скорая, врачи маму увозят. Антон, притаившись, ловит каждый шорох и пытается прийти в себя от шока.       Около двух ночи, становится спокойней. Менты всё ещё во дворе, кажется, вышли покурить. Антон думает, что надо бежать, и не понимает, куда. Он не хочет оказаться заложником собственной квартиры. А ещё ему страшно, потому что он вспоминает угрозы от Славы и искренне в них верит. Он ведь не сказал, что убьёт, если Антон расскажет. Сказал, что убьёт, если узнают. А наверняка следователь разберётся, что к чему… Ему тут оставаться нельзя.       Шаст открывает громко скрипнувшие дверцы шкафа, вылезает осторожно, стараясь не шуметь, проходит мимо кухни, стараясь не смотреть, но любопытство перебарывает, и на секундочку всё же смотрит. На полу небольшая лужа крови. Внутри всё леденеет. А ведь там могла бы быть и его кровь.       Антон смотрит на время на своём самсунге: «1:43». Надеется, что Арсений ещё не спит. У него плана «Б» просто нет. Перебегает пространство между их квартирами и начинает давить на кнопку звонка, не переставая. Когда не слышит никакого отклика, начинает долбить по двери руками и ногой. Боится, что менты вернутся, что увидят его, что заберут. — Арс! Арсений, пожалуйста, открой! — сам, не замечая, начинает подвывать и более остервенело давить на кнопку, та обещает вот-вот заесть и никогда не вернуться в исходное положение. За дверью недовольное «Какого хуя?», которое Антон едва ли улавливает, и дверь приоткрывается, из-за неё выглядывает растрёпанная макушка брюнета. Арсений, похоже, уже собирался пойти спать, или Антон вообще разбудил его, что ещё более вероятно. — Какого. Хрена. Ты тут делаешь, — цедит раздражённо и недовольно, глядя сощуренными голубыми глазами, сильно жмурясь от света лампочки на лестничной клетке. — Арс, пожалуйста, впусти! Мне надо… Арс, — отчаянно, сумбурно, с отпечатком шока на лице. Пытается внаглую протиснуться в проход, но пидор его отталкивает рукой, не понимая, с чего вдруг он себе всё это позволяет. — Антон, ты ахуел? — просто спрашивает он, злясь и глядя сверху вниз. — На одну ночь, пожалуйста… Мне надо… Я не могу домой… — снова делает шаг вперёд и снова натыкается на чужую руку. Не может внятно объяснить ситуацию и видит, что Арсений слушать не в настроении. — Пацан, я тебе не Мать-Тереза, если ты нажрался грибов, то лови приходы дома, — обрубает жёстко Попов и громко захлопывает дверь перед его носом.       Внизу хлопает дверь в подъезд. Возвращаются, — беглая мысль подстёгивает мозг соображать быстрее. Или он сейчас найдёт весомый аргумент — или поедет в детдом.       Антон снова с силой нажимает кнопку звонка.       Шаги внизу приближаются. Группа ментов уже на втором этаже.       У Арсения на лице читается: «Я не поленюсь и сброшу тебя с лестницы, пиявка», когда он всё-таки снова открывает дверь. — Я тебе отсосу, — выпаливает Антон на одном дыхании и замолкает, прикусив язык. Арсений смотрит на него, нахмурив чёрные брови, и молчит. — Прямо сейчас, только пусти на ночь, — добавляет севшим голосом.       Шаги всё ближе. Даже Попов, кажется, слышит их и, видимо, испугавшись, что их застанут за таким интимным разговором, отходит в сторону и кивком головы приказывает заходить.       Шаст почти плачет от облегчения.       Арсений, не дав ему и минуту на передышку, хватает за шкирку и тащит за собой в зал. Нажимает на плечи, вынуждая упасть перед собой на колени, включает приглушенный мягкий настенный свет. — Пообещал — выполняй, — говорит строго, приказывает даже. Он как будто ждёт, что Шаст встанет и выбежит вон. Но Антон притихает только, как мышка, и продолжает тупо сидеть на коленях, пялясь вниз. Арсений замечает, что у него искусаны в кровь губы, но не придаёт этому наблюдению большого значения. — Я жду. Или уёбывай, — Антон смотрит снизу вверх жалостливо и растерянно. Ему кажется, что в этот момент он переживает невъебенно огромную психологическую травму, потому что всё, что произошло за последние три часа, представляет из себя больший пиздец, чем всё, что было в его жизни раньше. — Хорошо, — говорит на удивление покорно, хоть и стыдливо, касается рукой пижамных штанов Арсения, с силой дёргает вниз. Попов удивлённо выгибает бровь, словно не ожидая такого развития событий, но не останавливает, желая узнать, как далеко зайдёт этот мальчишка. Антон кусает щёку изнутри, опускает пальцы на края чёрных трусов и медленно опускает их к коленям. Чувствует себя странно, подаваясь вперёд. Арсений вдруг сжимает его челюсти, не давая даже рот открыть, и