***
Антон заходит в участок, неуютно передёргивает плечами и идёт дальше по плохо освещённому коридору. — Я заявление хочу подать, — объясняет он уже в третий раз дежурному, который смотрит на него подозрительным взглядом. — Тебе лет-то сколько? — осведомляется напускным строгим голосом, словно Шаст его испугается и передумает. — Шестнадцать, — отвечает тоже без робости, громко и чётко, показывая, что его не смущает этот факт. — Я свои права знаю и могу подавать заявление в любом возрасте, — подчёркивает он, не добавляя, что эту информацию вычитал по дороге сюда из интернета. Дежурный нехотя проводит его в какой-то стрёмненький кабинет с малым количеством мебели, где на него хмуро смотрит ещё более угрюмый мужик в форме. Антон сидит перед ним, распинается, что есть некий человек, который угрожал ему и его маме, что его надо обязательно поймать и посадить, что он уже был судим, что он опасен для общества, и снова подчёркивает, что он угрожал ему самому. — Имя, фамилия, отчество, — говорит монотонным голосом мужчина. — Антон Шастун Андреевич, — цедит раздражённо, повторяя уже не в первый раз. — Не твоё, мамино, — перебивает его старший. — Зачем? — подбирается всем телом, садится менее вальяжно, хмурит брови и смотрит, не моргая. — Пошлю к ней участкового, он поговорит, возьмёт показания, и будем заводить дело, — объясняет полицейский. — А я для вас что, шутка какая-то?! — эмоционально восклицает Шаст, подскакивая на месте и заставляя себя сесть обратно. — Она ничего не даст, — угрюмо добавляет он, спрятав руки в карманы и нервно постукивая ногой. — Так на какой ляд ты меня морочишь?! — громко ударяет по столу рукой мужчина лет сорока пяти на вид, с пробивающейся в волосах сединой и старомодными усами. — Я пришёл подать заявление! — настаивает на своём Антон, поднимаясь с места. — Ты перепутал цирк с полицейским участком, — говорит грозно, снова по столу ударяет, словно может этим запугать. — А ну-ка уходи по-хорошему, пока мы тебя не закрыли на пару суток. Ишь чего напридумывал, — Шастуну на стену лезть хочется от твердолобости собеседника. Антон попробовал. Не получилось. Через два часа встречается с пацанами в заброшке, как и договорились. — Этот долбоёб не принял у меня заяву, — жалуется Шаст, спуская пар и выкуривая две подряд. Серёжа сидит на кортанах, вынимает из кармана металлическую коробочку размером со спичечный коробок с нюхательным табаком и, сделав дорожку на второй руке, вдыхает в одну ноздрю. Со стороны выглядит как-то страшненько, будто он употребляет наркотики, но последствия от такого порошка — всего лишь ментоловое пощипывание в носу и небольшой заряд бодрости. — Блять, ты опять на снафф перешёл? — усмехнулся Антон, наблюдая эту картину. — А он с него слезал? — подстебнул Позов, забирая у Серого баночку с измельчёнными табачными листьями и, обмакнув в неё указательный и большой пальцы, начинает мягко втирать в ноздри, чтоб не вдыхать слишком глубоко. — Неженка, — улыбается по-доброму Матвиенко, глядя снизу вверх на парня, не поднимаясь с корточек. — А насчёт ментовки вообще не удивил… Они по закону будто бы обязаны принимать заявления вне зависимости от возраста, а вроде как всегда всё равно приплетают родителей, типа дети пиздят часто, возни много из нихуя… У меня как-то для вида приняли заяву, когда из кармана вытащили кошелёк с десяткой, я тогда пол-лета работал, и больше никакого отклика. Думаю, они даже не заморачивались, сразу в печку кинули, — Шаст обиженно сопит, понимая, что одноклассник прав, что никто ему не поможет, но всё равно как-то несправедливо это. Вот его этот Славик убьёт — тогда и вспомнят знакомое ушастое лицо, а будет уже поздно!.. Вообще-то грустно, м-да. — Дай мне тоже, — вытягивает руку, бросает на пол сигарету, затаптывает бычок. Берёт коробку, достаёт свой телефон, выводит на нём две большие дорожки и вдыхает поочередно каждой ноздрёй. Потом долго трёт пальцами нос, который чешется из-за покалывания от ментола, и чувствует себя каким-то крутым, даже покруче, чем Арсений с его навороченным айкосом. — Расскажешь, что