Парень из квартиры напротив

      Антон просыпается от того, что его сильно тормошат за плечи. Недоуменно открывает свои зелёные глаза, жмурится от света, видит нависшего над собой Арсения и не понимает, какого хуя этот пидор от него хочет. Выгоняет?.. Что, настолько негостеприимно? — Какого хуя ты мне не сказал! — кричит он на Антона, который только больше запутывается в происходящем. Он приподнимается на локтях, следит за Поповым, который, добившись своей цели, а именно разбудив его, начинает махать руками, активно жестикулируя, и ходить по комнате, продолжая кричать. — Ты мог нормально сказать! Ты, сука, почему внятно не объяснил, что вчера случилось! — Антон морщится, у него пульсирует в висках от такого пробуждения, и в горле сухо, говорить тяжело. — Я же, блять, тоже человек, мог бы понять ситуацию, а ты просто нахуй припёрся и просил впустить, — всё ещё ругается Попов, постоянно бросая взгляды на юношу. — Что? — тупо переспрашивает сиплым голосом Шаст, пытаясь приподняться повыше, подоткнуть подушку под спину и сесть. Арсений замолкает, смотрит только с сожалением на него сверху вниз, прикусывает язык, сжимает губы в тонкую полоску, подходит ближе. Пальцами берёт за подбородок, отчего Антон дёргается, ожидая, что снова будет больно, но на удивление нежно поворачивает его лицо на себя, внимательно рассматривая рваные ранки в уголках губ. Морщится, как от сильнейшей зубной боли, снова ругается матом сквозь зубы, убирает руки, одной ладонью трёт глаза. — Антон, блять, Антон… — причитает вслух, немного пугая своим странным поведением. — Я только что узнал, что у тебя вчера дома случилось. Ну какого же хуя ты об этом ни слова не упомянул, — Шаст наконец понимает. Даже слегка усмехается, сам не зная, почему, и шипит, потому что губы болят. Антон даже не говорит ничего в ответ, не находит нужных слов. Скажет как есть, что Арсений его и слушать вчера не хотел, а времени не было совсем, чтоб долго разглагольствовать, то Попов почувствует себя виноватым, а, может, даже разозлится, что его в итоге сделали вселенским злом, и за дверь выставит. Он не знает, куда ему идти, если выгонит… — Я думал, ты не всерьёз всё это вчера, уверен был, что уйдёшь, как только я… блять, — снова ерошит смолянистые волосы на затылке, ходит нервно по периметру комнаты, на школьника не смотрит почти. — Ментов ты вызвал? — подаёт голос юноша, прерывая несвязные фразы учителя. — Нет, — отвечает просто, без заминки, искренне. — Хорошо, — Антону надо было это знать. Он хотел убедиться, что Арсений бы не вызвал, зная, что они его упекут в детдом, что не подставил так крупно. — И… откуда ты, ну, узнал? — непонимающе хмурится школьник. Неужели слухи так быстро распространились и до учителя? — Пару минут назад пришли из полиции, расспрашивали, слышал ли я что-то, — отвечает Попов. — А ты слышал? — тут же становится интересно. Неужели, если ответ «да», то Арсу настолько всё равно, что он решил даже не вдаваться в подробности, когда Шаст прибежал к нему ночью. — Нет, я уснул в наушниках, — досадливо поморщился Арсений, явно сожалея в этот момент об этой тупой привычке. Антон кивнул, приняв эту информацию к сведению. — Понимаю, сейчас вопрос тупо прозвучит, но… как ты? — запинаясь, вопрошает Попов, глядя с сожалением. Шаст рассматривает его чёрные ресницы, брови, волосы, сравнивает мысленно с вороном и думает, что Арсений красивый, когда волнуется. И не понимает, как относится к нему. Он вчера вроде сам припёрся, заявил с порога, что готов отсосать, Арсений, как и обещал, оставил его на ночь — всё так, как и планировалось, но внутри всё равно кошки скребутся от того, как грубо с ним обошлись этой ночью. Хотелось верить, что будет как в детской сказке с хэппи-эндом, что Попов вдруг станет его принцем-спасителем и обережёт от всех невзгод, не требуя ничего взамен. Но он живёт в России, а не в сказке. — Можно ничего не отвечать? — наконец отзывается Шаст. Арсений кивает понимающе. — Можешь пожить у меня, сколько нужно, — говорит вдруг неожиданно, удивляя этим юношу. Антон таращит на него свои зелёные глаза, не моргает совсем и на всякий случай переспрашивает: — Ты серьёзно сейчас? — Арсений, прислонившись спиной к дверному косяку, соединяющему коридор и зал, подтверждает своё предложение кивком головы. — У меня репетиторство через час, наверное, будет