Посвящается Элоди — смертная казнь от твоей руки на сцене театра — моё последнее слово? Vale et me ama.*
***
Костюмерная полна пыли и странных запахов, впрочем, на удивление достаточно приятных. Это смесь из духов множества людей, носивших эти маскировки, нотки мыла, косметики и красок. Вайолет выплёвывает изо рта орехи, морщится и бросает взгляд в мутноватое зеркало — есть предположение, что её наставнику попросту нравится наблюдать за её мучениями, а не потому, что это всё действительно необходимо в учебном процессе. На девушке форма юнги, волосы убраны в небрежный пучок на затылке, а кепка криво надвинута на глаза. В этой мешковатой одежде — шорты, гольфы да растянутая матроска — она действительно смахивает на мальчонку, драющего палубу круглые сутки так, что кожа и волосы наверняка уже пропахли рыбой и порошком. — Я не могу поверить, что мне это пригодится! — в очередной раз восклицает Вайолет, и Олаф, устроившийся в кресле, бросает на неё недовольный взгляд поверх какого-то театрального журнала. — Голос, Вайолет, — поправляет он, внимательно и цепко на неё уставившись, и девушка, закатив глаза и откашлявшись, старательно поднимает голос до звонко-мальчишеского, с пробивающимися грубоватыми нотками: — Разрази меня чёртов гром, капитан, я занимаюсь чепухой! Олаф едва сдерживается от того, чтобы не фыркнуть от смеха, смотрит уже мягче, встряхивая журнал и кивая: — Мыло в рот, матрос. И приказы тут не обсуждаются. — Но как же демократия? — продолжает играть свою роль Вайолет, расхаживая по комнате и даже прихрамывая; на самом деле, ей куда больше подошла бы роль капитана, костюм которого, вместе с деревянной ногой, она видела среди прочих. — Это моя вторая любимая форма правления, — ухмыляется Олаф, деловито смачивая палец и перелистывая страницу. После морщится, рукой веля ей продолжать. — Давай-давай, не отлынивай! Твоя дикция всё ещё оставляет желать лучшего, так что, орехи и скороговорки, Бодлер, орехи и скороговорки. Никто не поверит тебе, если ты будешь мямлить. Вайолет мученически вздыхает, сдувая со лба чёлку, и оглядывает стены, в который раз с большим интересом изучая старые постеры, газетные вырезки и фотографии волонтёров в многочисленных маскировках. Она подходит ближе к дальнему углу стены, ранее скрытому несколькими вешалками с формой юнги, предварительно послушно сунув в рот орехи и начав бубнить какую-то скороговорку. Рассматривает улыбающиеся лица, замечая среди них мать в её любимом костюме стрекозы, а рядом… Рядом точно не отец. Это высокий мужчина в идеально сидящем сером костюме и, кажется, со светлыми глазами, контрастирующими с медово-карими у Беатрис; его волосы небрежно взъерошены и немного кудрявы, а улыбка кажется крайне обаятельной. Подмышкой он зажимает печатную машинку, у ног же покоится аккордеон. — Кхто этхо? — невнятно спрашивает Вайолет, и Олаф кривится, в который раз отрываясь от статьи и поднимая на неё раздражённо-вопросительный взгляд. Опомнившись, Бодлер достаёт изо рта орехи и указывает пальцем на фотографию. — Здесь, рядом с мамой. Мужчина с аккордеоном. Лицо Олафа на секунду вытягивается, потом неприязненно кривится и только после приобретает привычное равнодушное выражение. — Спроси у Беатрис, — отмахивается он от Вайолет, как от ребёнка, и та, недовольно насупившись, опускается на стул у старого фортепиано, поднимая вокруг себя небольшое облачко пыли. — Боже, Бодлер, до чего ты ленива. — Это третья маскировка за сегодня! — резонно возмущается Вайолет, вспоминая костюм невесты и торговки, и скрещивает руки на груди, закинув ногу на ногу. Олаф, вздохнув, смиренно откладывает журнал, глядя на неё несколько секунд так, словно придумывает наказание. — Ты умеешь играть? — он внезапно кивает на инструмент позади неё, и Бодлер мнётся, прежде чем ответить. — Отец учил меня лет до тринадцати. Наверное, кое-что я помню, — неуверенно тянет она, снимая кепку, от чего несколько прядей тут же падают на её лицо. Девушка предпринимает ленивую и безрезультатную попытку сдуть их, но, вдруг замерев, быстро забывает о ней, наблюдая за тем, как Олаф поднимается, подходя ближе, и, положив одну руку на спинку её стула, слегка склоняется над фортепиано. Вайолет приподнимает подбородок, разглядывая наставника вблизи, пока его пальцы пробегаются по клавишам, а комната наполняется знакомой, но немного искажённой мелодией. — Узнаёшь? Бодлер неуверенно кивает, невольно улыбнувшись уголками губ, и рука её, словно сама по себе, опускается неподалёку от чужой, нерешительно начиная вторить. Теперь мелодия становится правильной. — Не могу вспомнить, где же я её слышала… Вайолет вновь поднимает взгляд на Олафа, и тот тоже слегка поворачивает голову, встречая его с лёгкой одобрительной улыбкой. Он не отвечает, а Бодлер не настаивает. Когда мелодия приобретает уже совсем не знакомое звучание, девушка, замешкавшись, осторожно отводит руку, неловко сжимая и разжимая пальцы. Олаф хмыкает, начиная негромко подпевать себе под нос, играя теперь уже в обе руки, а Вайолет прислушивается, глядя на его внезапно воодушевлённое лицо. Господь, священники его и короли, Все ждали, И все будут ждать, Пока это не случится. Когда мелодия затихает, Олаф выпрямляется, и Вайолет распахивает прикрытые доселе глаза, словно почувствовав в этот миг, как чужое тепло, вместе с мелодией, отдаляется от неё. — Я боюсь не справиться на задании, — не успевая даже обдумать эту мысль, озвучивает Бодлер, после едва ли не прикрывая рот ладонью: наставник не слишком любит жалобы — уж это она запомнила отлично. — Мы сделаем всё сами. С тебя только одна реплика, и ты наверняка знаешь, какая, — он неожиданно ободряюще похлопывает её по плечу, и ученица слабо улыбается, вновь запрокидывая голову, чтобы взглянуть на него. Олаф как раз отводит взгляд от девушки куда-то на фотографии, и Бодлер нестерпимо хочется воспользоваться его подобревшим расположением духа, чтобы расспросить про звучавшую песню, но дверь в костюмерную распахивается, заставляя вздрогнуть. Приятно тяжёлая ладонь мужчины соскальзывает с её плеча, а сам он делает рефлекторный шаг назад. — Олаф, хватит мучить девочку! — вразвалочку заходит Жак Сникет, лучезарно улыбаясь и сразу направляясь к старому другу. Он добродушно кивает Вайолет, и та приветственно и немного натянуто улыбается ему, помахав ладонью. — Мучить? Ты, видно, забыл, как проходило наше обучение, — усмехается Олаф, крепко пожимая его ладонь и так же приобнимая в ответ. — Как поездка? — Отказываюсь говорить, пока не выпьем что-нибудь и не сыграем партию, — Жак пытается перехватить шею актёра рукой, чтобы нагнуть и по-ребячески потрепать его по макушке, но Олаф успевает несильно скрутить чужую руку: ещё несколько секунд они стараются побороть друг друга, забавно пыхтя и посмеиваясь. Вайолет осторожно съезжает со стула, чтобы добраться до своих вещей за ширмой, но Жак всё равно замечает её и окликает: — Вайолет, пойдёшь с нами? Уверен, тебе будет приятно лицезреть, как твой наставник всухую мне проигрывает! — Если можно… — девушка невольно вспоминает, что Беатрис крайне редко позволяла ей присутствовать на «взрослых встречах», и это правило, вероятно, успело плотно въесться в подкорку, хоть и царствовало оно в их доме отнюдь не всегда. — Только при условии, что ты возьмёшь учебник с собой, — ворчливо настаивает Олаф, прихватывая с кресла пиджак и накидывая его на плечи. — Учебник? Что на тебя нашло? — Жак удивленно приподнимает брови, отходя к двери, пока Вайолет спешно переодевается за ширмой, кое-как натягивая гетры и небрежно запихивая шнурки в ботинки. — Про систему Станиславского лучше прочесть, чем услышать, — актёр пожимает плечами, провожая смеющимся взглядом засеменившую вслед за Жаком Бодлер, молния платья которой оказывается не застёгнутой до конца, рискуя и вовсе разойтись. Олаф спокойно догоняет девушку, ловким и незаметным движением пальца застёгивая её до конца, отчего Вайолет едва заметно вздрагивает, удивлённо взглянув на него и тут же попытавшись осмотреть свою спину через плечо. Но наставник уже невозмутимо обгоняет её, поравнявшись со Сникетом, а девушка решает так и держаться немного позади, прижимая к груди учебник и поправляя то и дело съезжающую с плеча сумку. Признаться, поначалу она подумала о партии в шахматы. Но попетляв по извилистым коридорам штаба, компания выходит к бильярдной, в которую, как правило, ученики не захаживают. Вайолет опускается в кресло, с любопытством оглядывая просторную и светлую комнату, жмурится от лучей солнца, быстро скрывающимися, когда Олаф задёргивает плотные шторы. Он вновь скидывает пиджак, закатывает рукава и ослабляет нашейный платок, вальяжно опираясь на кий, точно на трость. — Пул или снукер? — деловито спрашивает Жак, наводя на Олафа свой кий, словно шпагу. — Снукер, — волонтёр хмыкает, отводя тонкое древко от себя и неспешно подходя к тому столу, что побольше. Вайолет, подтягивая ноги в кресло, ладонью подпирает подбородок, неотрывно и любопытно за ними наблюдая. В особенности, пожалуй, за Олафом — его способ коммуникации с близкими удивительным образом раскрывает мужчину с самых лучших сторон, начиная с особенной, искренней улыбки и заканчивая непривычной расслабленностью в позе и осанке. Понаблюдав, как Жак раскладывает шары в пирамиду и понимающе хмыкнув в ответ на его комментарии о поездке, Олаф отходит к бару, наливая что-то себе в стакан. Бросает взгляд на Вайолет, и та, растерявшись, не успевает отвести свой. — Хочешь кофе или лимонад? — спрашивает он, слегка склонив голову набок, и Бодлер, убрав прядь волос за ухо, медленно кивает. — Кофе, если можно. Она собирается встать, но наставник небрежно машет рукой, веля остаться на месте, и скрывается за стойкой. Жак тем временем скрупулезно