Парень из квартиры напротив

      Антон видит перед собой болотные замутнённые и покрасневшие от недосыпа глаза — и это глаза человека, который в этой жизни потерял всё. У Славы во взгляде только неоправданная ненависть и лёгкая затуманенность. Его кожа серая, потому что он отравил свой организм долгими годами запоев, и руки дрожат, но холодная рукоятка бабочки в хватке зажата крепко. — Я же говорил, что таким мальчикам, как ты, опасно выходить ночью на улицу, — скалится ему в лицо, Антон морщится от противного запаха, как будто испорченного спирта и дешёвых сигарет, жмётся к стене, как последний дурак на задворках сознания думает: «А я ещё тогда был уверен, что ты — тот самый дядя, из-за которого таким, как я, опасно выходить на улицу». — Я никому не сказал, — пыхтит из-под хватки, сжимает руку, которой его придушивают, но недостаточно сильно, чтоб перекрыть доступ к кислороду. — Не ври мне, сука, — сжимает хватку сильнее. Антон чувствует, как начинает кружиться голова, причём как по щелчку пальцев — мгновенно. Надо было больше есть и меньше курить, может, сейчас бы не дрожал как осиновый лист на ветру. — В ментовке приняли заявление? Приняли?! — настаивает на ответе Слава, занося нож-бабочку, чтоб припугнуть. Шаст действительно ахуеть как пересрал в момент, когда над ним вознеслось лезвие. Перед глазами всё ещё свежи воспоминания, как мама лежит на полу, зажимает рану и стонет в голос. Антон боится боли. Антон боится смерти. Антон в этот момент понимает как никогда, что хочет жить.       Парень качает головой, насколько позволяет крепкая хватка, и старается оттянуть от себя руку Славы. У него начинает темнеть в глазах, и он чувствует, как его лицо покраснело, и глаза стали снова слезиться. Антон пытается пнуть ногой наобум, но попадает лишь по воздуху. — Ты думаешь, мне есть что терять? Думаешь, не убью тебя? — Шаст готов во всё горло кричать «Нет!», потому что знает, что этот может. Он думает, что все проблемы уже и не кажутся ему такими проблемными в эту секунду. Вот высвободиться бы — и, в принципе, жизнь сразу наладится. Жаль, что дошло только сейчас, когда хороших исходов ситуации так ничтожно мало.       Антон думает, что задохнётся.       Антон думает, что его несколько раз пырнут ножом и оставят лежать на земле, пока не истечёт кровью.       Антон представляет, как захлёбывается кровью, и его тошнит.       Издалека раздаются весёлые голоса девушки и парня. Они идут к их подъезду, от входа в который они стоят в метрах четырёх. Антон дёргается, надеясь, что их услышат, и Слава, разозлённый этим, размахивает ножом рядом с его лицом с большой силой, свист рассечённого воздуха звенит в ушах. Шаст как-то инстинктивно выставляет вперёд согнутую в локте руку, и предплечье тут же пронзает острой болью, от которой он вскрикивает, потому что хватка ослабевает. Парень фактически отталкивает раненой рукой громоздкое тело от себя и сломя голову бросается к подъезду. Он падает на колени, тут же встаёт обратно, вздымая всю пыль вокруг, бежит на полусогнутых, цепляясь правой здоровой рукой за стену, отталкиваясь от неё, помогая себе. Слава догнать его не пытается, потому что появляются свидетели — та самая весёлая парочка целенаправленно движется в их сторону, видимо, покурить в темноте. Антон выбегает на свет, девушка с парнем, заметив его, шарахаются и тоже бросаются бежать подальше от стрёмного места, не пытаясь разобраться, что произошло. Девятиклассник залетает в подъезд, плотно прикрывает за собой дверь и бежит, спотыкаясь, на пятый этаж. Его трясёт. Его тошнит от вида крови. Он упал, наверное, уже раз пять, пока пытался подняться в квартиру. Он постоянно оборачивается назад, больше всего боясь, что его схватят за ногу.       Антон с силой дёргает ручку двери и, оказавшись за ней, запирает изнутри замок, дышит загнанно, тяжело, и оседает на пол, прижимая пульсирующую от боли руку к груди, сжимая её второй ладонью. Белая футболка безнадёжно перепачкана алым. От запаха крови тошнит. В ушах шум, как будто сердце громко стучит, перекрывая все звуки.       Вдох-выдох. Вдох.       Пульс зашкаливает. В горле сухо. Джинсы на коленях порваны и перепачканы в пыли.       