лучше, чтоб тебя не видели. Мы будем заниматься на кухне, просто в это время посиди где-то здесь, ладно? — обводит взглядом зал и дверь в свою спальню. — Димка, да? Позов, — догадывается Шаст, вспоминая подслушанный в школе диалог. Арсений выгибает бровь, смотрит слегка прищурено. — Откуда ты?.. — Он никому не расскажет. Ну, что я тут. За это я ручаюсь, — вспоминая тот самый день в заброшке, заверяет подросток, поднимаясь с дивана и разминая затёкшую шею. — Вы же 9 «Б» ненавидите, — хмурится учитель, не понимая, с чего вдруг такая уверенность. — Не все, — фыркнул парень. — Мы с Позовым в одной связке. Только никому, — тут же серьёзно произносит Шаст. Всё-таки никто другой знать не должен. — Ла-а-адно, — протянул несколько недоверчиво брюнет, но спорить не стал. — Завтракать будешь? — осведомляется, вспоминая, что школьника надо бы накормить. — Нет, — подумав, качнул головой, шутку про «сытный ужин» проглотил вместе с комком рвоты, вставшим поперёк горла. — В больницу пойду, узнаю, как мама, — Арсений снова виноватый взгляд отводит, смутившись. — Денег дать на проезд? — интересуется сухо, не жалостливо — и на том спасибо. — Нет, прогуляться хочу, — Антон слепо верит, что днём его Славка не тронет, не посмеет: слишком много свидетелей кругом.

***

      Антон, преодолев дорогу за час с небольшим, устал уже хмуриться в лицо каждому прохожему, который пытался с интересом рассмотреть его разбитые губы, которые парень про себя иронично прозвал «улыбка Джокера». На самом деле, внимание привлекали не небольшие ссадины в уголках, оставленные Арсением, а как раз запёкшаяся тёмная кровь посреди верхней и нижней губ, кожу на которых он остервенело грыз, пока прятался от ментов в шкафу и пока пытался прийти в себя вечером после произошедшего. И теперь навязчивые бордовые ранки стали интересны каждому третьему встречному-поперечному. Шаст натянул воротник ветровки повыше и ускорил шаг. Джинса стягивала стёртую на коленях кожу и добавляла дискомфорт к ходьбе.       Вытягивает пачку «ротманса» на ходу, закуривает. Теперь прохожие смотрят разве что с возмущением, но жалость с их лиц как будто стёрли ластиком — и это Антона устраивает больше.       Видит издалека городскую больницу, рассматривает её осыпавшийся фасад, думает, каким образом здание ещё не развалилось, фыркает, выбрасывает бычок от сигареты, поворачивает во двор. Крыша из шифера, окна старые, в деревянных рамах, зато одно крыло полностью новенькое, недавно только отремонтированное, и выделяется из всей больницы выбеленными стенами и евро-окнами. Смотрится чужеродно, странно, будто вырвали из одной картины и приклеили к другой. Антон думает, что вот так же и квартира Арсения смотрится в их хрущёвке — слишком свежая, напичканная евро-мебелью, светлая. И сам он какой-то непонятный, загадочный. Антон привык, что его соседи простые как пять рублей, и достаточно на них один раз взглянуть, чтоб понять, что каждый конкретный человек из себя представляет. С Поповым так не канало.       Мерзкий скрипучий голос интересуется у него, куда собрался. Антон объясняет полной медсестре, что к ним вчера должны были привезти маму, она долго ищет в своём журнале соответствующую информацию и наконец называет палату, даже не уточнив, кем парень приходится, то ли забыв об этом, то ли совсем не имея интереса.       Шаст перепрыгивает через ступеньку, поднимаясь на третий этаж, залетает в отделение, угрюмо рассматривает выцветший план эвакуации, чтоб сообразить, куда ему повернуть, и проходит в нужный коридор. Мелкие плитки-мозаики уже поотлетали, оголив серый бетон под ногами. Побелённые стены наполовину выкрашены голубой краской, причём не особо ровно. Здесь темно, лампочки ещё не включены в пользу экономии, а единственный источник света — окно в конце коридора. Здесь узко и пахнет больницей, её специфический запах, наверное, знаком каждому.       Антон находит нужную палату, стучится в дверь.       