сверяет положение шаров, после с задором обращаясь к Вайолет: — Знаешь что-нибудь про бильярд? — Честно говоря, очень мало, мистер Сникет, — признаётся она, и мужчина кивает, довольно потирая ладони. — Мы с твоим наставником полмолодости провели за этим столом. Тебе понравится. Олаф выглядывает из-за стойки, недовольно морщась и тыча ложкой в сторону друга: — Полмолодости? Ты что, уже списываешь нас со счетов? Жак отмахивается от него. — Мы даже участвовали в чемпионате. Твоя мама очень за нас болела тогда, — ударяется он в воспоминания, принимая из рук Олафа чашку с кофе и размеренно отпивая из неё. — Смотри, белый шар называется биток, им выполняется удар по прочим шарам. Вот это — болкерная линия, а это… — Сникет, мы поняли, что ты ещё помнишь термины, — ехидно бросает ему Олаф, подходя к Вайолет и протягивая ей чашку на блюдце. — Спасибо, — бормочет она, смущённая его слишком хорошим настроением, и провожает спину наставника взглядом. Он деловито осматривает поле, хлопает в ладоши и театральным жестом руки показывает, что шоу начинается. Друзья кидают монетку, решая, кто бьёт первым, и удача оказывается на стороне Жака, явно довольного таким раскладом. — Это на самом деле очень интеллектуальная игра, — деловито поясняет Сникет спустя несколько минут, расхаживая вдоль стола и задумчиво потирая подбородок. Вайолет вытягивает шею, отпивая ещё глоток горячего кофе — на удивление сладкого, именно так, как она любит, а Олаф закатывает глаза, легко уколов соратника кием в бок. — Разве здесь не нужен судья? — задумчиво подаёт голос девушка, наблюдая за тем, как Олаф с определённым актёрским изяществом склоняется над столом, прицеливаясь и прикрывая один глаз. Раздаётся приглушённый стук шаров, и граф довольно хмыкает, когда сразу два падают в лузу. — Конечно, этот усатый бывает тем ещё засранцем, но я ему доверяю. — Да, но… не нужно ли следить за Вами? Сникет смеётся, кивком указывая на Вайолет: — Зришь в корень, милая, он тот ещё плут. Но я люблю идти на риск. Актёр хмыкает, глянув на ученицу смешливым оценивающим взглядом, и нарочито строго бросает: — Читай давай, а не умничай, мисс Бодлер. Та демонстративно утыкается в книгу, вскоре вновь выглядывая из-за страниц и отслеживая каждое движение игроков. Спустя около получаса Жак устало проводит ладонью по лбу: они идут вровень, а Олаф, самодовольно уперев руки в бока, подстёгивает друга поспешить с ходом. — Вайолет, не хочешь попробовать? — вдруг предлагает Сникет, и глаза девушки тут же загораются. — Нужна передышка — так бы и сказал, старик, — подтрунивает актёр, но Бодлер уже с энтузиазмом вскакивает, с готовностью подходя ближе. Жак, довольный собой, протягивает ей кий, и она слегка растерянно оглядывает игровое поле, сжав древко пальцами. Всё же увидеть со стороны — не значит суметь повторить хотя бы позу… Девушка неуверенно наклоняется, направляя кончик кия в белый шар, и оценивает расположение прочих, задумчиво покусывая губу. — Могу помочь, — растягивая слова, говорит Олаф, подходя к ней и смело поправляя положение её локтя и кисти. — Я не на вашей стороне играю, — парирует Бодлер, позволяя, впрочем, руководить своими конечностями. — Переживу. Вот теперь бей. Вайолет затаивает дыхание и не слишком сильно подталкивает биток: несколько цветных шаров расходятся в разные стороны, ударяясь о бортик, но притормаживают у лузы, так и не попав в неё. — Ничего, ещё повезёт сегодня, — ободряюще комментирует Жак, добродушно улыбаясь в усы, а Олаф упирается рукой в бортик, наклоняясь и словно бы готовясь что-то сказать Бодлер. Однако губы его вновь смыкаются: вероятно, наставник успевает передумать, хоть и на дне глаз его загораются знакомые хитрые огоньки. — Двое против одного! Ну что же, мне не привыкать, — отстранившись, хмыкает он, бегло оценивая своё положение и делая точный удар по зелёному шару, прибавляющий сразу три очка в его пользу. Довольно, как сытый кот, улыбнувшись, Олаф присаживается на бортик, закуривая, и лениво отслеживает, как Бодлер подвязывает волосы, глубоко задумавшись. Она, как и Жак, слегка склоняется над игровым полем, просчитывая всевозможные ходы, и актёр невольно начинает следить за ней чуть внимательнее, ожидая, что же та решит. — Мистер Сникет, можно?.. — Разумеется. Уверен, твой ум уже поострее моего. — Розовый шар даст нам сразу шесть очков, правильно? — Да, но… — Сникет задумчиво цокает языком, указывая на скопление шаров почти у самого борта, — он почти недоступен. Рискуешь поставить биток в сложное положение для нашего следующего хода, чем только поможешь противнику. Вайолет, задумчиво сведя брови к переносице, постукивает пальцами по столу, ещё разок измеряя глазом расстояние. И вот, вновь начинает прицеливаться, слегка закусывая губу и щуря один глаз, подобно Олафу. Оба мужчины вытягивают шеи, наблюдая, как она, затаив дыхание и крайне надеясь на то, что правильно скоординирует силу удара, довольно жёстко подталкивает биток. Все трое отслеживают долгий путь шара, ударившегося сначала об один бортик, затем — о второй, и только после — о розовую цель, медленно, но верно отправляя её в лузу. Биток при этом остаётся в середине поля. — Ха! — победно восклицает Сникет, похлопывая Вайолет по плечу. — Голова! Пробовал я научить Дункана, но тот вечно умудряется отправить шар за пределы стола, можете себе представить? Олаф усмехается, выпуская дым на поверхность поля так, что он, подобно туману, окутывает оставшиеся шары, добираясь до пальцев Вайолет. — Новичкам везёт, — заключает граф, едва различимый за сигаретной завесой, точно кэроловская Синяя Гусеница. Двумя пальцами он салютует Бодлер, на что та по-лисьи улыбается в ответ, пока Сникет выписывает на доску новый счёт. Олаф хочет добавить что-то ещё, наверное, чтобы стереть с её светящегося лица эту смесь коварства и торжества, однако в комнату, не стучась, заходит Кит, и оба мужчины почти что выравниваются по стойке смирно, вопросительно переглянувшись. Олаф даже быстро тушит сигарету, разгоняя ладонью дым, чем вызывает лёгкий укол удивления у Бодлер. — Чего вы как нашкодившие дети? — задорно сверкнув глазами, хмыкает женщина, мельком осматривая их и цепляясь взглядом за Вайолет, после чего приглашающе разводит руки, словно для объятий. — Дорогая, Беатрис попросила привезти тебя. Твой папа вернулся. — Правда? — Бодлер, встрепенувшись, воодушевленно улыбается — Бертрана не было дома уже добрых пару месяцев. И как всегда, детали его поездки детям, даже если им почти восемнадцать, не раскрывались. — А своего вернувшегося братца ты даже не поприветствуешь? — Жак приобнимает Кит за плечи, и Вайолет невольно удивляется тому, насколько они разные, несмотря на то что двойняшки — женщина едва достаёт брату до плеча, — но одновременно и всё равно схожие, благодаря серо-голубым глазам и мягким каштановым волосам, слегка вьющимся. — Мы с тобой уже виделись, — иронично вскинув бровь, уточняет Кит, рассеянно поглаживая живот под расстёгнутой курткой. — Как больница? — подаёт голос Олаф, присев на тот край бортика, что ближе к Сникетам, и во взгляде, обращённом к бывшей супруге, плещется смесь эмоций: от теплоты до мальчишеской неловкости. — Медсёстры всё так же категоричны, а врачи — до зубного скрежета педантичны, — кротко улыбается Кит, взглянув на него. И добавляет мягко, словно прочитав в его глазах немой вопрос: — Мы в абсолютном порядке. Не волнуйся. Олаф кивает, на миг сжимая челюсти так, что линия скул проступает до невероятного остро, но быстро расслабляется, поворачиваясь к Бодлер и кивая в сторону двери: — Завтра к десяти жду тебя в Театре на Жасминовой улице. И не… — Опаздывать. Я помню, сэр, — Вайолет улыбается чуточку ехидно и, подхватив сумку с кресла, прощается с обоими волонтёрам, подходя к Кит. Та приобнимает её и, напоследок щёлкнув брата по лбу, уводит девушку к двери. Олаф хмыкает, глядя им вслед, и взгляд его становится туманным и глубоко задумчивым — Вайолет замечает это, когда на секунду оборачивается через плечо. Актёр же возвращается к столу, и Жак подходит к нему, начиная о чём-то говорить, точно объясняя или ободряя. Когда они с Кит спускаются по лестнице, женщина вздыхает, ласково проводя ладонью по сверкающим перилам. — Скорее бы снова скатиться с них! — заговорщическим шёпотом говорит она, и Бодлер улыбается, на всякий случай придерживая Сникет под локоть. — Когда родится малыш? — интересуется девушка, открывая дверь перед Кит, и та, благодарно улыбнувшись, удивительно изящно выпархивает на улицу. — Через два месяца, полагаю. Никаких сил уже дожидаться! — смеётся Сникет, уже не так грациозно забираясь в автомобиль, а Вайолет садится рядом, на переднее сидение. — Всё время забываю, что тебе уже можно здесь сидеть. Как же летит время… Кит заводит машину, включая радио, и Бодлер вскоре умиротворённо прикрывает глаза, вслушиваясь в заигравший джаз и насвистывание женщины, попутно вдыхая запах яблоневых рощ, мимо которых они проезжают. — Как тебе наставничество Олафа? — вдруг спрашивает Кит, не отрывая глаз от дороги, и Вайолет несколько секунд молчит, раздумывая. Сформулировать ответ не так уж легко. — Это… интересно, — приподняв уголки губ, уклончиво откликается она, вовсю стараясь сдерживаться, чтобы не начать допрашивать Кит щекочущими её жгучее любопытство вопросами о Олафе и о них — как о бывшей паре. — Думаю, у меня тоже не слишком простой характер. Рыбак рыбака… Кит понимающе кивает, задумчиво поглаживая руль и бросая взгляд в зеркало заднего вида. — Знаешь, когда-то твои родители даже хотели внести нас с Олафом в список ваших опекунов. На случай, если с ними что-то случится, — доверительно сообщает Сникет, вероятно, чтобы поддержать диалог, сама того не понимая, распалив интерес Вайолет ещё больше. — Я даже не знала, что такой список вообще существует, — опешив, бормочет Бодлер, слегка нервно приглаживая юбку платья. — Так, значит, вы?.. — О, нет-нет. В итоге там оказались только те, кто связан с вами по крови, пусть и очень дальней, — не вдаваясь в подробности, поясняет Сникет. — Оно, пожалуй, и к лучшему. Олаф бы с ума сошёл, если ему на голову внезапно свалилось бы трое ребятишек. Вайолет смеётся вместе с ней, но откровенно натянуто, мыслями находясь довольно далеко: странно, что родители ни разу не удосужились обсудить такой вопрос непосредственно со своими детьми, явно имеющими право голоса в подобных вопросах. Впрочем, так было всегда. Нечему и удивляться.***
