К абсолютному нулю

— Видимость нулевая, — подытоживает Майкл. Повернувшись к Аллену, он облокачивается на спинку сидения и добавляет. — Мы можем попробовать вернуться в деревню, пока туман не накрыл обратную дорогу. Вглядываясь в молочно-белую мглу, что стремительно опускается на дремлющие в полумраке бескрайние просторы, Аллен неохотно качает головой. Молчит. Одно ясно: обратно в деревню возвращаться он не намерен, ни под каким предлогом. — Съезжай на обочину, — говорит он вдруг. Голос его едва слышнее, чем стрёкот таящихся во ржи цикад, но тон твёрд, холоден. От него у Майкла по затылку бегут мурашки. Он щелкает языком, закатывает глаза, однако смиренно выполняет приказ. Иного выхода всё равно не наблюдается. Притормозив у шаткой ограды, Майкл заглушает двигатель и приоткрывает окошко, впуская в салон прохладный воздух, доносящий до них прерывистые птичьи трели. В остальном вокруг — тишина. Аллен, сидящий позади, будто бы не дышит даже. Майкл опускает руку в карман пальто, нащупывает пачку сигарет и наблюдает за Алленом в зеркало заднего вида. Призрачно-бледный, тот ловит на себе его взгляд, с пару секунд смотрит в ответ столь же пристально — тяжело, из-под насупленных бровей, — и только потом быстро опускает глаза. — Ты чем-то недоволен, док, — сообщает Майкл очевидное лишь для того, чтобы попытаться завязать разговор. Обычно подобное помогает, — Аллена хлебом не корми, а только дай поумничать — но сегодня, видимо, не тот случай. Аллен задирает подбородок и снова зыркает на их отражения в зеркале. Затем сжав губы в полоску, точно ребёнок, что вот-вот расплачется, смотрит в сторону. Забавно. — Аллен, — зовёт Майкл. Нет ответа. — Ал, — повторяет, понизив голос. Майкл знает, что тому нравится, когда его так кличут, но и этот козырь не срабатывает: Аллен, заслышав собственное имя в такой манере, только неловко дёргает головой. Забавнее, чем просто забавно. Майкл возвращается к сигаретам, и, нашарив одну в пачке, быстро сует меж губ, но... зажигалки-то в кармане — нет. Он проверяет карманы пиджака и хмурится, стараясь припомнить, где именно в последний раз вынимал её, вот только лишняя пинта пива, пропущенная в баре перед тем, как Аллен затребовал поехать домой, в город, стёрла любые воспоминания о прошедшем вечере. Ночная прохлада, конечно, помогала быстрее протрезветь, только голова так и оставалась чумной, отчего соображала через раз. — Ал. — Снова тот же нервный кивок. Действует всё-таки. — Зажигалка. — «Зажигалка» — что? — Надо же, мне не показалось, он действительно говорящий, — ворчит Майкл, зубами стиснув фильтр сигареты. Затем — вынув ту, страдалицу, изо рта, — спрашивает громче. — Моя зажигалка. Она у тебя? Аллен только сопит — уже что-то, хоть какой-то звук, напоминающий, что он — человек, — и глаз от окна не отводит. Он явно обижен на Майкла, дуется; причина этого поведения тому совершенно не ясна. Майкл был бы рад не переживать из-за этого, да сердце заходится от одного только расстроенного вида Аллена, и утихать явно не намерено. Он выходит из машины, мусоля сигарету, которая, похоже, так и останется незажжённой, во рту. Туман густой и плотный — дальше носа ничего не видать. — Мы здесь надолго, — сообщает Майкл Аллену, — тебе рано или поздно придётся заговорить со мной. — Не жалеешь, что больше беседовать не с кем? Майкл едва не роняет сигарету. Прячет её в карман, от греха подальше, и поворачивается к двери лицом. — Это ещё откуда? — спрашивает он, глядя на вжавшегося в сидение Аллена. И вдруг вспоминает, что в баре имел неосторожность перекинуться парой фраз с миловидной девчушкой с глазами-бусинками, разливавшей пиво. Ничего серьёзного — простая вежливость, которую Аллен, явно пронаблюдавший за их беседой с другого конца зала, принял за флирт. Ну, надо же… Глупый он, глупый. У Майкла от него порой, как у мальчишки, дрожат колени, во рту — Сахара, а в мыслях ничего, кроме замечаний о том, как хорошо на Его Профессорстве сидят новые брюки... А он ревнует. Вот, в чем вся проблема. Выдохнув, Майкл открывает заднюю дверь и забирается на сиденье к горе-ревнивцу. Тот отсаживается к противоположной двери, с явной неохотой уступать ему место, и — с видом дрессировщика, вычисляющего, по какой стороне от тигра лучше хлестнуть кнутом, чтобы он почувствовал над собой власть и, испуганно поджав хвост, подчинился, — скрещивает руки на груди. — Только не говори мне, что дело в официантке, — вкрадчиво предполагает Майкл. — Тогда мне придётся замолчать на всю ночь, — сообщает Аллен, подняв глаза к потолку. Майкл издаёт смешок, пусть Аллен старательно делает вид, что вовсе не шутит. Он не хочет, чтобы сказанное им действительно случилось, но вместо отговоров шепчет: — Это будет лучшая ночь в моей жизни. Аллен фыркает. Майкл удостаивается очередного взгляда, означающего, что он одним своим существованием унижает достоинство обладателя; чего, к слову, пока ещё не делает, но это дело у него буквально на повестке дня, в ближайших планах. — Смешно тебе? — спрашивает Аллен, едва сдерживая ухмылку. — Смешно, — вторит Майкл и, оскалившись пуще прежнего, подаётся к Аллену навстречу. Они повторяют эти слова до тех пор, пока не оказываются нос к носу. С пару секунд Аллен смотрит Майклу прямо в глаза, следом склоняет голову и крепко зажмуривается, явно постыдившись проявляемых чувств. Майкл знает, что в этот самый момент он внутренне борется с самим собой, ведь каждая подобная слабость даётся ему с большим трудом. Ему хочется стереть его сомнения, пробраться в мудрёный разум и вынуть заполняющие его неприятные, больные мысли. Майкл касается лица Аллена, не позволяя ему отвернуться, и он, заметно расслабившись, выдыхает. Следом обхватывает запястье Майкла и, прижавшись к ладони, пару раз трётся об неё колючей щекой, точно требующий внимания, но неохотный до самой ласки, которое оно несёт, кот. Его борода, прохладная и всё ещё немного влажная после дождя, щекочет Майклу пальцы. Сам он не приемлет на своём лице даже лёгкой небритости, и считает тех, кто отращивает «растительность», неряшливыми лентяями, но то, какие мягкие и нежные у Аллена губы в сравнении с приятной колючестью усов, заставляет его забыть о предрассудках. Майкл ненавидит дурацкие яркие галстуки, не выносит твидовые пиджаки и терпеть не может подтяжки, и тот факт, что всё это обожает человек, от которого у него натурально срывает башню, и что привычный внешний вид его состоит из всего перечисленного, как витраж полнится цветным стеклом — поистине поразительное совпадение. Всё, что связано с Алленом, поразительно. Аллен учит Майкла тому, что он, казалось, знал и без его указки, но и не представлял, что способен вмиг разувериться в точности этих самых знаний. Аллен учит Майкла терпению, когда, в присутствии генералов — до зуда в пальцах, до тряски — ему вдруг невыносимо хочется погладить его по волосам, хочется жать его к себе, обнимая за плечи, потом — за талию, и трогать ниже и ниже... Он учит его осторожности, в те моменты, когда генералы ретируются, и терпение всё же идёт по продольной, а руки сами пускаются в пляс. Он учит ждать, учит верить в лучшее, и, когда выдаётся случай, по заслугам воздаёт за то, как быстро прилежный ученик схватывает материал по всем дисциплинам. Но Майклу всё мало. Майкл хочет, чтобы Аллен жил в его квартире, чтобы он оккупировал