ты утром у Арса забыл? — повёл бровью Позов, опираясь рукой на плечо Матвиенко, который из-за такого давления теперь даже при желании не встанет с кортанов. — Живу теперь у него, так звёзды сошлись, — чихает от перебора снаффа в носу. — Он предложил, я согласился. Это лучше, чем квартира, где до сих пор мамина кровь на полу, — шмыгает носом, снова трёт его ребром ладони. Пацаны согласно кивают. Ещё полчаса обсуждают, что скоро начнутся олимпиады, и снова будет мясо между «А» и «Б», обсуждают предстоящий матч по футболу и делают ставки на любимые команды и даже каким-то боком задевают математичку и то, насколько она заебала задавать много домашнего на выходные. Потом расходятся.***
— Я постирал твои вещи, — говорит Арсений, стоит только Антону появиться в квартире. — Они были чистые, — недовольно закатил глаза парень, скидывая с себя ветровку и бросая её на кресло. Первый денёк он, конечно, побудет хорошим мальчиком и даже бардак разводить не будет, но всё равно знает, что уже через неделю все его шмотки будут хаотично валяться по периметру всего зала — такой он у себя неорганизованный человек. — Только в твоём воображении, — фыркнул Попов. — Где ты был? Это просто вопрос, я не допытываю. Не хочешь — не отвечай, только не надо делать такой взгляд, — по Антону видно, что он от учителя всё воспринимает в штыки, а потому недовольно вздёргивает бровь, и по зелёным глазам можно прочесть: ты лезешь не в своё дело. — Ответ «гулял» тебя удовлетворит? — Арсений, пробурчав под нос «удовлетворит», проходит мимо, и через минуту слышится хлопок двери. Ушёл куда-то. Никто не отчитывается ни перед кем, для Шаста такой расклад вещей приемлем. Парень заваривает себе чашку чая с яблочным запахом, добавляет много сахара, а из холодильника достаёт приглянувшийся ему сырок в глазури, не исключает даже, что специально для него и оставили, хотя кто знает этого Попова, может, сам рассчитывал съесть. Что же, его за язык не тянули, когда он разрешал брать любые продукты. Антон раскладывает перед собой на столе учебники и при помощи скотча старается соединить обрывки. Арсений возвращается через двадцать минут с пакетами продуктов, явно из магазина, и молча присоединяется, даже как-то не удосужившись спросить, а нужна ли его помощь. Антон, в принципе, никак не комментирует, просто разрешает тому быть рядом. В четыре руки они за полчаса справляются с поставленной задачей и так же молча расходятся, словно не было этой работы. Антон сгребает теперь уже поблёскивающую прозрачным глянцем стопку воскресших книг и тащит обратно в комнату.***
Арсений просыпается чуть позже обычного — в семь двадцать вместо привычных семи утра. Он нарочно отложил будильник, чтоб полежать ещё немного. Мужчина думает, что ему предстоит сейчас разбудить ещё и девятиклассника, но с удивлением не обнаруживает Антона в зале. Его диван абсолютно точно пуст. Словно в подтверждение мыслей из ванной навстречу выходит Шастун: одетый, умытый и, кажется, полностью собранный. Попов… удивлён. Да, точно. Это верное слово. На всякий случай перепроверяет время на своём телефоне и убеждается, что до начала занятий ещё час с небольшим. Подросток, особо не обращая внимания на заспанного учителя в серо-полосатых пижамных штанах и чёрной футболке, стоящего посреди комнаты, берёт с пола рюкзак, бросает в него учебники по расписанию и, уверенно закинув сумку за плечи, идёт на выход. — Антон, — прокашливается брюнет, вынуждая Шаста остановиться и обернуться. — Ты… далеко собрался? — уточняет он. — Угадай, — Арсений уверен, что научил его очень плохой привычке, когда пацан опять улыбается сворованной у него же саркастичной улыбкой. — Тебе больше нет необходимости выходить за час до занятий, я буду отвозить тебя на машине, — говорит учитель мягким голосом. — Мне и так нормально, — выпустил свои иголки парень, явно намеренный уйти сейчас. — Может быть, всё-таки позавтракаем и поедем? Какао и омлет ведь лучше, чем час ходьбы на пустой желудок, — говорит очень логичные вещи учитель. Шаст теребит лямку рюкзака, размышляет над предложением и всё-таки