Дома Вайолет первым делом бросается в кабинет отца, уже начавшего вновь корпеть над какими-то документами, задумчиво покусывая кончик ручки. — Папа! — она спешно скидывает в кресло пальто и сумку, и Бертран поднимает взгляд, который из серьёзного тут же становится невероятно ласковым. — Эдисон, — мягко тянет, поднимаясь из-за стола и крепко-крепко обнимая запыхавшуюся дочь. — Как твоё обучение? Прости, что пропустил так много. — Всего лишь месяц. Расскажи лучше про поездку! — она вновь чувствует себя десятилетней девчонкой, так отчаянно жаждущей заглянуть за завесу безумно притягательных тайн родителей. — Обязательно, но… позже, — взглянув на часы, слегка виновато отвечает отец в такой же манере, что и раньше, и старшая из детей Бодлеров лишь укоризненно качает головой, смиренно вздохнув. — Зато я привёз тебе подарок. — Ох, я надеюсь, это новый набор инструментов, — лукаво щурится Вайолет, и мужчина мягко щёлкает её по носу, заставляя смешливо фыркнуть. — Не совсем, милая, — Бертран как-то неловко посмеивается, вытаскивая из-под стола коробку и протягивая её дочери. Та быстро и с энтузиазмом срывает яркую подарочную упаковку, заглядывая внутрь, и обнаруживает там… — Туфли? — девушка, слегка сникнув, недоумевающе хмурится, осторожно доставая их на свет и разглядывая уже внимательнее. Первым делом отмечает металлическую пряжку и приятное количество ремешков, смыкающихся вокруг лодыжки, — целых три, изящных, с вырезанными по коже узорами. Крепкий, не слишком тонкий каблук обрамляют такие же узоры, делая туфли достаточно вычурными и необычными, но всё равно на удивление элегантными. — Будет, что надеть на день рождения. На этот раз справим в штабе с настоящим размахом, — оправдывает свой подарок отец, с теплотой погладив дочь по макушке. — Целых восемнадцать лет, Вайолет, самое вре… Он не успевает договорить, когда дверь кабинета отворяется, и заглядывает Беатрис, лучезарно им улыбнувшись. — Ужин готов. Правда, если бы не Солнышко, мой пирог бы уже превратился в угольки, — смеётся женщина, вновь подзывая их, а когда Вайолет подходит ближе, тут же начинает ворчать, старательно поправляя её растрёпанные от бега волосы и помятый воротник платья. — И где тебя носило, Вайолет, только взгляни на себя! Семейный ужин проходит на удивление спокойно и приятно, хоть Вайолет и почти не говорит, лишь коротко отвечает на вопросы про обучение и Олафа, подметив, впрочем, один беспокойный и внимательный взгляд матери, брошенный в сторону Бертрана. После трапезы они с Клаусом поднимаются в её комнату, где брат тут же плюхается на кровать (жалуясь на то, что та более удобная, чем в его спальне), а Вайолет присаживается на подоконник, разглядывая ставший немного непривычным вид на сад. Они сажали его всем семейством, что оказалось весьма сложной задачей: Солнышко то и дело перегрызала черенок лопаты, а то и зубья вил, вынуждая главу семейства привезти с рынка целый ворох садовых инструментов — про запас. — Мне кажется, вероятность допустить критическую ошибку на таком задании — не более пяти процентов из ста, — выслушав её переживания, заключает Клаус, деловито записывая что-то в блокнот. — Пять — это много. — В этих пяти процентах и условия слишком необычные. Например, если обрушится крыша театра… Но с чего бы ей рушиться именно в день пьесы? Вайолет вздыхает, ногтем ковыряя постепенно облезающую краску на окне. — Страхи не всегда рациональны, Клаус. — Значит, тебе нужно свести иррациональность к минимуму. Продумай худшие варианты, — уверенно подытоживает средний из детей Бодлеров, и, помолчав немного, добавляет тише: — Я понимаю, у тебя есть причины бояться. После того… инцидента. Но ведь это была ужасающая случайность. — Я бы сказала, это была ужасающая необходимость, — бормочет Вайолет, наконец решаясь примерить туфли, чтобы отвлечься от своих мыслей. Плотно застегнув ремешки, девушка осторожно выпрямляется и делает неуверенный шаг вперёд, после сразу притормаживая и поднимая ликующий взгляд на Клауса. — Не упала! — Вайолет, ты сделала один шаг. — Путь в тысячу миль начинается с одного шага, умник. — Едва ли Конфуций предполагал, что кто-нибудь соберётся преодолевать тысячу миль в неудобных туфлях… Бодлер, хмыкнув и щипнув ехидничающего брата за щеку, успешно пересекает комнату, лишь разок покачнувшись и едва не подвернув ногу. — Тебе они к лицу. И… к ногам, — отвешивает великодушный комплимент Клаус, на что Вайолет делает благодарный, кривой реверанс, вызывая у него смех своей неуклюжестью. Они ещё немного кривляются, разыгрывая когда-то давно увиденную сценку из Шекспира, пока в кармане Клауса не начинают верещать подаренные Вайолет часы — серебряные, на цепочке и со встроенным таймером, чтобы педантичный братец мог планировать свой день с максимальной точностью. — Кит сказала, мне нужно полностью выучить карту приливов и отливов, а ещё изучить историю финских пираток, — вздыхает он, спрыгивая с кровати и педантично поправляя воротник. — Интересно, как тебе это вообще пригодится? — Так же, как и тебе — умение подражать голосу юнги… Видимо, у них с графом Олафом это семейное. Вайолет выдавливает улыбку, провожая Клаусом взглядом, и, как только дверь за ним закрывается, откидывается на кровать, раскинув руки. Потолок её комнаты усеян звёздами, светящими в темноте, и несколькими самодельными люстрами, работающими при звуке хлопка. Полежав немного, Вайолет приходит к странной идее, совершенно никак не связанной с изобретательством, но настолько яркой, что девушка решительно поднимается и, быстро переобувшись, выбегает в коридор. Семейная библиотека Бодлеров величественна и поистине огромна. В ней легко ориентироваться при помощи каталога, но сейчас Вайолет нужно кое-что, по её памяти находящееся в разделе «Неотсортированное»: это шкаф в самом тёмном углу и один вещевой сундук, настолько пыльный, что Вайолет закашливается, открывая его: кодом к замку всегда служила дата дня рождения младшей сестры, хотя многие вещи в нём были куда старше Солнышка. Вайолет достаёт автоматическую точилку для карандашей, которую она изобрела в десять лет (усовершенствованная версия и сейчас покоится на рабочем столе этой библиотеки), одну из теорем Клауса, объяснения которой занимают всю тетрадь, игрушку, с хищно откушенной головой… Испорченные плёнки фотографий, бесполезные подарки дальних родственников, какие-то нашивки и значки, отломанные клавиши некого музыкального инструмента — и на кой чёрт вообще это хранить? Наконец, на дне сундука находится стопка исписанных нотных тетрадей со множеством пояснений и заметок на полях, и Вайолет довольно улыбается, прижимая их к груди и отходя к неизменно стоящему у окна фортепиано, хотя отец уже давно не играет — с тех пор, как и мама перестала петь. Девушка принимается кропотливо изучать записи, вскоре добавив к своему исследованию парочку книг из раздела «музыка», не замечая, как день за окном сменяется вечерними, туманными сумерками. Когда Вайолет достигает конца листа из самой середины стопки, взгляд её цепляется за особенно странную заметку, являвшуюся скорее перепиской. Зачастую бывает трудно признать, что тот, кого вы любите, далёк от совершенства, или вспоминать стороны его характера, которые отнюдь нельзя назвать похвальными.* Л.С Намекаешь на то, что я плохо играю? Б. Это совершенно точно почерк матери, крайне аккуратный и с длинными хвостиками в некоторых буквах. Всего лишь пометка к моей будущей книге. Не вздумай даже предположить хоть на миг, что ты — не совершенство, Беатриче. Ты снова коверкаешь моё имя! В полночь у статуи ежа. P.S. той, что в саду, а не прямо под окнами кабинета отца, дурачок. Заглажу свою вину, сыграв тебе на своём новёхоньком аккордеоне. Навсегда твой, Л.С Вайолет в растерянности перечитывает эти строки раз за разом, почти ловя за хвост ускользающее из пальцев понимание. Аккордеон! Фотография в костюмерной. Л.С? Первая любовь матери? На фотографии они выглядели уже достаточно взрослыми, а ведь родители поженились, когда обоим было двадцать два… «Впрочем, мама и этот «Л» могли остаться друзьями даже после расставания, отсюда и общее фото», — резонно рассуждает Вайолет, не находясь в настроении для того, чтобы строить теории касаемо тайн чужого прошлого, и ставит перед собой ноты, наконец пробуя сыграть — всё-таки, руки действительно помнят. Они всё, всё помнят. Как и старые, исписанные листы бумаги, как потёртые фотографии и выброшенные кольца… Как душа — прикосновения.***