его стол, диван, уголок с книгами — да что угодно, любое место, о котором только пожелает. Хочет, чтобы он спал с ним в одной постели; чтобы за полночь, после очередных посиделок над своими заумными статьями, он забирался к нему под одеяло, холодный и изнуренный, и, наконец, позволял себе отдохнуть. А может и не позволял... И тогда Майкл бы втрахивал его в матрас, да так, чтобы он молил его не останавливаться, чтобы кровать об стену билась, так, чтобы они её сломали, и пришлось бы в складчину покупать новую. Майкл многое бы отдал за возможность каждое утро носить Аллену, сонному, запутавшемуся в простынях, завтраки, блюда на три. И чтоб весь чёртов этаж знал, как Аллену Хайнеку прошлой ночью было хорошо. Грех его, что он так жаждет показушничать и кичиться, но повод-то есть. Ведь Алленом хочется хвастаться, хочется выходить с ним под ручку, чтобы он весь рделся, супился, но безоговорочно шёл рядом, потому что, как бы не строил недотрогу, желает того же. Только невозможно всё это. Сбыться желаниям не суждено. Заметив, что Майкл забылся в размышлениях, Аллен привлекает его внимание, с тихим стоном приникает к его щеке, тёплым облачком выдыхает ему куда-то чуть ниже подбородка. Приятно. Льнёт к его губам своими, чуть обветренными и слегка металлическими на вкус. Приятно. Первым углубляет поцелуй. Приятно, приятно, приятно. Но не успевает Майкл опомниться, как ласка уже прекращается, и вот Аллен уже отстраняется, целует воздух у его губ и — ну, наконец-то — улыбается, слабо-слабо, чуть обнажив передние зубы, чего практически никогда при улыбке не делает. «Ни с кем другим», — думается Майклу. И это лестно. Но ещё более лестен факт, что Аллен хочет зайти дальше поцелуев. — Ты что творишь? — молвит Майкл, растягивая губы в завлекающей улыбке. Вопрос ответа не требует совершенно, ведь действия Аллена ему кристально ясны. Тот, абсолютно ненавязчиво скользя рукой по его животу к ремню на брюках, сообщает: — Решаю вопрос национальной безопасности, что же еще. И расстегивает пряжку. Если можно давиться рвущимся из груди добродушным смехом и одновременно умирать от желания, то именно так Майкл описал бы свои ощущения в тот момент. Майкл привстает, чтобы спустить брюки. Аллен смотрит на него, выжидающе, пока тот копается, а после медленно опускается рядом с ним на живот и приподнимается на локтях. Места на сидении мало, но Аллен каким-то образом умудряется сделать все плавно и достаточно элегантно, не сложившись при этом в три погибели. Голову при этом устраивает на бедре Майкла, проскальзывает по нему подбородком, и тот горит изнутри. Это что-то новенькое. Обычно они, впопыхах, справлялись только руками, и было бы кощунством намекать Аллену на то, что он хочет это как-то изменить, поэтому Майкл теряется, забывает все слова и телодвижения, когда Аллен приникает к его полувставшему члену. Он спешно прихватывает член у основания, давая Аллену свободу действий, потому что тот ничего трогать не спешит. Греет собственные руки, храни его всевышний. Аллен ведёт приоткрытым ртом по головке, и Майкл испускает короткий, дрожащий выдох. Аллен касается щели кончиком языка, и слюна смешивается с выступившим на ней предэякулятом. Несколько прозрачных капель стекают по стволу, и Аллен останавливается, чтобы проследить за их движением из-под ресниц. Его хитрый взгляд и всё та же едва заметная улыбка заставляют Майкла затрепетать. Его почти трясёт, он жмёт подбородок к груди и низко стонет, когда чужие тёплые губы и горячий язык снова возвращаются к головке. Аллену недостаёт опыта, но он поразительно напорист и быстро учится, анализируя любую реакцию Майкла. Черт возьми, он его