Антон думает, что ему бы сейчас в чьи-то объятия и почувствовать себя защищённым.       Антон думает, что совершил огромную ошибку, непривычно для себя поддавшись эмоциям.       Антон слышит стоны и ритмичные вдалбливающие звуки.       Антон вспоминает, что он, в общем-то, по-прежнему лишний в жизни Арсения.       Парень встаёт на дрожащие ноги, пошатывающейся походкой доходит до ванной, вваливается в неё и плотно закрывает за собой дверь на щеколду. Раненую руку всё ещё прижимает к груди, здоровой цепляется за все поверхности, лишь бы не ёбнуться на пол, потому что чувствует, что вряд ли поднимется. Делает ошибку — поднимает взгляд и видит своё отражение в зеркале. Бледный, даже синеватый, жутко замёрзший, и единственное яркое пятно в этом силуэте — кровь. Она везде. На футболке, на джинсах, на разбитых от падений коленях, на губе, которую прикусил, когда ударился подбородком о ступеньку, пока карабкался по ним. Она сочится отовсюду, но особенно обильно из пореза на предплечье. Широкая рана пролегает под запястьем неровной линией. Антон вздрагивает, увидев себя со стороны. Руки начинают дрожать сильнее, задубевшие от холода пальцы он опускает под струю тёплой воды из крана и греет с полминуты, пока к ним не возвращается чувствительность. Школьник, стянув с себя ремень, который опоясывал джинсы, уверенным движением складывает его пополам и рассматривает его ещё секунд тридцать прежде, чем наконец решительно поднести к приоткрытым губам и с силой закусить зубами. Он бы, конечно, мог просто закусить губу, но та и так ужасно саднит, прокусанная чуть ли не насквозь.       Собравшись с силами, он настраивает температуру воды, включает небольшой напор и, мыча от боли, промывает рану. Если бы не ремень — наверное, уже заорал бы в голос благим матом. Арсению сейчас явно не до него, да и Антон его видеть не особо хочет. Пусть, сука, дальше налаживает свою личную жизнь.       Бросив ремень на пол, Антон вынимает из навесного шкафчика рядом с зеркалом аптечку, в ней находит банальный бинт, вату и перекись. Удовлетворившись набором юного медика, переваливается через бортик ванны и поудобнее устраивается в ней. Ноги ожидаемо не помещаются и приходится их согнуть. Шаст испытывает большое желание включить лейку над собой и принять душ прямо вот сейчас, чтоб смыть с себя всю грязь, кровь, чужие прикосновения, но порыв сдерживает.       Пока он возился у раковины с ремнём, стоны стихли, и он обратил на это внимание лишь сейчас. Коряво вскрыв пачку с бинтом, парень сначала думает обмакнуть его в перекись и пройтись по порезу, но потом решает, что эффективнее просто лить сразу на рану. Собравшись с духом, выдыхает в сторону весь воздух из лёгких, как перед приёмом алкоголя, и надавливает на пластиковую тару над краем раны. Тут же его всего подбрасывает, и он выгибается в спине, крепко сцепив зубы. Было, сука, больно. До звёздочек перед глазами. Шаст тут же начинает дуть на зашипевший участок и думает, что банально боится продолжать обработку, не готовый умышленно причинять себе боль. Его слегка трясёт от пережитого шока, и он просто сидит в ванной, глядя в никуда, стараясь прийти в себя.       Дверь с той стороны пытаются открыть. Шаст испуганно дёргается и замирает на месте. — Антон, ты раньше в туалет сходить не мог? — рычит недовольным голосом Арсений по ту сторону, зачем-то ещё раз настойчиво ударив по двери. — Если не выйдешь через две минуты, пеняй на себя, — заканчивает тем же тоном и уходит, судя по шагам, на кухню. Антон невзначай думает, что если он после секса такой злой ходит, то в обычные дни он вообще, блять, монстр. Сраный Попов, какого ж хуя ты всегда такой недовольный пидор.       