Чтобы не опоздать, Вайолет выходит пораньше, недовольно поправляя добровольно-принудительно надетую соломенную шляпку. Шёлковая лиловая лента, украшающая её, вьётся следом за девушкой, подгоняемая ветром, и Вайолет думает, что это, возможно, даже красиво: как на какой-нибудь картине, и потому всё же не снимает. Она обгоняет даму, едва вышагивающую по булыжной мостовой в своих туфлях, и мысленно радуется, что подаренную ей обувку можно будет надеть исключительно на празднество, а после — засунуть пылиться куда-нибудь на дальнюю полку. Бодлер идёт через сосновый парк, где покупает себе фирменное лакомство местного продавца — еловое мороженое, усыпанное кедровыми орешками, и, подышав здешним потрясающе бодрящим воздухом, возвращается на более оживлённые улицы: здесь снуют вечно занятые, одетые с иголочки банкиры и модницы с маленькими, точно сумочки, собаками, чумазые фонарщики и шумные торговцы газетами, усталые чистильщики обуви, пожарные и уличные скрипачи… Все они — и есть жизнь, во всём её удивительном многообразии, но Вайолет почему-то всегда хочется от неё сбежать. Словно у них всех есть чёткие социальные роли — и это их неоспоримое право на то, чтобы быть, в то время как она может лишь казаться. Вайолет, слегка омрачённая вновь вернувшимися деструктивными мыслями, сворачивает на авеню, стараясь шагать в тени раскинувшихся вдоль дороги деревьев. Клаксоны вечно спешащих машин и крики неугомонных зазывал начинают раздражать всё больше и больше, поэтому девушка неосознанно ускоряет шаг, двигаясь уже едва ли не вприпрыжку и придерживая при этом шляпу. И вскоре она облегчённо сворачивает на Жасминовую улицу, заканчивающуюся величественным, но старым зданием театра, уже не таким популярным, как тот, новёхонький и модный, что на Тёмном авеню. Однако, Бертран всегда говорил, что в старом театре остаётся «неповторимый шлейф тайны», который не умрёт, даже если здание снесут полностью — а такая вероятность есть, судя по слухам, гуляющим по городу. Совсем рядом с Театром есть маленькое кафе — «Ахматова», в которое они всем семейством когда-то заглядывали после очередного выступления матери на сцене. Родители покупали себе тирамису и фирменный жасминовый чай, а детям — мороженое и клубничные лимонады. Теперь Вайолет сидит здесь одна, хоть и за тем же столиком. У большого окна, с отличным видом на обветшавшие от времени ступени здания театра и несколько букинистических и антикварных лавок на противоположной стороне узкой улочки. Все дома Жасминовой улицы бежево-коричневых тонов, точно пенка на эспрессо, и сейчас по ней изредка слоняются мальчишки на разваливающихся скрипучих велосипедах, да пожилые парочки с такими же пожилыми, уставшими от жизни собаками: словом, от всего на этой улице буквально веет ароматом уходящей, неповторимой эпохи. Вайолет предпочла бы уйти вместе с ней, нежной и размеренной, потому что мир должен оставаться тихим местом. Пожилой официант, выдёргивая её из раздумий, приносит чашечку ароматного кофе и тост с соблазнительной золотистой корочкой, покрытой апельсиновым джемом — подарок от заведения. Вайолет поднимает удивлённый взгляд, и мужчина улыбается, смущённо поправляя накрахмаленный фартук: — В вас угадываются черты Беатрис, мисс Бодлер. Я помню, как она заходила сюда после репетиций, уставшая, но такая счастливая. И здесь, — он, с загоревшимся взглядом человека, давно не имевшего слушателя, указывает на полупустую улицу, — всегда сновал кто-нибудь из её труппы! Молодые, статные, с такими вот глазами, полными восторга! Театр гремел премьерами, в дни которых Жасминовая приобретала особый, карнавальный шарм — из-за количества людей, всегда одевавшихся так же по-хорошему причудливо, как и ваша прекрасная мать — на сцене, — он вдруг замолкает, продолжая смотреть в окно с застывшей в глазах радостью от вспышки ностальгии, а после, спохватившись, добавляет, вновь посмотрев на Вайолет своими добрыми глазами: — Простите, мисс, что трачу ваше время. — Боже, что вы! — Бодлер едва приходит в себя после ярких кадров чужой жизни, застилающих глаза, заставляя почувствовать те же потрясающие эмоции, хоть и с привкусом горькой печали по минувшему. Она берёт его за огрубевшую от времени ладонь, чувствуя, как сердце внутри едва ли не болезненно сжимается. — Спасибо, что поделились. Знаете, иногда мне кажется, что я родилась слишком поздно… но через воспоминания других людей я могу представить, будто бы всё же застала это время. Официант — мистер Ридус, судя по нашивке на форме — быстро кивает, взглянув на неё с искренней благодарностью. — Приходите в любое время, — горячо заверяет он, а Вайолет заверяет, в свою очередь, что придёт обязательно, и они ещё несколько минут разговаривают, обсуждая лавки напротив и что там можно было найти интересного раньше, да и сейчас — тоже, если правильно искать. — Мисс, вы не в Театр, случаем, направляетесь? — встрепенувшись, вдруг спрашивает собеседник, когда Вайолет допивает поостывший, но всё равно такой по-настоящему вкусный кофе. Она кивает, опомнившись и торопливо бросив взгляд на настенные часы — в запасе ещё десять минут. — Ко мне забежал кот оттуда, вернёте его? — Кот? — недоумевающе переспрашивает Вайолет, провожая взглядом засеменившего куда-то хозяина заведения. — Да-да! — кричит он из-за стойки, после чего слышатся звуки возни и недовольное сонное мяуканье. Наконец, мужчина выносит на свет белоснежного пушистого кота с крайне недовольной мордочкой, совсем не сочетавшейся с прочей внешней очаровательностью. — Он живёт в Театре, но повадился бегать ко мне за колбасой. И мистер Ридус всучивает ей это создание, недовольно воззарившееся на девушку своими разноцветными глазами — один мутно-зелёный, а другой прозрачно-голубой. В носу очень медленно, но начинает щекотать: даёт о себе знать лёгкая степень аллергии, которой в их семье страдает одна лишь Вайолет, в отличии от унаследованной и общей для всех детей Бодлеров — на мяту. Девушка, шмыгнув носом, рассеянно поглаживает кота по шерстке, отмечая, как на перчатке остаются шерстинки, и вновь устремляет взгляд в окно. И едва не подпрыгивает, когда видит рядом с театром припаркованный чёрный автомобиль, длинный и угловатый, кажущийся старомодно готическим на фоне остальных маленьких фордов пастельных цветов. Он так похож на своего хозяина, чёрт возьми. — Ох, боже мой, простите, простите, но мне пора! Спасибо! Ещё увидимся! — тараторит она на одном дыхании, спиной толкая дверь и лучезарно улыбаясь машущему ей мужчине, попутно крепко прижимая притихшего кота к груди. Свободной рукой — хотя такое тяжёлое мурчащее создание гораздо удобнее было бы держать двумя — снова приходится придерживать головной убор, норовящий слететь, пока Вайолет в ускоренном темпе пересекает улицу, подбегая к лестнице и начиная своё триумфальное восхождение. Добравшись до её конца и изрядно запыхавшись, девушка тянется к ручке двери в тот самый момент, когда та уже отворяется, едва не стукая девушку по носу. Она едва успевает отскочить назад, и кот испуганно подпрыгивает в руках, вцепившись когтями в плечо так, что Бодлер чертыхается, торопливо пытаясь отцепить его настырную лапу. Воспользовавшись замешательством девушки, порыв ветра срывает с неё шляпу своей мягкой и такой тёплой, но настойчивой рукой, задорно пуская головной убор вниз по ступеням. В сердцах Вайолет чертыхается повторно, наконец поднимая мрачный взгляд и обнаруживая перед собой Олафа, вскинувшего обе брови. — Во-первых, ты опоздала, — резюмирует он спокойно, после протягивая руки и ловко отцепляя от неё взбесившегося кота. — Во-вторых, я прощаю тебе эту оплошность, поскольку ты принесла Уголька. — Уголька? — Вайолет, шмыгая носом и рассеянно стряхивая с себя шерсть, смотрит то на успокоившееся в крепких руках актёра животное, то на ухмыляющееся лицо наставника, лениво прищурившегося и изучающего её раскрасневшееся лицо. — Он же белоснежный, как… как снег! — Ненавижу снег, — морщится Олаф, начиная неспешно спускаться по лестнице, поглаживая Уголька между ушей, и Бодлер рефлекторно следует за ним. — Конечно, я бы предпочёл чёрного или рыжего, но раз уж судьба подкинула мне такого, то что же поделать, верно? — А как вы его… — она не успевает договорить, когда граф выуживает из-под своей машины панаму, встряхнув её в воздухе и после небрежно нахлобучив на макушку застывшей Вайолет. — Когда-то Кит постоянно таскала подобные шляпки. Абсолютно бесполезный аксессуар, если спросите меня, — негромко ворчит Олаф, опираясь о край начищенного и сверкающего на солнце капота. Он опускает Уголька рядом, и тот вальяжно разваливается, греясь об нагретую поверхность. Вайолет, в свою очередь, бесцеремонно присаживается прямо на ступеньку, ловя неодобрительный взгляд. — Знаешь, как погибла Айседора Дункан? — в своей излюбленной неожиданной манере спрашивает наставник, неспешно закуривая и прислушиваясь к звукам джаза, доносящимся с веранды ресторанчика неподалёку. — М-м-м… Шарф попал в колеса, — припоминает Вайолет, незаметным движением вытирая нос рукавом и подставляя его под лучи солнца. — Мы с Клаусом как-то нашли в библиотеке книгу про самые странные смерти в истории. — Познавательно, — хмыкает Олаф, стряхивая пепел вниз, к своим потёртым остроносым ботинкам. — Так вот ленты на шляпах мне напоминают тот шёлковый шарф смерти. — Ну, они не настолько длинные. — А могли бы быть. Они замолкают, разглядывая каждый что-то своё: Вайолет — машину Олафа и его полосатые брюки, Олаф — пожелтевшие на солнце театральные афиши. — Вон в той лавке, — мужчина кивает на ту, что с витриной, украшенной разноцветными черепушками, точно на карнавале смерти в Новом Орлеане, — у хозяина точно такой же, как у Айседоры, Амилькар Гран Спорт. Удивительная машина. — Хотела бы я хотя бы просто посидеть в салоне, — вздыхает Бодлер, вытягивая ноги и рассматривая свои ботинки. — Но лучше, конечно, прокатиться. — Только без этой своей шляпы, — хмыкает Олаф, бросая себе в ноги окурок, чтобы потушить его подошвой. И ещё раз смотрит на лавку, упомянутую в диалоге. — Никаких шляп, сэр, — уверенно заверяет Вайолет, и мужчина ещё раз усмехается, искоса взглянув на неё. — Бери Уголька — и вперёд, — командует он, отрываясь от капота, и, не дав вставить и слова про аллергию, ловко взлетает по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Бодлер старается не отставать, закидывая