изучает. Майкл чертыхается под нос. Какими Аллена ещё назвать словами, этого поганца с алыми щеками, с большими, невероятно синими глазищами, — в которых плещется похоть, когда он, наклонив голову, хлопает ресницами и искоса поглядывает на него — и разметавшимися по лбу непокорными кудрями. Майклу невыносимо хочется надавить Аллену на затылок, заставить взять член глубже, настолько, насколько позволит нетренированное горло, но вместо этого он лишь крепче сжимает мягкие пряди его чёлки в кулаке, расплетает их, пропускает между пальцев, и сминает вновь. Перед глазами — картина того, как Аллен лишается дыхания, заглатывая его член, и она предательски, чертовски яркая. Майкл едва сдерживается, чтобы не дёрнуться, пока Аллен посасывает головку, неторопливо кружа по ней языком. Он может потерпеть, пусть всё тело кричит об обратном и требует большего. Он может потерпеть, потому что видит, что Аллену это нравится. Нравится пытать его. Член упирается в шероховатое нёбо, в шёлк щеки. Майкл старается не прикрывать глаза, боится проморгать все разворачивающееся перед ним действо, потому что для него оно поистине прекрасно. Аллен, наконец, кладёт прохладную ладонь на низ его живота, у основания члена. Проводит большим пальцем по стволу, по выпуклой вене, почти случайно, а затем, лёгким хлопком по руке, заставляет Майкла отнять её и обхватывает сам. От контраста температур Майкл шипит, ёрзает на сидении и напрягает мышцы живота. — Блядь, — процеживает он сквозь зубы, на что Аллен коротко смеётся. Он хихикает, блядь. Хихикает с его чёртовым членом во рту, зная, что от смеха задрожит язык, а член обдаст опаляющим воздухом от серии ритмичных выдохов. Заглоти он, и горло бы создало вибрацию, от которой Майкл бы обезумел окончательно. Что скрывать, он и так на грани, потому что резко цепляется за волосы Аллена, сгребает бронзовую копну, и норовит исполнить то, о чем грезил. Надавливает, мягче, чем хотелось раньше, но достаточно настойчиво для того, чтобы Аллен со сдавленным звуком воспротивился, поспешил отстранить его руку и выпустил член изо рта. Блядство. Напугал. Идиот. С неприятным волнением в груди Майкл осознает, что сейчас всё прекратится, ведь Аллен своеволен, и может лихо перечеркнуть то, что зарождалось между ними, от одного необдуманного движения. Однако понимает, что зря начал переживать, когда Аллен поднимается, тянется к перекинутому через переднее сидение пиджаку и пробирается рукой в карман на подкладке. Он бросает на сидение аккуратную стопочку пакетиков с презервативами и тюбик самого простецкого вазелина, и принимается расстёгивать брюки. Ох, вот оно как. — Ты всё спланировал, — говорит Майкл, запыхавшись. Аллен не отвечает, и бровью не ведёт. Сукин сын. Ботинки сброшены, брюки с бельём — к пиджаку, к чёрту. Заглядевшись на незагорелые, округлые формы Аллена, Майкл торопливо раскатывает презерватив по члену, и молится всем божествам сразу, чтобы не кончить раньше времени. Аллен, будто бы оценив отточенность действий, перекидывает ногу через бёдра Майкла, затем отклоняется назад и опирается на его колено. Буравит надменным взглядом, каким наверняка смотрит на нерадивых студентов, блеющих перед ним с невыполненным заданием в руках. «Только их он не трахает», — предполагает Майкл задней мыслью. Ох, как же сильно он на это надеется, потому что голыми руками убьёт каждого, кто посмеет посягнуть на того, кто по негласному праву принадлежит ему. Аллен морщится, тянет носом накалившийся воздух. Грудь вздымается от частых, глубоких вздохов, и рубашка на ней норовит лишиться пары пуговиц из-за постоянного натяжения. Майкл чувствует, что рот наполняется слюной от