вздергивает за подбородок, продолжая сдавливать до боли. — Не так быстро, сначала рукой, — говорит он, рассматривая припухшие от ран губы Антона. Шаст издаёт в ответ непонятный звук, похожий отдалённо на скулёж, и ещё секунд десять просто смотрит в пол, сложив ладошки на своих коленях, а потом наконец собирается с мыслями и обхватывает пальцами член. Поднимает голову, смотрит в глаза Арса, ища одобрение. Попов в этот момент думает, что достаточно, пора прекратить, слишком далеко это всё зашло, перед ним всё-таки несовершеннолетний, к тому же он преподаёт в его школе…       Антон ведёт рукой вверх-вниз, от основания к головке и обратно. Член реагирует мгновенно, приподнимается и начинает наливаться кровью, становясь твёрже. Арсений проглатывает своё «Прекращай и иди к себе, Антон, неудачно пошутил и хватит», даже не успев воздуха в лёгкие набрать для этой фразы. Сжимает челюсти, чувствуя, как пацан повторяет движение снова и снова ещё несколько раз. Неосознанно хватает за волосы на затылке. Антон, приняв это за призыв к действию, берёт в рот головку. Арсений с силой давит на его голову, вынуждая взять сразу глубже.       Шаст давится моментально, закашливается, отстраняется, испытывая рвотный рефлекс. — Не подавись, — едко комментирует Арсений, находя время для шутки-минутки. Антон смотрит на него снизу вверх со злостью, но Попов на это хуй клал, в прямом и переносном, и снова толкается членом в слегка приоткрытые губы, раздвигая их.       У Шаста по щекам катятся слёзы, когда Арс уже несколько минут без перерыва вдалбливается в его рот, придерживая за волосы на затылке и направляя так, как удобно ему. Антон постоянно давится и пытается вытолкнуть половой орган, который больно давит на язык и упирается, кажется, в самую глотку, перекрывая доступ к кислороду. Арсений рычит, недовольный отсутствием опыта и какой-либо инициативы от младшего, а потому толчки становятся агрессивнее, сильнее.       Спустя ещё минуты две с трудом кончает в рот и, несколько раз ударив головкой по языку, оставляя на нём остатки спермы, отстраняется, натягивает на себя бельё со штанами и смотрит недовольно, как на провинившегося ученика. — Слабая тройка, Шастун, — словно они на уроке русского языка, и парень только что отвечал у доски, говорит Попов, разворачиваясь и уходя в свою комнату, оставив Антона стоять на коленях с дорожками от слёз и слюны, пролегшими через подбородок, со спермой во рту. Через полминуты возвращается, бросает на диван сложенную прямоугольником простынь, одеяло, подушку и чистую одежду для сна. — Спокойной ночи, — бесцветным голосом желает напоследок. Антон смотрит на него, и чувство апатии заслоняет все остальные.       Он с трудом поднимается на ноги, его колени саднят. Заплетающейся походкой вдоль стенки доходит до ванной, упирается руками в раковину, суёт два пальца в рот и выблёвывает содержимое желудка, где давно не было еды, так что выходит только желудочный сок. Язык трёт смоченной в воде ладонью. Несмело поднимает взгляд в зеркало. Глаза красные, на щеках явные дорожки от слёз, губы болезненно припухшие, в уголках запеклась кровь, которой раньше не было. Видимо, Арсений был настолько неосторожен с ним, что кожа в этих местах слегка порвалась.       Антон думает, что теперь он тоже пидор.       Антон думал, что Арсений с ним будет нежнее.       Парень залезает в душ, отмывает себя всего, насколько хватает сил. Почти кипяток, бегущий из лейки, ошпаривает и обжигает до покраснения. Когда вылезает, заворачивается в полотенце и плетётся в зал. Не доходит немного, падает ничком рядом с диваном, как будто силы резко закончились, и упирается спиной в подлокотник. Рукой нащупывает лежащую на диване одежду, кое-как натягивает на себя пижаму, всё ещё сидя на полу, почему-то даже не желая переползать на диван — всё-таки его надо застилать. Сидит так ещё час, глядя перед собой и думая о прошедшем дне.       Арсений в соседней комнате ворочается, не может уснуть.       Антон, очнувшись, когда часы показывают уже половину четвёртого утра, всё-таки заставляет себя кое-как расстелить простынь и заваливается на диван, накрываясь одеялом с головой.       Думает, что надо бы уйти из школы после девятого и уезжать отсюда.       Думает, что не ел уже сутки или около того.       Думает, что Слава, наверное, найдёт и убьёт его.       Думает, что Арсений не такой хороший, как он о нём думал.       Думает, что покончит с собой, если его попробуют забрать в детдом.       Засыпает в пять утра, когда начинает рассветать.