мурчащего кота через плечо и сдувая падающие на лицо прядки. — Я познакомилась с мистером Ридусом из «Ахматовой», — говорит она, когда Олаф, дождавшись ученицу, пропускает её первой. — Такой интересный собеседник. — О, ещё бы, — кивает граф, заходя следом и приподнимая уголок губ в улыбке. — Он помнит нас всех совсем юнцами, бегающими туда за кофе после бессонных ночей и изнуряющих репетиций. Вайолет хочет расспросить его подробнее, но одёргивает себя — тут нужна деликатность и абсолютно точно никакой спешки. Они пересекают холл со старыми кассами, причудливыми автоматами и сувенирными тележками, минуя широкую лестницу, ведущую, судя по всему, в ложи наверху. Олаф ныряет в неприметную служебную дверь, за которой находится длинный коридор, оформленный в красно-золотистых тонах, чьи стены увешаны старыми цветастыми афишами. Вайолет пытается поспевать за широким, уверенным шагом наставника, в который раз разглядывая его волосы и всё так же удивляясь их непослушности и схожести с костром, перерастающим в дым, что неумолимо тянется к небу. Он на мгновение оборачивается через плечо, чтобы убедиться, идёт ли ученица следом, после чего резко сворачивает в нишу, распахивая штору, служащую дверью. Бодлер послушно ныряет следом, и они оказываются в зале: таком знакомом, впечатляющим размерами и рядами по-настоящему дорогих и добротных сидений бордовых оттенков. Олаф внезапно тормозит, потирая подбородок и о чём-то размышляя, а Вайолет предсказуемо едва не врезается в него, застыв в тот момент, когда её подтекающий, точно прохудившаяся крыша, нос едва не упирается ему в острую лопатку, скрытую плотной рубашкой. — Будем учиться, как эффективно и быстро прятаться на ограниченной местности, — выдаёт он с таким видом, будто мысли гениальнее Вайолет сегодня уже не услышит. Кот, извернувшись так, чтобы взглянуть на Олафа, вопросительно мяукает, и Бодлер вторит ему: — Это как? Олаф недовольно закатывает глаза, точно она не понимает совершенно очевидных вещей, и, цепко положив руку ей на плечо, обводит широким жестом зал. — Допустим, ты и твои противники находитесь на одной пьесе. И, по-хорошему, они не должны о тебе знать, но по собственной исключительной рассеянности ты… — Я не...! — …выдаёшь себя, и вот тут начинаются кошки-мышки. И ты, Вайолет, как самая что ни на есть мышка, должна быстро ориентироваться и находить подходящие норки. Улавливаешь? Он выжидательно на неё смотрит, точно настоящая кошка на настоящего грызуна, и девушка медленно кивает, бегая глазами от его лица Олафа до сцены и обратно. — Замечательно, — с энтузиазмом кивает он, потащив её за собой. — Здесь крайне важна интуиция, которую вполне можно развить на случай, если её у тебя тоже нет. — Что значит «тоже»? — ворчливо хрипит Вайолет, покосившись на свесившуюся с локтя Олафа кошачью морду, но мужчина игнорирует её слова, пускаясь в долгие и достаточно подробные размышления о побеге в случае преследования. — Прислушиваться к звукам — очень важно. Как и следить за тем, не дышишь ли ты как олимпиец после забега, — важно продолжает Олаф, заводя её в закулисье. — Если на пути попадётся какая-либо одежда, непременно хватай: возможно, вскоре получится вырваться к толпе и затеряться в ней. Даже если ты понимаешь, что такой вариант событий крайне маловероятен, всё равно имеет смысл прихватить вещи — так можно навести преследователей на ложный след. Понимаешь, важно не просто спрятаться, но и оставлять себе пути для отступления, иначе попросту самолично загонишь себя в ловушку без выхода. — Кажется, у вас большой опыт в этом, — замечает Вайолет, сдерживая улыбку при виде его слегка вытянувшегося лица. — Скоро и у тебя будет, не переживай, — с тем же посылом откликается Олаф, блеснув глазами, и подводит ученицу к ответвлению коридоров. — Всё в этом здании связано. Из одного угла, если постараться, можно попасть в противоположный, оставшись незамеченной преследователем, в данном случай — мной. Вайолет нервно сглатывает. — А когда мы поговорим про задание?.. — Сразу после наших импровизированных пряток. В конце концов, это тоже тебе пригодится, если что-то пойдёт не так, — Олаф опирается плечом о стену, скрещивая руки на груди. — То есть всё же что-то может пойти не так? — Бодлер нервно сцепляет пальцы, и актёр качает головой, молча снимая с неё шляпку и прокручивая её на своём длиннющем пальце, украшенном потёртым перстнем. — Меньше слов, больше дела. Твоя задача — добраться до выхода из театра, — не медля больше, командует он, показательно закрывая глаза и начиная отсчёт. Вайолет, растерявшись, просто разевает рот, наблюдая, как даже Уголёк мигом бросается прочь. И на «восьми» начинает бежать в противоположную от кота сторону, получая в спину насмешливое «Бодлер, не беги, как слон, ради всего святого!». Но та уже скрывается в коридоре с гримёрными, здраво предположив, что Олаф догонит её прежде, чем она успеет пересечь гигантский зал и холл, и взбегает по короткой лестнице, ведущей, судя по табличкам, к уборным и кафетерию. Стараясь сохранять трезвую голову, девушка ныряет в кафетерий, но, вспомнив про тупик и быстро передумав, возвращается в коридор, лихорадочно его осматривая. Замечает нишу, скрытую серо-голубой, как её шифоновое платье, шторкой. Деваться некуда — снизу, у лестницы, уже раздаётся деликатное покашливание Олафа — и потому девушка бросается за неё, предварительно умно оставив дверь в столовую приоткрытой, как ложный след. Олаф, то ли случайно, то ли подыгрывая, ведётся на эту уловку — Вайолет видит сквозь щёлку. И стремительной птицей выпархивает из своего убежища, бросаясь к лестнице и скатываясь вниз по перилам — так куда более бесшумно. Обернувшись уже у самого конца ступенек, девушка успевает заметить шевелюру Олафа, и сердце беспокойно ёкает, как при настоящей погоне. Будто так уже было, но не здесь и даже не в прошлом. Когда-то. Театр залит пыльным солнечным светом, отражающимся от всех поверхностей, слепя глаза. Олаф нарочито медлит, давая ей, как новичку, небольшую поблажку. Он с ленцой проводит ладонью по перилам лестницы, отмечая на ней потёртости, оставленные тысячами тысяч коснувшихся её рук, взглядом окидывает стены, после — бросает его вперёд, отмечая скрывающийся в проёме хвост бледно-голубой струящейся ткани. Внезапно виски обжигает уколом мигрени, и Олаф невольно подносит ладонь к брови, хмурясь и осторожно трогая расходящийся фантомными трещинками лоб. Вспышка, как от прожектора, ослепляет так, что на секунду мужчину одолевает уверенная мысль — это конец. Он ослеп. В опровержение этой мысли, перед глазами начинает вырисовываться образ, сначала тусклый, но постепенно набирающий обороты в своей яркости. И — чертовской реалистичности. Серо-чёрные тона, среди которых — заплаканное, полное исступлённого страдания лицо… Вайолет? Её глаза почти безжизненны, и в них, как в мутном зеркале, отражается огонёк спички, которую она швыряет в него, вновь ослепляя. Олаф ударяется лопатками о стену, к которой невольно отшатывается из-за вспышки, и так же резко, как погрузился в это видение, приходит в себя. — Чёрт тебя подери, — бормочет он слегка ошарашенно и озирается, после чего тут же переходя на бег, чтобы пуститься следом за Бодлер — не хватало ещё ей проиграть в самом деле. С прочим можно разобраться позже. В зале пусто — неужели добралась до выхода? В голове тем временем точно обосновывается маленький телевизор, от старости постоянно перебивающийся помехами и шипением, сквозь которые слышатся обрывки фраз киногероев и телеведущих. Я… и-иду… иска-а…ть… Олаф, морща лоб, неспешно поднимается по лестнице вдоль рядов, и, следуя зову интуиции, сворачивает на один из самых верхних, с отдельной ложей, проходящей как раз над проходом в зал и открывающей самый лучший вид на сцену. Ограждение этой ложи подобно балконному — оно не сплошное, а с прутьями, загнутыми в витиеватые металлические узоры. Когда Олаф уже почти возвращается обратно к лестнице, краем глаза цепляется за скользнувшее белое пятно, и мужчина резко разворачивается на пятках, слегка отклоняясь назад и вытягивая шею. Это, конечно же, Уголёк, деловито скрывающийся за крайним в ряду креслом. Тут же слышится приглушённый чих, больше похожий на писк, и Олаф широко ухмыляется, вальяжно направляясь следом за котом. В самом углу он предсказуемо обнаруживает Вайолет, которая ногой старательно отпихивает от себя животное и после поднимает на наставника испуганный взгляд. — Зря ты сразу не побежала к выходу, — он качает головой, и Бодлер вскакивает на ноги, пытаясь перелезть через кресло на ряд выше, но актёр, корпусом подавшись вперёд, ловко хватает её за лодыжку, потянув на себя и… Снова ослепляющая вспышка. Он волочит её, рычащую, запыхавшуюся и извивающуюся, по столу, видя, как чужие ногти оставляют кривые полосы на столешнице. Помещение кажется смутно знакомым — неужели это «Развязка»? Вспышка вновь рассеивается, точно туман, и Вайолет, будто бы сама находясь под влиянием видения, ударяет его пяткой в колено, отчего дезориентированный Олаф невольно падает на него, сморщившись от боли, но не отпуская лодыжку девушки и дёргая на себя сильнее. Бодлер валится на пол, съезжая с кресла, через которое так и не успевает перебраться, и перекатывается на спину, активно дёргая вытянутой ногой, по которой неумолимо соскальзывает ткань платья, обнажая участок над коленкой. В этот же момент их возня прерывается шумом внизу, и оба резко поворачивают головы в сторону: в зал заходит Кит, озираясь по сторонам, и стоит ей обернуться и поднять взгляд выше — женщина непременно их увидит. Из-под кресла вновь показывается Уголёк, ловко прыгая Вайолет на грудь и взмахивая пушистым хвостом прямо перед её носом, отчего лицо девушки искажается в отчаянном