одного только вида этого зрелища и мыслей о том действе, которое от его глаз сокрыто, но усилием воли перебарывает потаённые желания и, тяжело сглотнув, умозаключает: — Ты, черт тебя дери, всё это... Аллен властно зажимает его рот левой рукой, правой продолжая орудовать позади себя. Майкл сдавленно мычит от осознания, что тот, без лишних промедлений и указаний к действию, готовится принять его. Аллен приставляет щедро смазанный — больше, чем нужно, но оно только к лучшему — вазелином член Майкла к ложбинке меж собственных ягодиц. Влажной, скользкой от предъэякулята и смазки головкой он надавливает на тугое колечко мышц и, с протяжным, едва ли не фальцетным «твою ж ма-а-ать…» на устах, впускает её внутрь. И замирает, давая себе — и Майклу — привыкнуть к новым, кружащим голову и отнимающим остатки самообладания, ощущениям. — Черт возьми, Майк, — шепчет он, зажмурившись, а Майкл всё не может оторвать от него глаз. Это «Майк» бьёт прямо в сердце, комом замирает в груди. Аллен поминает черта и остальных только в те моменты, когда ему страшно или до одури хорошо. Быть может, ему и страшно, и хорошо одновременно; попробуй его пойми, когда он едва ли не задыхается и сводит брови над переносицей так, что морщинки меж них начинают казаться глубокими шрамами. Он неспешно, на пробу, качает бёдрами, в попытке принять член глубже, чем пока способен, и — ожидаемо — зажмуривается от боли. Выгибается, запрокидывает голову. Надо бы сползти пониже, не то носом потолок расчертит... Рваный, несдержанный вскрик эхом раздаётся по салону. От удивления Майкл забывает, как дышать. До этого момента он не слышал Аллена таким. Обычно рот Аллен специально накрывал тыльной стороной ладони или всячески прятал лицо — безошибочно срабатывающий рефлекс, приобретённый им за все те разы, когда ради даже самой малейшей близости обоим приходилось шататься по мотелям, уборным в дайнерах и другим злачным местам на окраинах штата, где никто не мог заподозрить их в каких-либо непотребствах. Порой даже самое абсурдное дело у чёрта на рогах становилось для них спасением, но, увы, не бегством от жестокой реальности. А сейчас… — Ш-ш-ш, тихо, тихо, — по привычке успокаивающе бормочет Майкл. Хочет добавить что-то ещё, но ни одно слово так и не приходит на ум, потому что Аллен — потрясающе узкий, невероятно жаркий, внутри и снаружи, везде — стонет снова. Несдержанно, бесстыдно. И с этим звуком до сознания Майкла доходит прописная истина: они в милях от любых населённых пунктов. Вокруг них двоих — ни души. Им не от кого прятаться и незачем бежать. Незачем сдерживаться. Майкл понимает, что вот-вот выскользнет, и хватается за бока Аллена, скребёт по ткани рубашки и задирает её и нательную майку выше, оголяя его мягкий, но то и дело напрягающийся живот. Пальцы сводит, когда он касается ими низа живота, нарочно игнорируя изнывающий от недостатка внимания член, что сиротливо прижимается к лобку, а затем ведёт ладонями по неестественно тугим бёдрам. Аллен — натянутая струна, что вот-вот норовит лопнуть. Он балансирует, сжимает бедра Майкла коленями, боясь, что потеряет равновесие. Не верит, что тот его удержит, хотя он сотню раз доказывал обратное. Аллен ни на мгновение не перестаёт думать и продолжает анализировать всё, что происходит. Силится контролировать ситуацию даже сейчас, когда седлает Майкла так распутно, так грешно. К чёрту этот контроль. К ебеням анализ. Очертя голову, Майкл тянет Аллена на себя, насаживает почти до упора, и получает очередной — восхитительный — полустон, полукрик, которому со страстью вторит сам. Ему нравится то, что он слышит: их голоса сливаются в один. Аллен дрожит, сжимается