Шаст лихорадочно думает, как быть. Он залил кровью часть ванной — отпечатки были и на двери шкафчика, и на раковине, и капли на полу, и на бортике ванны, и вот он, такой красивый, сидит тут в состоянии амёбы и чувствует себя просто ужасно, потому что в теле нет сил даже для того, чтоб банально встать. У него трясутся ноги и кончики пальцев на руках. Его тошнит почти беспрерывно от плотного металлического запаха. Он всё ещё тяжело дышит и ощущает на шее проступающие синяки. И он понимает, что всё, блять, приплыл, пришвартовался нахуй у берега полного пиздеца. — Арс, тебе не понравилось? — раздаётся на кухне второй голос. — Нормально, — совсем не нормальным голосом отзывается Попов, словно отвечая лишь для вида. Шаст зачем-то прислушивается, ему же, блять, надо хоть на чём-то концентрироваться. — Тебе не понравилось, — вздохнув, подтверждает свою догадку Саша. — Извини, — только и отвечает мужчина, возвращаясь к запертой двери и стуча в неё уже более настойчиво. — Если ты там пытаешься покончить с собой, то я убью тебя, а если нет, то я не знаю, что с тобой сделаю, — строгим тоном произносит Попов, снова ударяя ладонью. — Антон! — в конце рычит, взывая хоть к какой-то ответной реакции. Шаст откидывается на край ванны затылком, смотрит в потолок и не понимает, как выходить из ситуации. — Я выбиваю дверь через три секунды, — настороженно добавляет учитель, видимо, испугавшись уже всерьёз. — Я не пытаюсь покончить с собой! — единственное, что додумывается выкрикнуть младший севшим голосом. — Но мне определённо нужна помощь, — заканчивает обречённо. Дверь Арсений выламывает с ноги, снеся щеколду, которая, отлетев вместе с куском дерева, падает у противоположной стены, рядом с раковиной. — Блять! Антон, какого хуя, — мужчина со степенью полного ахуевания осматривает комнату, которая горит красными отпечатками крови, ремень на полу и самого парня, лежащего в максимально незащищённой позе. Юноша бледный, под глазами особенно ярко выделялись синие тени, на шее усиленно пульсировала артерия, которая словно могла вот-вот лопнуть от напряжения, некогда белая футболка, намокшая от крови, облепила худые рёбра. — О Боже… — вот теперь он выглядит уже обеспокоенным. Оказывается рядом в мгновение, обхватывает руками лицо, осматривает болезненно опухшую и отдающую вкусом металла губу, осматривает рану на руке, и его голубые глаза широко распахнуты, а губы приоткрыты, но он словно не может выдавить из себя ни слова. — Твою мать, — констатирует всю ситуацию Саша, стоя в дверях. — Что с тобой, блять, случилось? — шокированно спрашивает Арсений, склонившись над ним и положив руку на щёку, повернув лицом на себя, вынуждая смотреть в глаза. Антону больно от любого прикосновения, он морщится и едва слышно скулит.       Даже в таком состоянии Антон думает, что был прав. Арсений сначала эмоционирует, а потом уже включает рациональность. Значит, все расспросы будут потом. Отлично. — Отойди, Арс, — командным тоном, который никак не сочетается с его солнечной внешностью, произносит Саша, отталкивая мужчину в сторону. — Так, перекись — неплохо, — замечая антисептик, со знанием дела кивает он. — Арс, тащи зелёнку или йод, что есть, нужно обработать рану, — добавляет он, обернувшись через плечо. — Так, Тош, сейчас мы тебе поможем, — сжав его плечо и глядя в глаза, уверенным тоном произносит Саша.       О том, что этот самый Сашка — врач, и ему не двадцать с мелочью, как предполагал Антон, а двадцать шесть, подросток узнаёт, когда его рану тщательно полоскают антисептиками. Он громко шипит, выгибается от боли и скулит, как побитый щенок. Арсений в этот момент ощущает, как его сердце сжимается и сам едва не кривится от боли, глядя на страдания тощего мальчишки. — Обхвати мою руку, — говорит он тихо, присев рядом на коленях и протянув широкую ладонь. Антон сжимает её насколько хватает сил, вкладывая всю ненависть, ревность и боль. Арсений сдавленно мычит, но кроме этого никак не подаёт виду, что Шаст сжимает его пальцы ощутимо сильно, даже болезненно. — Надо в больницу поехать, зашить, — говорит Саша серьёзным голосом, хмуро рассматривая рану и принимаясь за её перевязку. — Нет, — твёрдо заявляет подросток. — Антон, — строгий голос учителя вклинивается в разговор. — Если Саша говорит, что нужно зашить — значит, нужно. — Я не поеду никуда, — хмурится школьник.       