желании вот-вот чихнуть. Олаф стремительно пригибается, продолжая стоять на колене, и тут же нависает над ней, спихивая Уголька и прижимая жёсткую ладонь к губам и носу девушки. Та испуганно и растерянно моргает, но до боли щекотные ощущения в носу всё же отступают, и Вайолет облегченно выдыхает в чужую руку, скосив глаза в сторону. Олаф, отрываясь от её лица, делает то же самое, взглядом провожая ничего не подозревающуюся Кит на сцену. Колено ноет лёгкой болью, вынуждая уменьшить опору на него, и Олаф невольно оказывается ещё ниже над Вайолет. Его обдаёт колким запахом духов — они похожи на покрытую ледяной коркой вишню — и чем-то ещё исключительно девичьим: то ли запахом бархатной кожи, всегда сопровождающим девушек её возраста, то ли почему-то знакомым цветочным шампунем. Нагнуться бы к волнами раскинутых, упругих кудрей, чтобы узнать наверняка, но здравый смысл берёт верх, ударяя, точно обухом по затылку. Бодлер всё ещё выглядит немного испуганно и загнанно, судя по часто вздымающейся груди. Лента с каштановых волос почти соскользнула: Олаф чувствует её краем второй руки, на которую опирается об пол рядом с головой девушки. С каждой секундой она становится всё спокойнее, и волонтёр медленно разжимает ладонь, ловя судорожный выдох в районе своего подбородка. Звук шагов внизу хоть и удаляется, но всё ещё сковывает настороженностью, и Вайолет вздрагивает, только сейчас ясно ощущая очертания тела над собой: они точно соприкасаются бёдрами и почти — солнечными сплетениями. Из-за ворота рубашки Олафа выскальзывает медальон, холодом металла касаясь её ключиц, но обдумать это девушка не успевает, неконтролируемо и нервно начиная шевелиться под чужим телом, завидев у ног Олафа враждебный хвост Уголька. Пальцы актёра прижимают несколько прядок к полу, и Вайолет болезненно и беспокойно хмурится, когда волосы натягиваются, вынуждая Олафа сдвинуть руку. Бодлер, судорожно вдыхая, приподнимается на локтях, едва при этом не упираясь носом в плечо Олафа, отчего тот, словно очнувшись, подаётся назад, оттолкнувшись от пола, чтобы быстрее выпрямиться, отряхивая колени. — Попалась, — подытоживает он слегка охрипшим голосом и протягивает Вайолет руку. Та хватается за неё, оказываясь рывком поднятой на ватные, затёкшие ноги. — Нужно больше практики, — таким же сдавленным голосом оправдывается она, избегая его взгляда и торопливо оглядываясь в поисках Уголька. Того уже и след простыл. — Устроим, — бормочет актёр, разворачиваясь и возвращаясь обратно к лестнице, ведущей к сцене. — Идём. Кит должна была привезти твой костюм на завтрашнюю постановку. Вайолет, облизнув сухие губы и коротко кивнув, быстро идёт следом, сверля его слегка сгорбленную спину задумчивым взглядом.***
Спустя пару часов подробнейшего обсуждения всех передвижений на сцене, ворчаний Олафа на Кит (и наоборот), а также нескольких литров пота, сошедших с ладоней Вайолет, репетиция заканчивается. Девушка, вымотанная количеством информации и отчуждённостью наставника, старающегося лишний раз её не касаться, волочит ноги к выходу, преследуемая Угольком и оттого неизменно чихающая. На улице за это время успело похолодать, и Бодлер зябко передёргивает плечами, лениво отодвигая кота ногой и стараясь как можно быстрее спуститься по лестнице, уже подумывая над тем, чтобы снова заскочить в «Ахматову». Небо наливается свинцом, норовя вот-вот обрушиться водопадом на головы нерадивых горожан, не прихвативших с собою зонтики. К ногам, подгоняемая ветром, подлетает газета, и Вайолет опускает на неё туманный взгляд, вчитываясь в заголовок ๖ۣۜDaily Punctilio: «Внучка герцогини Виннипегской сыграет обворожительную невесту в новой пьесе Аль Фанкута! Не пропустите!» Вайолет усмехается, убирая ногу с газеты, и та уносит благую, хоть и приукрашенную, весть дальше. «Надеюсь, дойдёт до кого надо. И план пройдет безупречно», — размышляет Бодлер, цепляясь взглядом за автомобиль и видя в оконном отражении его приближающегося владельца. Девушка оборачивается, в некоторой неловкости переминаясь с ноги на ногу и не зная, как деликатнее попрощаться. — Нужно было сразу сказать, что у тебя аллергия на кошек, — говорит он, рукой отодвигая её со своего пути и резким движением открывая дверцу машины. — Это не смертельно, — откликается Вайолет, наблюдая, как мужчина скидывает свой пиджак на заднее сидение и расстёгивает верхнюю пуговицу рубашки — преддождевая жара даёт о себе знать. — Садись, — командует он, кивая на сидение рядом с собой, и Бодлер не нужно просить дважды: она резво ныряет в салон, тут же вдыхая дорогой запах кожи и елового ароматизатора. Здесь хорошо. — Я знал человека с такой же аллергией. — Полагаю, нас таких около десяти процентов от всего взрослого… — Не перебивай меня и пристёгивайся, — он припечатывает Вайолет раздражённым взглядом к спинке сиденья, наблюдая, как она поспешно накидывает ремень, и только после продолжает: — Так вот, однажды он чуть не умер от отёка Квинке, а мне пришлось караулить его в реанимации, — бубнит с зажатой между губ сигаретой Олаф, заводя мотор и щёлкая пальцем по голове игрушечного эльфа, украшающего панель. — Вас больше расстроило то, что он мог умереть, или же своё потраченное время? — с вежливой ехидностью уточняет Вайолет, открывая окно и впуская в салон свежий воздух вместе с мелкими капельками начинающегося дождя. — Полагаю, второе, хотя в случае первого я бы сгинул в океане слёз любивших его женщин. Они проносятся по улицам, точно чёрная молния, а Олаф то и дело бросает что-то в окно проезжающим мимо участникам движения, которые, по его не слишком скромному мнению, совершенно точно ничего не знают о дорожных правилах. По правде говоря, Бодлер не уверена, что он сам помнит их в правильной формулировке, но не слишком беспокоится по этому поводу — вдыхать струйки дыма, которые он выпускает кольцами, слишком приятно и успокаивающе. — Как звали этого человека? — вдруг уточняет Вайолет как можно более непринуждённо, вытягивая руку изо окна и ловя тонкими пальцами порывы прохладного ветра. Олаф медлит и, кажется, перекатывает это имя у себя на языке вместе с дымом, пока всё же не озвучивает на выдохе: — Лемони. Его звали Лемони. — Странное имя, — роняет Вайолет, прикрывая веки. — Не люблю лимонные пироги. А раз уж захотелось назвать в честь цитруса, так лучше бы выбрали апельсины. — Я подумал так же, — с коротким смешком отзывается Олаф, глубоко затягиваясь и откидываясь на мягкую обивку сиденья. — Вы уже думали над именем для ребёнка? — Вайолет поворачивает к нему голову, разглядывая слегка напряжённый профиль и кисть, которой он небрежно придерживает руль, второй рукой стряхивая с брюк пепел. — Оно точно никак не будет связано с едой, — хмыкает актёр, когда они выезжают к знакомой и кажущейся бесконечной яблоневой роще, среди которой тянется лента асфальта. — И с литературой. Что-то простое. Бодлер, слегка удивлённая, кивает, вновь отворачиваясь к окну и наблюдая, как белоснежные соцветия крон проносятся мимо, наполняя салон новым душистым запахом. А Олаф начинает насвистывать в такт заигравшей по радио мелодии, и Вайолет невольно улыбается, взглянув на мужчину: мама часто делает так же, когда моет посуду или прогуливается по саду со своим любимым кружевным зонтом. Капли дождя бисером опадают на локонах Бодлер, но она не замечает этого, чувствуя себя как никогда прекрасно в этой пахнущей другой эпохой машине, рядом с самым странным и интересным собеседником в её жизни.***
От волнения хотелось уменьшиться до невозможного, а потом и вовсе исчезнуть, как космический мусор — в чёрной дыре, лишь бы не чувствовать этот холодный пот на пояснице и ладонях. — Вайолет, ты слишком бледная, — обеспокоенно бормочет Кит, трогая её лоб. — Я была против этой идеи, правда, но упрямца, как Олаф, ещё нужно поискать. В зале будет Беатрис, если тебя это утешит. Нет. Абсолютно, чёрт возьми, не утешит. Но Вайолет лишь вежливо кивает, едва волоча ноги следом за Кит, за руку, как ребёнка, ведущую её через холл. Возле двери уже поджидают Жак, Арнеле и Элоди — все трое в чёрных костюмах и с вычурными тростями, имеющими скрытые лезвия в набалдашниках. — Вздумалось же ему похищать её именно сегодня. Погода ведь ужасная! — причитает Арнеле, скрупулёзно поправляя пиджак, чтобы скрыть прицепленную к поясу подзорную трубу, и смотрит на Элоди так, словно та умеет контролировать погоду, но именно сегодня, чтобы насолить подруге, игнорирует эту способность. — А где Олаф и Густав? — ослабевшим голосом спрашивает Вайолет, выходя следом за этой делегацией, и Кит с улыбкой кивает на нарочито неприметную машину, по которой вовсю барабанит ливень. Олаф, для чьего роста она оказывается не слишком удобной, сгорбившись, мрачно что-то пережёвывает. Вайолет тоже поела по возможности плотно — уж Сникет проследила по всей строгости, следуя, вероятно, усиливающимся материнским инстинктам. — Густав подъедет отдельно, — всё таким же мягким голосом вещает Кит про исполнителя роли её жениха, раскрывая зонтик и ведя девушку к машине. Остальная троица усаживается в такси, бубня и толкаясь — ну совсем как дети. — Готова? — не дожевав свой сэндвич, спрашивает Олаф, оборачиваясь к ученице. Он уже одет в смокинг, как и подобает ведущему под венец дочь. — Ну… — она откашливается, и наставник понимающе кивает, отворачиваясь, чтобы включить музыку. Начинает играть «Magenta mountain» Имы Сумак, и Бодлер слегка оживает. — Я её обожаю! — Знаем, — Кит подмигивает ей в зеркало заднего вида, а Олаф ворчит: — Не понимаю, как можно это слушать. — Ещё я люблю сестёр Эндрюс, — обиженно оправдывается Вайолет, ловя на себе смеющийся взгляд графа и вдруг понимая, что тот попросту пытается её отвлечь. Сглотнув, девушка поспешно отводит свой в окно, заливаемое ливнем