вокруг его члена. Принимает целиком, весь, без остатка. Нет больше ни надменного взгляда, ни пальцев на губах. Он краснеет гуще, вжимает ладони в плечи Майкла и, вперившись в него растерянным взглядом, молвит едва слышное «подожди». Одно «подожди» обращается десятком таких же, до хриплого шёпота, до невнятных, хнычущих звуков. Майкл тонет в мольбе, и тонут в ней его собственные глухие «прости». Он, в самом деле, чувствует вину. Впечатывает извинения губами в шею Аллена — в стык под кадыком, где жёсткая щетина сходит на нет, и останется только тонкая бархатная кожа, — в ямку меж ключиц, в усыпанные веснушками плечи. Жадно целует, тянет, кусает, лижет. Не пропускает ни дюйма обнажённой плоти, и на ней — краснеющей, воспалённой от терзаний — остаются явные очертания зубов, белеют полосы от пальцев и ногтей. Майкл хочет, чтобы следы его деяний сходили постепенно. Хочет, чтобы Аллен смотрел на них, касался и долго не мог позабыть о том, что происходит между ними сейчас. Он двигается. Неспешно, постепенно наращивая темп, и дышит тяжело, сипло, как астматик после приступа удушья, жадно глотающий спасительный кислород. Ловит ртом дыхание Аллена, такое же беспокойное и срывающееся на нежные стоны, льнёт лбом к его лбу. Аллен весь мокрый, горячий — простынет. Майкл чувствует, что даже ладони — небольшие и какие-то щемяще робкие, — которыми тот мнёт его предплечья, когда млеет от каждого нового толчка, почти согрелись, впитали его собственную температуру, сделав своей. Он тянет его к себе, ближе, хотя куда уж — и без того почти сплавились, — стискивает его член и двигает рукой в унисон с собственными рывками; и Аллен царапается, кусается так же рьяно, как и он сам. Майкл продолжает вколачиваться в его податливое нутро, так, что звезды из глаз сыплются — быстро, резко, глубоко; и тот опускается на него, притискивается задом похлеще любой, даже самой опытной распутницы с берегов Испании. Командная, мать её, работа. Майкл целует Аллена, и срывает с его губ те самые жалобные, громкие, раздирающие горло стенания, которых ему, как оказалось, так сильно не хватало раньше. Цепкие пальцы, щеки, солёные от непрошеных слез. «Майкл, Майкл, Майк, Ма...». Проскальзывает даже пресловутое «капитан», так замечательно звучащее на вдохе, а потом Аллен совершенно забывается, и остаются только гласные. Аллен заставляет Майкла испытывать весь спектр чувств сразу: от ненависти до всепоглощающей любви к каждой родинке на его теле, к каждому несовершенству его кожи. Он заставляет его жить. «Живи быстро, умри молодым, оставь красивый труп». С первыми двумя пунктами Майкл справится легко, вот только труп оставить не получится, потому что он погибнет в объятьях Аллена, пропадёт, сгорит дотла, проникнет в его ткани своими, вольётся в его естество… И будет, наконец, счастлив.

***

Майкл ведёт ладонью по запотевшему стеклу и смотрит вдаль. Белёсый туман над дорогой постепенно расходится. Полная луна боязливо выглядывает из-за черного кружева редких туч. — Почти распогодилось, — накинув на плечи пиджак, сообщает Аллен с мечтательной улыбкой. Он забирается к Майклу под руку и охотно прижимается к его боку, тёплый, заспанный. Майкл — чувствуя, что не сможет не улыбаться ему в ответ — произносит: — Это, смею полагать, ты тоже рассчита... Аллен прерывает поток его слов коротким поцелуем, заставляя отвлечься от ерунды, которую он собирался произнести. Чуть позже зажигалка с хлопком падает Майклу на сложенные лодочкой ладони. Но курить ему больше не хочется. Запах Аллена вставляет куда сильнее, чем горечь никотинового смога. Ночь действительно удалась на славу. Уж кто бы сомневался, что всё будет так.