принимает его. Попов своё обещание исполняет и завтрак школьнику готовит, даже кладёт в напиток три ложки сахара, как тот любит. Антон впервые оказывается внутри салона дорогой иномарки, пусть и не самой современной, но всё равно крутой. Он вальяжно раскидывается в кресле, пристёгивается и следит за тем, как умело Арсений выезжает с парковки. Попов, увидев этот внимательный взгляд, ухмыляется кончиком губ и понтуется, вдавив педаль газа до упора, проезжая короткий пустой участок дороги от дворов к трассе. Шаст вжимается в сидение, хватается за свой ремень безопасности обеими руками и сжимает его. — Больше так не делай, — просит негромко, без тени улыбки, и учитель едва заметно кивает головой. А он думал, Антону это понравится… — Да, хорошо, — добавляет он уже вслух. — Знаешь, я… В общем, понимаю, что это сейчас не к месту, но я слабо могу представить себе ситуацию, где это вообще к месту… Антон, прости меня. Я клянусь, что сожалею о той ночи, и мне жаль, что я не остановился вовремя, просто я был так зол, что ты меня разбудил, и… Прости. Меня. Пожалуйста, — говорит внезапно на одном дыхании, пытаясь как-то жестикулировать и одновременно вести машину. Антон напряженно следит, как его пальцы то отрываются от руля, то снова ложатся на него. Больше всего он не хотел бы в дополнение ко всему ещё и попасть в аварию. — Я постараюсь, — честно отвечает Шастун, понимая, что тупо говорить «Прощаю, чего уж там», потому что нихуя он ещё не примирился с мыслью о том, что фактически Попов применил насилие, которого в жизни и так через край, хоть отбавляй. Ему сложно забыть это, а тем более перестать вспоминать с внутренним содроганием. Парень просит остановить перед поворотом в школу, настаивает даже, и сам пешком доходит последние двести метров, не желая, чтоб кто-то из школьников узнал, что Арсений его подвозит. Он не любит становиться объектом чужих разговоров.***
Привычный ментоловый холодок покалывает ноздри, когда Шаст вдыхает табачный порошок. Конечно же, он не стал ждать Арсения, смысла в этом не было никакого, ведь уроки закончились ещё в два, и до пяти было ещё куковать и куковать… А вот Серый с Димкой быстро откликнулись на предложение прогуляться до заброшки. Для них стало уже своеобразной традицией собираться здесь каждый день. Парни всё равно не знали больше безопасных мест, где могут побыть одни, а Антон никогда не мешал. Серый стоит около подоконника, прислонившись к нему, и обнимает поперёк живота Димку, который, в свою очередь, прислонился к Матвиенко. Антон, глядя на эту сладкую парочку, всё больше верит в то, что любовь существует, потому что вместе смотрятся они действительно… правильно, что ли. По одному он их уже не воспринимает, для него парни — единое целое. Неплохо так друг друга дополняют… Димка опускает голову на плечо Серого, расслабляясь в его медвежьих объятиях, и Матвиенко, улыбнувшись этому действу, целует парня в подставленную щёку, висок, загривок. Антон тихо ржёт, но не насмешливо, а, скорее, умилённо. Антон думает, что ему тоже не хватает таких объятий. Антон завидует, потому что хочет, чтоб кто-то так же целовал его, дарил свою любовь. Антон некстати вспоминает пидора, внутренне чертыхается, ловит с этого триггер. Вынимает из кармана сигарету, закуривает. — Тебе снаффа мало, да? — недовольно цокает языком Серый. — Тох, смотри, чтоб не схуёвило, — обеспокоенно произносит одноклассник. — Нормально, — отмахивается Шаст, присев на корточки и привалившись спиной к бетонной стене. Щёлкает зажигалкой, вдыхает, держит пару секунд в легких и выпускает из себя дым. Вспоминает извинения Арсения в деталях. Вспоминает почему-то его руки, сжимающие руль, и то, как он перебирал его пальцами, то выпрямляя их, то снова обхватывая ими кожаный чехол, которым тот был обшит. Вспоминает и делает более глубокие и долгие затяжки. Странное саднящее чувство скребётся в груди. И что самое интересное — это даже не обида. Не злость. Что-то более новое, ещё не испытываемое раньше, и пока совершенно точно непонятное. — У тебя всё нормально? — выдёргивает его из