так, что ничего и не разглядеть. Остаток пути проходит в метаниях от полнейшего безразличия и смеха над шутками Олафа до состояния такой паники, что тошнота подступает к горлу, а перед глазами плывёт. Наконец автомобиль со скрипом тормозов по лужам останавливается у чёрного входа в театр, и актёр поворачивается к Кит, разводя руки и красуясь: — Я выгляжу как приличный отец, отдающий свою дочурку незнакомцу в жёны? — Вполне, — улыбается Сникет, протягивая руки, чтобы поправить его пастельно-голубой шейный платок, заменяющий ненавистные для Олафа бабочки и сочетающийся по цвету с венком и перчатками будущей невесты. — Поцелуй на удачу? — коварно ухмыльнувшись, спрашивает Олаф, слегка подавшись к бывшей супруге, и Бодлер спешно отворачивает голову, вслушиваясь в доносящуюся из театра музыку — кажется, это как раз-таки сёстры Эндрюс. Вот только никакой радости это не доставляет. — Довольствуйся своей, — так же коварно качает головой Кит, убирая руки и кладя их на руль. — Я буду ждать вас здесь, на случай… — она осекается, бросив быстрый взгляд на и без того взвинченную Вайолет. — Просто на всякий случай. Олаф кивает и выпрыгивает из авто, открывая дверь и подавая руку Бодлер, но та, слишком глубоко задумавшись, игнорирует этот жест, молча перепрыгивая лужу и оказываясь перед дверью. Она как раз отворяется, впуская волонтёров, и мир снова погружается в туманность. Преодолеть расстояние от точки А до точки Б получается только благодаря яркому ориентиру в виде Олафа. — Гляди-ка, всё словно бы под тебя, Бодлер. Это ведь Bei… Mi*… что-то там, — говорит он где-то под ухом, и Вайолет лишь кивает, невольно прижимаясь к чужому боку, когда мимо них проносится шумная и беспокойная группа актёров, что отнюдь не добавляет спокойствия. И когда я увидела тебя, дорогой, мое сердце осветилось. И этот старый мир показался мне новым. Хлопок двери выдёргивает девушку из мыслей, и она поднимает голову, осматриваясь — это гримёрная, относительно тихая и приятная, в отличии от коридоров. Олаф опускается в кресло, закидывая ногу на ногу, и к Вайолет подбегают какие-то бледные женщины, тут же подхватывая её под локти и буквально утаскивая за ширму, где начинается вся театральная магия. Они даже уделяют внимание её лицу, нанося розовые румяна на высокие скулы и веки, оживляя его, а затем укладывают волосы в крупные волны, осторожно прикрывая ими вырез на спине и плечи. Финальным штрихом становится изящный венок с пока что откинутой назад плотной фатой — по итогу она, разумеется, будет отлично скрывать лицо. Вайолет, покачиваясь, выходит на свет, сразу направляясь к зеркалу, чтобы взглянуть на себя: платье с объёмными, приспущенными рукавами, расшитый бисером корсет и шёлковый подол, расширяющийся к низу. — Почему именно такое? — нарушает тишину Бодлер, оглядываясь — в комнате уже нет никого, кроме Олафа, поднимающегося из кресла. — Ты похожа на Мари Виннипегскую, если платье сидит по… фигуре, — кашлянув, отвечает актёр, рассеянно поправляя прядки волос на её плече. — Не волнуйся так, никто не даст тебе спичек, а значит, вероятность облажаться сводится практически к нулю, — он пытается пошутить, но Бодлер кивает слишком серьёзно, будто по-настоящему утешаясь этим фактом. Олаф смотрит в глаза её отражению ещё несколько секунд, после чего переводит взгляд на свои наручные часы, хмурясь. — Твой женишок уже должен быть здесь, — бормочет он, отходя от Бодлер и выглядывая в коридор, с кем-то переговаривается там, после чего зло хлопает дверью так, что Вайолет невольно вздрагивает, сжимая влажными пальцами край струящегося платья. — Густав пропал! — в сердцах восклицает Олаф, расхаживая по комнате, но быстро берёт себя в руки, чтобы лицо ученицы окончательно не слилось с фатой. — Ладно. Значит, сегодня быть тебе сироткой, Вайолет. — Кольца у него, верно? — уточняет она, тоже взяв себя в руки, и, получив кивок Олафа, бросается к сумке. Не то, не то, не то… Вот! Она достаёт кольцо, что Олаф отдал ей не так давно, будучи опьянённым, и протягивает его обратно. — Надо было сразу отдать. Актёр неопределённо качает головой, с трудом отрывая взгляд от золотого обруча и переводя его на лицо Вайолет. — Не беспокойся. Кольца — меньшая из наших проблем. Она кивает, достав из сумки небольшой изящный нож, не так давно врученный самим Олафом, и уверенно прячет его за резинкой гольфов, приподняв подол платья. Олаф никак это не комментирует, хотя и наблюдает. — Время! — командует кто-то из коридора, и мужчина быстро подытоживает в маленькую рацию, скрытую в его кармане: — Спектакль начат. Мистер Икс в здании. — Мистер Икс? — Вайолет фыркает от смеха, и граф передразнивает её, после чего берёт под руку и уводит из комнаты. — Ты всё помнишь? — уточняет он, когда они так близко к сцене, что слышны все реплики актёров. — Свет погаснет ровно после того, как за кулисами прокричит дрозд, и тогда его люди метнутся на сцену. Их сразу перехватят… — Я помню, — мягко, но уверенно обрывает Бодлер, и сама набрасывает на своё лицо второй слой фаты. Кто-то усаживает её на лавочку, пока вокруг снуют прочие актёры, переодеваясь и подтрунивая друг над другом. «Интересно, они вообще в курсе, что должно произойти? Скорее всего, нет, чтобы информация никуда не просочилась…», — рассеянно думает Бодлер, выглядывая из-за своей свадебной завесы и наблюдая, как Олаф скрывается на сцене. Его роль, как всегда, драматично-комедийная, и девушка невольно улыбается, вслушиваясь в поставленный голос. Проходит время, и много, и мало — одновременно… Кажется, слышится что-то про свадьбу. — Пора, Вайолет, — шепчет кто-то знакомый над ухом, и она, вздрогнув, быстро поднимается с места. Её подталкивают на сцену, и мысленно девушка выругивается — всё же сквозь эту ткань практически ничего не видно. Когда она выходит, оркестр начинает играть «мазелтоф», слегка дезориентируя внезапной громкостью, но ни единое движение в ней, к собственной гордости, не выдаёт испуга. Девушка останавливается возле алтаря, и театральный голос Олафа вещает: — Вот и моя чудная невеста! Из зала слышатся радостные возгласы, чьи обладатели явно заждались звезду вечера, и Вайолет, вспоминая вчерашнюю репетицию, кокетливо ведёт плечом, приветствуя ожидающих. Раздаются хлопки особо впечатлительных и ещё парочка вскриков — странная публика, ничего не скажешь. Олаф ударяется в монолог о любви, расхаживая неподалёку от Бодлер, пока вновь не замирает рядом и, взяв её маленькую руку в свою, крепко целует костяшки. — …Я пересёк тысячу морей… «В мире всего семьдесят три моря», — мысленно поправляет Вайолет в манере своего брата и ухмыляется, чувствуя при этом удивительное спокойствие, разливающееся по телу после касания волонтёра. — О, сколько женщин я встречал, но никто, никто из них не был краше этого величественного, аристократичного цветка, что жаждали заполучить все вельможи этого славного города! Наконец, он размеренно возвращается к алтарю, кланяясь невесте, и та слегка кланяется в ответ, сильнее сжимая букет — уже скоро… Актёр, играющий священника, произносит стандартные для этого ритуала слова, за которыми следуют короткие «согласен!» и «согласна», старательно подражаемое услышанному на записях голосу. На палец, как влитое, садится кольцо, и Олаф накрывает её ладонь своей: на миг Вайолет бросает и в жар, и в холод. — Она так прекрасна, что я не смею коснуться её поцелуем! — отпустив её руки, он возводит свои к небу, и из зала слышится недовольный ропот. Кажется, собралось слишком много поклонников лица Мари… Ропот продолжает нарастать, и Вайолет почти видит, как Олаф мысленно закатывает глаза, чертыхаясь. — О, неужели я слышу голоса самих ангелов, велящих мне решиться на этот шаг? Вайолет очень хочется фыркнуть от смеха, но сделать этого она не успевает: фигура Олафа внезапно приближается, пальцами цепляя подбородок, и даже через плотную ткань девушка чувствует выдох. Он медлит, словно пытаясь вычислить, как точно не попасть в её губы, а затем, наконец, сокращает расстояние полностью. Вайолет, невольно прикрыв глаза, чувствует касание, попадающее в самый уголок рта. Вопреки желанию и всякому здравому смыслу, всё внутри ёкает и переворачивается с ног на голову за эти несколько томительно долгих секунд, и Вайолет едва не покачивается в сторону, но чужая рука на предплечье удерживает её на месте. — Смею ли взгля… Гаснет свет. Рано! Вайолет чувствует, как Олаф, стремительно отреагировав, отодвигает её куда-то за свою спину. В зале слышатся отнюдь не восторженные вскрики, а после и вовсе звуки глухих ударов, сменяющихся руганью и грохотом падающего где-то совсем рядом тела. Рука Олафа резко отстраняется, как и он сам, и Бодлер стягивает с себя фату, пытаясь разглядеть хоть что-то в этой темноте. Совсем рядом слышится приглушённое рычание и звуки борьбы, но вслушаться как следует она не успевает: кто-то хватает её за волосы, потянув на себя, и Вайолет невольно вскрикивает, пытаясь выдернуть пряди из чужих пальцев. У неё получается, хотя кожа головы от подобного рывка начинает гореть жаркой болью. Господи, господи, господи, ничего не видно! Олаф! На рефлексах она бросается в сторону закулисья так быстро, как только может, и едва не замирает, когда слышит где-то в зале крик Беатрис… Надо продолжать бежать. Страха нет, есть инстинкт, которому она следует, врезаясь в стены и чувствуя затылком, как за ней гонятся. Рассудок быстро и вовремя подсовывает недавние воспоминания, рисуя эти коридоры более чётко, и девушка начинает двигаться смелее, доверяя своей памяти. Перестав ударяться о стены, Вайолет чувствует прилив уверенности, пока не осознаёт, что её хватают за развевающийся конец фаты, и та слетает, но Бодлер больше не обращает на это внимания, ускоряясь, и через несколько мгновений