Спор продолжается ещё около минуты, в конечном счёте Антон остаётся непоколебим в своём решении. — У тебя останется большой шрам. Есть вероятность, что попадёт инфекция, нужно будет постоянно менять повязки… — всё старается переубедить его Саша. — Я не позволю протыкать мою кожу иголкой, — ерепенится парень. Он думает о том, что больше не хочет чувствовать боль. Не хочет покидать квартиру. Не хочет выходить на улицу. — Я не поеду. — Блять, ты просто невыносимый, — закатывает глаза Арсений, стоя уже в центре комнаты. Саша принимается обрабатывать губу подростка зелёнкой. Учитель, заприметив валяющийся ремень, поднимает его и рассматривает отметины от зубов. Внутри что-то больно колется от понимания того, что юноша закусывал его, чтоб быть тихим. — Что с тобой произошло? — обеспокоенно спрашивает Саша, переключаясь на разбитые коленки. Антон шмыгает носом, ужасно вымотанный испытанием болью. — Славик, — говорит одно слово и затыкается. Арсений медленно убирает ремень на край раковины, всё ещё пытаясь уложить у себя в голове произошедшее. — Славик? — переспрашивает Саша, наклеивая пару пластырей на царапины на коленках. — Он напал на тебя? — оторопело переспрашивает Арсений, обернувшись на Шастуна. Тот кивает головой, морщась от вкуса зелёнки во рту. — Он угрожал тебе раньше? — Антон снова кивнул. — Бля-я-ять… Почему ты молчал об этом? Антон, какого хуя ты ничего об этом не рассказывал? Мы могли бы… могли бы вместе разобраться, подать заявление, сделать хоть что-то… Как он вообще тебя нашёл? Куда ты убежал? — Шастун, вздёрнув подбородок, прожигает Попова таким взглядом, от которого учителю мгновенно становится стыдно. — Мне надо было остаться и слушать вас? — ужасно обиженным тоном выдавливает он и сжимает губы в тонкую полоску. В этой фразе всё — обида, недопонимание, злость и ревность, которую он почти готов начать демонстрировать активно, настолько ему неприятно видеть Арсения с кем-то другим. Он ненавидит его. Он любит его. Он не понимает себя. — Саш, ты можешь уйти сейчас, пожалуйста? — оторопев на мгновение, уставившись в глаза мальчишке, вдруг совсем не гостеприимно просит своего любовника Арсений. Парень, понятливо кивнув, быстро покидает комнату, а затем и квартиру. Попов даже не провожает его. Антон думает, что это как-то… ненормально. — Завтра же мы поедем в участок и составим заявление. Он пытался тебя убить — и это очень серьёзно, — подходит ближе, смотрит сверху вниз. Тон становится тише, как будто что-то в голове у Попова встало на свои места. — Я пытался, заяву не приняли, — отстранённо произносит Шаст, пытаясь встать, держась за бортики, но ноги не слушаются. Он оседает обратно и сдавленно стонет сквозь стиснутые зубы. — Блять, полный пиздец, — запрокинув голову, ругается Арсений, словно обращаясь к кому-то свыше. — Ненавижу этот район, — рычит звенящим от злости голосом, говоря фразу действительно искренне. Затем подходит ближе, присаживается на край ванны, смотрит на парня своими сощуренными, взглядом прожигает. Антон поднимает на него свои большие зелёные глаза, смотрит в ответ с вызовом. Попов качает головой, сочувствующе поджимает губы, рассматривая перепуганного девятиклассника, который пытается показать, что ситуация под контролем, но ни черта это не так. — Хочешь, я твоего Славика напою и из окна выкину, скажем, что в пьяном угаре выбросился? — говорит вдруг, не отводя глаз. Антон нервно улыбнулся, а затем тихо рассмеялся, тут же зашипев от боли. — Он с тобой пить не сядет, — говорит в ответ, думая, насколько их мысли сходятся насчёт этого долбоёба. Даже забавно, если не вспоминать, как Славик уже дважды чуть его не убил. Если честно, это страшно. Но у Шаста уже нервы сдают по полной, поэтому он усмехается как последний дурачок, представляя, как Арс выбрасывает того через окно. Попов сильный, он сможет. — Почему? — вздёргивает бровь Попов, склоняясь над юношей и осторожно беря за перевязанное запястье, разворачивая на себя и убеждаясь, что кровотечение остановилось, и на марле крови не больше, чем было, когда Сашка закончил перевязку. — Ты пидор, — с полным удовлетворением от того, что произнёс это вслух, ощущая собственную безнаказанность в данном контексте, с улыбкой отвечает ему Шаст. Арсений усмехнулся, ничего не ответил на это. Встал на ноги, склонился над юношей, протянул руки. — Давай, — тихонько шепнул где-то над ухом, призывая к действиям. Антоха сильно выёбываться не стал, осознавая, что сам далеко не уйдёт. Подался корпусом вперёд, завёл руки за шею учителя и ждал, пока тот поможет привстать. Попов, видимо, решив долго не изъёбываться, подхватил его под колени и поднял на руки, как девчонку. Антон против воли всхлипнул от боли и сильнее вжался в учителя, плотным кольцом рук обнимая за шею. — Тш-ш, — успокаивающе произносит над ухом он, бережно прижимая к себе.       