Восемь металлических каркасов кроватей стоит вдоль стен — по четыре друг напротив друга. Пять из них застелены матрасами и бельём, что говорит о том, что они заняты. На стенах, выше к потолку, видны мутно-зелёные и чёрные следы от плесени, которую пытались вывести раствором хлорки, но в итоге стало выглядеть лишь небрежнее и грязнее. В углу ржавая раковина, отделённая невысокой перегородкой. В палате две старые бабушки стоят возле окна и заинтересованно обмениваются своими диагнозами, перебивая, чтоб рассказать, что ещё у неё болит и как давно она числится по больницам. Антон сильно не вникает, сразу находит глазами маму. Она лежит на дальней койке около второго окна и выглядит бледно-болезненной. — Привет, — здоровается негромко, садится на краешек, отчего пружина под его весом прогибается. Господи, он надеялся, что эти пружинные матрасы остались в далёком совковском прошлом. — Привет, сын, — смотрит на него мимолётно и переводит глаза на потолок, словно там интересней. — Как ты? — чуть громче, чуть напористее, с ноткой раздражения. Ну какого чёрта она даже видеть его не хочет? Неужели ждала своего этого дебильнутого? — Ничего, — шелестит сухими бледно-бежевыми губами. — Прооперировали ночью, — добавляет, понимая, что ответ слишком короткий, а пауза — долгая. — Ты с полицией общался? — переводит взгляд, смотрит в упор с каким-то испугом. — Нет, — качнул головой, сложил руки на коленях, сплетая ладони между собой в замок. — Ты заявление написала уже? — спрашивает с надеждой, что она протрезвела и осмыслила произошедший пиздец. — Ты что! — даже приподнимается с подушки от негодования, но обессиленно падает обратно. — Только скажи кому-то, что было, я не знаю, что с тобой сделаю, — шипит зло, глядя, как на врага народа. Антон всё больше рот приоткрывает от удивления, думает, что это шутка какая-то несмешная. — Я их еле убедила, что не знаю, кто это сделал. Слава одумается, придёт, извинится. И у нас всё снова будет нормально, — говорит последнюю фразу с надеждой, отворачивается к окну и как будто забывает, что Антон пришёл, что он всё ещё здесь, рядом. — Ты со стороны себя слышишь? — хмурится, черты лица сразу становятся взрослее, строже. — Приди в себя уже! — повышает резко голос, подрываясь на ноги. Бабушки у окна, слушавшие их заинтересованно, начинают кудахтать, чтоб вышел из палаты. — Он убьёт тебя! Не сегодня, так в следующий раз! Мама! — кричит, стараясь дорваться до воспалённого, не иначе, рассудка. — Вон, или мы вызовем охрану, — слабым старческим голосом ругается одна из пожилых. Антон пинает зло ногой железную ножку кровати, на которой лежит мама, нежелающая его слушать, и выходит, истерично то ли смеясь, то ли задыхаясь в собственных вдохах.       У него внутри всё горит от разочарования и непонимания.       Он думает, что любовь — это яд, в нужной пропорции самый смертельный и обезоруживающий.       Он думает, что лучше не любить совсем, чем так.       Он выкуривает по дороге домой ещё четыре. Голод притупляется. Не хочется ничего.

***

      Антон, поднявшись на свой пятый этаж, замирает напротив двери в собственную квартиру, которую даже не удосужились опечатать, а потом вспоминает, что и дело-то не завели, мама показаний не дала. Интересно узнать, какой бред она несла, если её ножевое ранение как-то сняли с расследования. Снова разочарованно выдыхает, думая, что потерял к ней последнее уважение. Касается дверной ручки, с надеждой дёргает. Не поддаётся, заперто. Может, оно и к лучшему. Наверное, пожилая соседка позаботилась. У неё, кажется, были ключи. Антон подходит к третьей двери на этаже и нажимает на звонок. — Здравствуйте, — здоровается первым, выдавливает из себя натужную улыбку. — Здравствуй, Антош, — улыбается ему сочувственно, приобнимает с порога. — Ты за ключиком пришёл? Я закрыла утром, подумала, так лучше будет. Я просто в шоке была, когда узнала, что у вас произошло… Меня ж не было ночью, я на дачу ездила с дедом, надо было вещи перевезти, — всплеснула ладонями, изменила интонацию, будто пересказывала сюжет страшного кино. Шаст активно закивал головой, мол, очень интересно, но давайте к делу. — Да-да, спасибо за беспокойство, ключи можно? — женщина, шоркая тапочками, подходит к комоду со всяким хламом, стоящему в прихожей, и приносит связку ключей с дурацким значком в виде дельфина с отколотым плавником, который маме подарила подруга, ездившая в Крым в отпуск. — Спасибо, — забирает и сразу убирает в карман. — Может, ты кушать хочешь? Давай оладушков сделаю. Или супчик сварить? Какой любишь? — Шаст, поджав губы, чувствует себя по-дурацки, потому что буквально секунду назад был о бабушке Маше не лучшего мнения, а вот она уже готова бросить все свои дела ради него. Качает