мыслей Позов, приподнимая голову, отрываясь от надёжного плеча. Смотрит пристально на парня из-за своих очков. — Да, нормально, — отзывается Антон, поднимаясь на ноги. В голове чуть туманно. Он мало ест и много курит — это не слишком хорошо сказывается на его организме. — Домой проводить? — спрашивает Серый серьёзно. — Димку проводи, — сипло смеётся Шаст. — Ладно, пойду, наверное. Давайте, до скорого, — отбивает кулачки вместо официального рукопожатия поочередно обоим девятиклассникам, затем поправляет съехавшую лямку рюкзака и уходит, уже за стенкой закуривая ещё одну сигарету, чтоб парни не видели, не волновались… Чё за него переживать, ну правда?.. Думает, что, если честно, хочет, чтоб за него переживали. Закатывает глаза, недовольный собственными размышлениями, и всю оставшуюся дорогу до хрущёвки пинает подвернувшийся под ноги камень, что здорово отвлекает от бардака в башке. До самого подъезда он не Антон Шастун — шестнадцатилетний ученик девятого класса с очень посредственной успеваемостью, а, как минимум, Криштиану Роналду. Напротив двери оказывается без десяти минут, понимает, что пришёл чуть раньше Арсения. Решает не идти в свою квартиру, не возиться ради пары минут с замком, просто садится на бетонный пол и просовывает ноги в решётку, ограждающую лестницу, как в тот самый день, когда впервые остался на ночь у Попова. Эта мысль заставляет грустно усмехнуться. Тогда всё было по-другому, тогда всё было проще. Антон снова курит и думает о том, что эта отрава скоро его убьёт, если не сбавит обороты. Думает и всё равно продолжает вдыхать дым. Есть ощущение, что только эта горечь во рту и держит его в тонусе, не даёт выпасть из реальности. Методично так, вдох-выдох, вдох-выдох… Это как считать до десяти, тоже помогает сконцентрироваться на реальности. — А я вот даже не удивлён, — усмехнулся Арсений, поднявшись по лестнице и застав здесь Шастуна. — Ещё бы ты дождался меня, — фыркнул он, в шутливой манере отчитывая. Антон закатывает глаза, встаёт на ноги, топчется на месте, пока учитель открывает перед ним дверь, сделав шаг в сторону, приглашает младшего войти первым. — Давно ждёшь меня? — Нет, — коротко отзывается парень, закашлявшись дымом. Голова слегка кружится. Нужно поесть и лечь спать, тогда наверняка сразу отпустит. — Антон, можно я задам тебе вопрос, а ты на него максимально честно ответишь? — парень доходит до зала, бросает на пол рюкзак, стягивает с себя водолазку, надевает чистую футболку и кивает головой, наконец соглашаясь. — Насколько ты ненавидишь меня по шкале от одного до десяти? — сразу же тушуется, как только слова слетают с губ, прижимается плечом к дверному косяку, смотрит в пол. Антон думает, что нужно сказать «десять» и не робеть. Антон всё это время думал, что Арсения ненавидел. Антон понимает, что то самое чувство — и не злость, и не обида, — разрывает его в эту секунду изнутри на клочья. Антон ненавидит себя, когда говорит: — Пять, — вместо тех самых десяти, что планировал сказать в самом начале. Арсений удивлённо вздёргивает подбородок, смотрит своими сощуренными голубыми, ищет подвох. Антон понимает, что всё это так неправильно и мерзко, но сознание говорит ему: «Он нравится тебе, всегда нравился, ещё до того, как всё началось, и ты не можешь возразить», и ему хочется выйти в окно вместе с осознанием этой простой вещи в таких непростых условиях. Антон вспоминает, как все в подъезде называли Арсения пидором, и вспоминает, что он был, пожалуй, единственным, кто говорил это без злобы. Глубоко внутри даже сочувствовал ему. Больше не сочувствует. Больше не вкладывает в обидное слово беззаботность, теперь для него Арсений реально пидор — не как ориентация, а как человек. И ему этот пидор нравится. И Антон ощущает себя мерзко и неправильно. Антон всегда думал, что сложные отношения — это как у мамы и Славика. И лишь сейчас Шастун понимает, что по-настоящему сложные отношения — вот они. Когда ты человека ненавидишь, презираешь, но всё равно сердце бьётся в его присутствии быстрее. И Попов об этом никогда не узнает. Пошёл он, мать его, нахуй.