Арсений пахнет потом и почти выветрившимся приятным одеколоном.       Арсений тёплый.       У Арсения сухая свежая футболка, в которую уткнулся носом парень, и она пахнет порошком для стирки. — Ты ненормально лёгкий для своего роста, — отмечает вслух мужчина негромким голосом, осторожно опуская тело мальчишки на диван. Антон морщится и прикрывает глаза. Он ужасно устал и хочет вырубиться. У него всё болит. Ему тошно. Его как будто пару раз пропустили через мясорубку вместе со скелетом. Он — просто биомасса в этот конкретный момент. Он хочет, чтоб просто перестало болеть. И снаружи, и внутри. Его словно наизнанку вывернули и поменяли всё местами. — Я помогу переодеться, — тихим успокаивающим шёпотом произносит Попов, видя общее подавленное состояние подростка, и приносит из своей комнаты свежую чёрную пижаму. — Я чувствую себя неправильно, — говорит он вслух, включая мягкий настенный свет, чтоб ориентироваться в пространстве. — Почему? — тихо осведомляется парень. — Нужно было снять номер в отеле, а не приводить Сашу сюда… Я привык так делать, но ведь я теперь живу не один, это неправильно по отношению к тебе, — Антон усмехнулся, мысленно послав Арсения нахуй. Что же он раньше не включил эту логику. Но он ничего не говорит вслух. Смотрит только так, что Попову хочется обратно свет выключить, лишь бы этот взгляд не видеть. — Осуждаешь меня? — Антон, подумав, кивнул головой. — И на сколько же ты теперь меня ненавидишь? От одного до десяти, — Шаст прикрывает глаза, думает над ответом тщательно. Попов напрягается. Он-то даже не уверен, что всерьёз хочет знать ответ. — Девять, — произносит Антон.       Арсений думает, что сильно проебался.       Арсений думает, что не хотел бы знать этот ответ.       Арсений бережно снимает футболку с парня, протирает его торс влажной тканью, смывая разводы крови, просочившейся в нескольких местах, затем аккуратно сдёргивает джинсы. Антон шипит, когда снова саднят коленки, но позволяет себя раздеть. Затем учитель помогает надеть свежий комплект и приносит таблетку обезболивающего, потому что смотреть на такого Антона больно. Он привык, что Шаст всегда сильный, дерзкий и колючий. И всё это время в голове пульсирует «девять… девять… девять…». Почему девять? Почему не чёткая десятка? И что именно испортило эту оценку? Повлияли сухие поступки? Или эмоции? — Можно ещё один вопрос? Тоже от одного до десяти, — накрывая мальчишку тёплым одеялом, спрашивает Попов задумчивым тихим голосом. — Угу, — не сразу соглашается подросток. — На сколько я… нравлюсь тебе? — задавать вопрос было страшно, и ожидание ответа было томительным. Антон смотрит на него так, словно Арсений попросил ему помочь спрятать труп. — Я не хочу отвечать, — наконец произносит парень, глядя серьёзно и недовольно. — Это идиотский вопрос, — добавляет он, чтоб укольнуть. — Я расстанусь с Сашей, — говорит невпопад, выключает свет в комнате. — Мне похуй, — фырчит в ответ уже в темноте школьник. Арсений уходит в спальню.       Антон переворачивается набок, утыкаясь в спинку дивана, и сжимает в руках одеяло. Его всего всё ещё наизнанку выворачивает, и этот разговор лишь подлил масла в огонь.       Шаст наконец разрешает себе. Впервые искренне разрешает себе расплакаться в подушку, беззвучно закусив край одеяла. Он Арсения ненавидит не больше, чем на девятку. На десятку тянет только Слава.       Ему Арсений нравится на десятку.       И эта единица перевеса заставляет его дрожать как в ознобе, не понимая, почему нормальная жизнь так внезапно превратилась в это.       Антон думает, что хочет знать, как на вопрос о симпатии ответил бы сам Арсений.       Антон думает, что так низко в собственных глазах ещё не падал.