головой, неловко улыбаясь. — Не голодный, спасибо, — не врёт даже. Да, он не ел уже давно, но сигареты голод притупили, и как-то не до еды было в связи с последними событиями. Не сахарный, не растает из-за пары дней голодовки. — Ну как знаешь… как мама? — осведомляется, поправляя очки с круглыми линзами в роговой оправе, которые делают её глаза комически большими. — Нормально, ночью прооперировали, — говорит уже менее радушным тоном, начиная внутренне закипать от любой мысли о родительнице. Слишком свежа обида на её предательство. Он не может забыть, как она защищала его той ночью, и становится невыносимо больно, поэтому эту внутреннюю рану он мысленно заклеивает огромным пластырем «забудь» и старается больше не думать и не ковырять это воспоминание. — Ну дай Бог здоровья, дай Бог… — причитает она, качая головой. На этом наконец прощаются и расходятся.       Дверь в квартиру Попова вдруг открывается, отчего Антон крупно вздрагивает всем телом от неожиданности и оборачивается на звук. Арсений вышел проводить Позова, с которым, видимо, уже закончил, пока Шаст гонял по району, от больницы домой. Дима удивлённо таращится на Шаста, не ожидая его тут встретить. — Привет, — отмирает первым Антон, протягивая руку, которую Дима пожимает без всяких. Что же, глядя на этих двоих, Арсений недоуменно переводит взгляд с одного на другого и не может уложить в голове, что они из двух противоборствующих классов. А ему-то в учительской по секрету рассказывали, что «А» и «Б» прямо с младших лет воюют! А преподаватели только этим и пользуются. Дело в том, что один класс лучше проявляет себя в гуманитарных науках, а именно класс Шаста, а второй хорош в точных — математика, физика. И чем больше они ненавидят друг друга, тем больше доказывают, что одни из них — ничтожество, а другие — цари, из-за чего лезут выше собственной головы, активно участвуют в олимпиадах, литературных вечерах и прочих культурных событиях, тем самым повышая репутацию школы. Арсению это кажется диким: директор и учителя буквально натравливают одних на других и наблюдают со стороны, как это сказывается на всей жизни школы. А дети растут и учатся ненавидеть. — Серёга внизу? — интересуется Шаст, почему-то уверенный, что где Димка — там и Серый. Позов краснеет, взгляд отводит, мол — ну не при Арсе же, но кивает головой. — Ну пойдём покурим тогда, — решает парень, указывая головой на лестницу, намекая, что им пора отделаться от компании учителя. — Так, ну-ка стоять, — закатывает глаза брюнет, обиженный тем, что его авторитет так нагло проигнорировали только что. — Дима, можешь идти, — кивает Позову. Парень, неловко пожав плечами, хлопает Тоху по плечу и уходит. — А ты и так пахнешь табаком, будто с утра пачку выкурил, — хмурится недовольно, указывает рукой на дверь. — И вообще, тебе надо сначала поесть, пока не свалился в обморок, — отмечая общую бледность Антона, произносит тем самым командным тоном. Парень смотрит на него недовольно, вздёрнув бровь, мол «ещё чё скажешь?». — Какого хера вы все пытаетесь меня накормить сегодня, — рычит как-то зло, делает шаг назад, не оборачиваясь, идя спиной вперёд к лестнице. — Антон, ты сейчас свалишься, — констатирует Попов, глядя, что до лестницы остаётся пару метров. — Вообще похуй, веришь, нет, — как-то диковато скалится, подражая улыбке. А в глазах — непреодолимая грусть. Арсений вздыхает, привалившись плечом к дверному косяку, смотрит на него неотрывно, не моргает даже. — Тебе вещи перенести помочь? — ошарашивает вопросом, вводя в крайнюю степень непонимания. — Какие вещи, куда? — осведомляется подросток, тормознув и обернувшись через плечо. У него в голове, конечно, вата пополам с опилками, но лететь вниз пять этажей он сегодня не планировал. Может быть, в другой день, и из окна. — Поживёшь у меня, пока мама не вернётся хотя бы. Одежду, учебники перенести надо… или тебе удобнее каждый день ходить за ними туда-обратно? — ироничная ухмылка против воли возникает на губах. Антон мнётся на месте, не зная, что ответить. Понимает, что надо соглашаться и валить к Попову, у него хотя бы безопасно… а безопасно ли? Не повторится ли вчерашний инцидент? А вот хер его знает. — Я всё-таки схожу покурить, — ставит перед фактом и уходит.       Арсений думает, что Антон держится молодцом.       Арсений думает, что поступил с ним жестоко ночью.