Альтернативная история

Сейчас и тогда У друга отца, генерала ФСБ, имелся пунктик насчет приватности, со временем развившийся в паранойю. Человек, долгие годы являющийся частью системы, контролирующей все и вся, не желал, чтобы контролировали его самого. Поэтому, когда Игорь Соколовский позвонил по защищенной линии на номер, известный лишь самым близким, и попросил о встрече, о которой никто не должен был знать, тот не усмотрел в подобной просьбе ничего необычного. - Что-нибудь еще? Голос бармена буквально выдернул его из глубокой задумчивости. Игорь вздрогнул, заметил, что все еще крепко сжимает телефонную трубку. Вернул ее на барную стойку и покачал головой. - Нет, спасибо. Пара банкнот легла рядом с чашкой остывшего кофе, к которому он так и не притронулся. Игорь встал и направился к выходу. Точка невозврата была пройдена. План зрел давно. Еще при переводе, Пряников просветил его, на каком этапе остановилось официальное расследование убийства Соколовского-старшего и покушения на него самого (смерть Леры «признали» самоубийством) – на никаком (словами Пряникова), и неофициальное, проводимое отделом Родионовой, с ведома и не без помощи Пряникова. Он не хотел обнадеживать Соколовского – несмотря на упорство и настойчивость Родионовой, на определенном этапе дело зашло в тупик. Их возможности были исчерпаны, хмуро признал Пряников. Пока оставалось надеяться, что случится какое-нибудь событие или обнаружатся новые обстоятельства, то есть на авось. Те, кто занимался расследованием официально, достигли и того меньше (что указывало на их «особое» рвение, не мог не съехидничать Пряников и был прав, у них были рычаги, которых не было у Пряникова и отсутствие реальных результатов означало только одно – они просто не были нужны) и лишь имитировали бурную деятельность. - Понятно, - криво усмехнулся Соколовский. – Другого я и не ожидал. Из кабинета начальника отделения он выходил с обещанием Пряникова держать его в курсе дела и внутренним убеждением, что тому не представится случая сдержать обещание. Так даже лучше. Он больше никого не хотел подставлять, ни Пряникова, ни… В общем, никого. Отрицательный результат – тоже результат. Есть от чего отталкиваться. Но была проблема и даже не одна. То, что его квартира оказалась напичканной устройствами слежения и прослушки, означало, что Игнатьев предпочел не полагаться на то, что он сдержит свою часть сделки. Поэтому и надеяться, что его телефон не поставили на прослушку, Игорю не стоило. Оставалось проверить только одно. Несмотря на небольшой опыт в подобных делах, Игорю все же удалось засечь «хвост», не сразу, и то только потому, что он знал, а значит, к делу подошли уже основательней и с большей осторожностью. Он был под микроскопом, и это не слишком приятно. Но куда менее приятно было осознавать, что Игнатьев отобрал у него не просто материальный статус, но и возможности, которые можно получить за деньги. Начинать действовать в подобных обстоятельствах было полным безрассудством. Но Игнатьев не учел одного – человек, которому нечего терять, становится опасен даже в заведомо невыгодных для него условиях. А терять Игорю было нечего. Игнатьев совершил еще одну непростительную ошибку, дав ему шанс вернуться в органы. И он этим шансом воспользуется. Теперь все его нынешнее существование разделилась надвое. Видимая часть айсберга являла всем стремительно набирающегося опыта и подающего большие надежды опера. Игорь прилагал все усилия для того, чтобы узнать о работе все что только можно, учился у более опытных коллег, задавал вопросы, присматривался, прислушивался, впитывал все как губка и работал, работал как проклятый…. Теорию он подковал в камере СИЗО, за чтением всего, что только можно отнести к юриспруденции (из того, что нашлось в библиотеке и лично у Курбатова), трехмесячное заключение не прошло даром. Забавно, ловил себя на мысли, что только в тюремных стенах он по-настоящему занялся тем, чем на самом деле должен был заняться еще давно. Все самое главное мы понимаем только потом? «Только вот я слишком поздно понял все, папа». И невидимая часть, известная только ему – он собирал досье на Игнатьева, по крупинке, абсолютно все, что можно было узнать: депутатская деятельность, бизнес – тот, где он реально был учредителем или владельцем акций (но это была лишь малая толика) и тот, который ему приписывали молва и журналистские расследования (а вот это уже львиная часть), личная жизнь… Он пока не знал, что именно могло оказаться для него важным, а что пустышкой, но Игорь не мог позволить себе пропустить хоть что-то. Еще Соколовский вспомнил о старых связях – был среди его знакомых один непризнанный гений хакерства (непризнанный только потому, что сам этого не хотел - он придерживался принципа «тише шалишь – спокойней спишь»), которого удалось заманить приманкой - возможностью покопаться в оффшорах или трастовых фондах (это как повезет) честного депутата Игнатьева. Гений великодушно разрешил расплатиться потом, но авансом взял наручные часы "Zenith". У гениев свои слабости. Приходилось прилагать усилия, чтобы не светить перед коллегами свой особый интерес к Игнатьеву (что было не так уж и легко, пару раз чуть не спалили), проводя свои изыскания втайне и не поддаваясь на их уловки вызвать его на откровенность (а вот это уже проще некуда, их маневры просчитывались на раз). Еще Игорь учился уходить от слежки и время от времени использовал новые навыки, стараясь не злоупотреблять, чтобы ненароком не вызвать подозрений. В остальном старался быть максимально на виду, как человек, которому абсолютно нечего скрывать. Сколько еще удастся дурить людей Игнатьева и не успел ли он где-нибудь проколоться, Соколовскому оставалось только гадать. Игорь ощущал себя персонажем шпионского фильма, сюрреалистично и даже где-то нелепо. Но по сравнению со всей той чертовщиной, которая творилась вокруг него последние полгода, это было самым малым, о чем стоило беспокоиться. Выйдя из бара, он уже на автомате проверил - «хвост» был на месте. Его никак нельзя было приводить на встречу с генералом ФСБ. И началась игра в кошки-мышки.