спотыкается обо что-то под ногами, стремительно прокатываясь по полу на животе, пока мощно не ударяется макушкой в стену. Перед глазами ярко вспыхивает крошево звёзд, а колени саднит, но на это совершенно нет времени. Она стремительно переворачивается на спину и пытается отползти, чётко увидев в свете окна надвигающегося на неё человека, чьё лицо изуродовано несколькими шрамами. Чувствуя звенящую и ледяную пустоту в голове, Бодлер молниеносно вытягивает нож, отточенным движением швыряя его перед собой. Он врезается ровнёхонько в кадык, разрывая его, и брызги крови долетают до её лица, оседая бурыми пятнами на шёлке платья. Вайолет вскрикивает и упирается в стену позади себя, в ужасе прижимая руки ко рту и едва сдерживая тошноту. Это было… инстинктивно. Точно во сне. Струящаяся по чужому телу кровь не может быть настоящей, это, должно быть, бутафория… — Ты, мелкая дрянь! — в конце коридора показывается ещё один человек, бегущий к ней, но на этот раз Вайолет лишь беззащитно прикрывает голову руками, смиренно ожидая удара, точно считая, что заслужила его. И вновь никакого страха, лишь капля сожаления о чём-то, ускользающем сквозь пальцы. Слышится глухой удар, заставляющий её медленно открыть глаза и отвести руки, чтобы увидеть: оглушённый мужчина ничком лежит на полу, выронив стилет, а над ним возвышается запыхавшийся Олаф. — Цела? — коротко спрашивает он, быстро поднимая девушку на ноги и бегло осматривая на наличие ран. — Я убила его, — бормочет она, прижимаясь к чужому плечу и тёплому боку, и Олаф наконец более осознанно смотрит на лужу крови и покоящийся в ней труп. — Хороший бросок, — говорит он с нечитаемой интонацией, нервно проводя кончиком языка по нижней губе. — Вайолет, это была самооборона, и… — Только не говори Беатрис, — шепчет она, чувствуя, как по щекам текут слёзы, оставляя мутные дорожки поверх розовых румян. — Не скажу. Тише, Вайолет. В коридор стремительно вбегают Арнеле и Элоди с тростями наперевес, готовясь отразить любой внезапный удар. — Она уже сама справилась. Где Сникеты? — прохладно бросает Олаф, не отпуская Вайолет от себя, да и та не спешит отстраняться, ощущая его крепкую ладонь на рёбрах. — Хороший бросок, — бормочет Арнеле, вторя уже прозвучавшим словам волонтёра, пока Элоди быстро связывает по рукам и ногам второго нападавшего. — Они успокаивают зал и полицию. — На этот раз быстро примчались, заразы, — вставляет Элоди, распрямляясь и протягивая ключи Олафу. — Разберитесь с телом. Женщины кивают и, начиная тихо спорить о чём-то, пристраиваются по обе стороны трупа, чтобы приподнять его, но этого Вайолет уже не видит: наставник уверенно и быстро уводит её по коридору, положив ладонь на затылок и не позволяя обернуться. На улице всё ещё дождь, и он как раз кстати — большинство следов крови смываются с лица к тому времени, как Бодлер оказывается на переднем сидении. Олаф молча протягивает ей пиджак, и она впервые осознанно вглядывается в его лицо: волонтёр зло играет желваками и, не дождавшись, когда она придёт в себя, чтобы сжать пальцы на пиджаке, накидывает его на её плечи сам. — Вы злитесь? — тихо спрашивает девушка, потянув за воротник, чтобы сильнее закутаться в чужую вещь. В голове пусто, а телу холодно — это всё, что она способна почувствовать. — Конечно, я злюсь, Вайолет, — бросает Олаф, вдавливая газ в пол и вскоре уже вылетая на дорогу. — Надо было лучше проверить этот дрянной персонал. Всё совсем не как раньше. — То есть, вы злитесь… не на меня? Мужчина, кажется, замирает от удивления, поворачивая к ней голову. Его глаза блестят, а жёсткие губы сжимаются в тонкую линию. — На тебя? Боже, Бодлер, конечно нет, — с какой-то усталостью откликается он, и только сейчас Вайолет замечает расцветающий на его скуле синяк. — Говоря прямо, это я тебя подвёл. Обещал ведь, что всё будет как надо. Он договаривает уже более тихо, на миг прикрывая глаза и вновь поджимая губы, точно нескончаемо ругаясь у себя в голове каждую долю секунды. — Из-за меня пришлось так обороняться. Я виноват перед тобой. — Хорошо, что вы не сердитесь, — уголки её губ приподнимаются в странной улыбке, и Олаф смотрит на неё, точно на сумасшедшую — по крайней мере, так интерпретирует этот взгляд Вайолет. — Ты не в себе. Позже обсудим, — качает головой мужчина, втягивая воздух носом. — Попробуй заснуть. — Заснуть? — Вайолет хрипло смеётся, подтягивая ноги на сиденье и обнимая их руками. Олаф ничего не отвечает, сосредоточенно глядя на дорогу, и остаток пути проходит в тишине. История повторяется. Они вновь промокшие, хоть и не так сильно, как в прошлый раз, вваливаются в холл, оставляя за собой мутные следы. Вайолет, покачиваясь и держась за стены, добирается до гостиной: такой просторной, холодной, благородной… Есть ли среди этого благородства место для неё? — Bei mir… bist du schön*, — осекаясь, тихо напевает она себе под нос, рухнув на мягкую лавочку перед белоснежным, как некогда её платье, роялем — диван находится дальше, а ноги не держат уже сейчас. — Я дам тебе какое-нибудь успокоительное, — бормочет Олаф, замирая посреди комнаты и нервно проводя ладонью по своим волосам. А Вайолет, ощущая себя так, будто уже приняла его, тайком вдыхает запах чужого пиджака — уже едва уловимый, но всё равно знакомый, и потому благотворно действующий на её рассудок. Олаф в одной рубашке со свободными рукавами и в тёмно-синем жилете, плотно на нём сидящем. Вайолет вглядывается в этот глубокий синий и отстранённо спрашивает: — Почему всё пошло не так? — Несколько причин. Давай-ка, вставай, надо отвести тебя… — он подходит ближе, но Бодлер перебивает, поднимая взгляд и проходясь им по чужой напряжённой шее, на которой отчётливо проступает вязь вен. — Сыграете со мной? Я правда тренировалась. Олаф будто бы цепенеет на миг, после в привычно-ироничной манере вскидывает бровь, невольно усмехаясь уголком губ. — Вайолет, я тебе сейчас дам подзатыльник. — Не надо. Лучше сыграйте. Олаф закатывает глаза и, помедлив ещё какое-то время, всё же опускается рядом с ней, бесцеремонно пододвигая бедром. Вопросительно смотрит, пробегаясь глазами по её воодушевившемуся лицу и ожидая, что будет дальше, и после чего можно будет скорее с этим закончить. Вайолет чувствует, как соприкасаются их плечи, чувствует его материальность, осязаемость, в то время как себя ощущает призраком, бредущим в кромешной тьме, не чувствуя даже земли под несуществующими ногами. Но где-то впереди совершенно точно виднеется свет: маяк ли это или мигающая лампочка подсобки — какая, в общем-то, разница? Хотя Олафу больше подошёл бы маяк. — К сожалению, я не могу быть вам достойной… — она, расфокусированным взглядом блуждая по своим рукам, замолкает, старательно и волнительно подбирая нужные слова, — партнёршей, поскольку предложить могу всего лишь «К Элизе» Бетховена. — Элиза, так Элиза, — пожимает Олаф своими широкими плечами, слегка улыбнувшись, и пробегается пальцами по клавишам, точно привыкая к ним. Вскоре они начинают играть, поглядывая друг на друга: сначала получается неуверенно, нервно, сбивчиво — из-за Вайолет, но мужчина, чему она правда благодарна, не ехидничает, как сделал бы это в любой другой день, и постепенно они подстраиваются друг под друга. Неспешно, понимающе, изящно. Олаф даже прикрывает глаза, слегка склоняясь над клавишами ниже, точно прислушиваясь, а Вайолет смотрит на его спокойное, не искажённое привычными яркими эмоциями лицо и затаивает дыхание. Замечает на его рубашке кровь — да они, видимо, квиты… Бодлер невольно и едва уловимо подаётся ближе, разглядывая его внимательнее, в особенности — морщинки в уголках глаз и тёмные ресницы. Внезапно их мизинцы соприкасаются на мгновение, а ритм мелодии сбивается, и волонтёр открывает глаза, сразу замечая внимание её собственных, глубоких и серо-синих. Волосы Вайолет взъерошены, хаотичными прядками окутывая бледное лицо, нижняя губа прокушена, рукав — порван, а венок… венок на месте. Цвет гипсофилы ей к лицу. Бодлер, руководимая одной лишь интуицией (как он её, в общем-то, и учил) подаётся вперёд, и Олаф, то ли не успевая среагировать, то ли осознанно, но остаётся на месте, глазами лишь отслеживая траекторию её движения. Она замирает, и прядь её волос, качнувшись, касается его шеи. Олаф выдыхает, и в глазах его мелькает отблеск беспокойства и сопротивления, пока Вайолет глубже втягивает запах, более ясный, чем тот, на пиджаке: конечно же, это табак, шлейф летнего дождя и что-то ещё. Гвоздика? Возможно. Запах пластинок в лавке, пыль на старом граммофоне, виски, капли пота… Олаф не прикрывает глаза, как делает это она, когда касается губ мужчины своими. Её губы мягкие — первое, что приходит в голову. Сначала пересохшие, а потом — немного солёные, дрожащие и прижимающиеся крепче, словно отчаянно что-то ищущие, страждущие. Это вкус отчаяния и весны, почти погребённой под страхом. Её ладони касаются ткани рубашки, прощупывая под ней напряжённые мышцы руки Олафа, и вся она невольно подаётся ближе, грудью почти соприкасаясь с волонтёром — она не видит его лица, жмурясь сильнее. Ей страшно. Страшно идти в этой тьме, но его осязаемость удерживает, точно страховка — гимнастку над пропастью. Бодлер чувствует на своей щеке чужую тёплую и немного шершавую ладонь, чьи пальцы мягко размазывают дорожку слёз. Вайолет замирает, ожидая, оттолкнёт ли он её или… Ливень за окном всё усиливается, а сквозь хмурые тучи сверкают молнии, беспокойными вспышками освещая гостиную. В ней всё так же тихо, холодно, благородно. Но кромешная тьма — рассеивается, а к телу приливает кровь, точно освещая изнутри и возвращая материальность. Свет мигает, перебиваясь с холода на тепло, но никуда от неё не отдаляется. And between heaven and hell As it done sin As it done Over and over Over…*