Альтернативная история

Тогда и сейчас А после начались игры в пинг-понг с адвокатом. Вместо того чтобы работать, Тимошину приходилось ваять в немыслимых количествах постановления об отказе – в ходатайствах, жалобах на следователя и пр. и пр. и пр. Одно из ходатайств было о назначении психиатрической экспертизы - для определения наличия или отсутствия аффекта. Черта с два! Нет оснований, так и указал, пускай вышестоящему прокурору и судье жалуется (что тот и сделал, правда, без толку). Нет, в том что там что-то было, Тимошин и не сомневался – нет дыма без огня. Не зря мажор так рванул от еще не остывшего трупа отца к Игнатьевскому офису палить в того из пистолета. Но чтобы аффект? Старший помощник прокурора не верил – мажор в тот день выглядел адекватно, адекватнее его самого. Тимошин потом еще сюжет из новостей прокручивал раз двадцать – мрачная решимость Соколовского мало вязалась с признаками аффекта. Тимошин поежился. Ну и выдержка у этого Соколовского. Ведь понимает же что светит ему покушение не на 107-ю (это все адвокатские приемчики), а на 105-ю, часть вторая, с отягчающими, а это уже не шутки. Да и папа-миллионер уже не поможет. Но первое, о чем заявил Соколовский на второй день, даже не взглянув на постановление о привлечении в качестве обвиняемого, это что он хочет пояснить - бывшее начальство не имеет никакого отношения к его действиям и не может нести за них ответственности. Тимошин кисло скривился – а вот это решать не Соколовскому. Хотя и не Тимошину тоже, пусть его и держали в курсе. На этот раз Соколовский больше не «давал показаний», и дело свелось лишь к предъявлению обвинения. Тимошин наблюдал – ни один мускул не дрогнул на лице теперь уже обвиняемого. Старший помощник прокурора был недоволен – так бывает, когда человек, на котором ты успел поставить крест, оказывается еще тем живчиком. Но в этом он укрепится уже потом, после того как Соколовского чуть было не отправили на тот свет в его вторую ночь в изоляторе. В его ситуации не было бы ничего более закономерного, чем вскрыть себе вены самостоятельно – поводов было более чем достаточно. И вопросов бы не возникло. Но не сложилось. А пока Тимошин осознавал, что поторопился с выводами насчет Соколовского – тот не так прост, как представлялось. Хотя… что тому это даст? Все равно ведь никаких шансов доказать противоправные действия со стороны несостоявшейся жертвы у Соколовского не было. Поэтому молчал он, по-видимому, не зря – предъявить было нечего. А значит, иначе как умышленные его действия квалифицировать было нельзя. Да и смягчающих обстоятельств никаких. Что интересно, не только Соколовский беспокоился о бывшем начальстве, но и бывшее начальство - Пряников и Родионова - беспокоилось о нем, успев надоесть Тимошину в первый же день. Странные люди, им бы озаботиться своим положением – служебное расследование только началось и дело было громким, а значит - чьи-то головы обязательно полетят. Не секрет, что Пряников и Родионова – первые кандидаты. Но этих двоих, похоже, больше волновали проблемы этого Соколовского, чем свои собственные. Он пришел к выводу, что они были чем-то вроде нянек, приставленных к непоседливому чаду олигарха, усердно выполняющих задание даже после смерти последнего. Иначе бы пришлось признать, что Соколовский завел на службе друзей, готовых рискнуть ради него карьерой, и это было бы не очень приятно - Тимошин думал о том, что случись подобная фигня с ним (что уже само по себе невероятно – он не человек страстей, но все же), навряд ли кто-то бы также впрягся за него – с коллегами дружить почему-то не получалось, а уж с начальством и подавно. Но вот с Родионовой все выглядело не настолько однозначно. Она перехватила его у выхода из прокуратуры, он как раз пытался юркнуть в машину. Ее взгляд почему-то смутил тогда Тимошина. Теперь вот осенила смутная догадка. Неужели?... Да нет, мысленно отмахнулся он. Слишком простовата для мажора, видел Тимошин круг его «интересов». Хмм … Может, это она по нему сохнет (вот это уже ближе к правде), но виду не подает, строит из себя безэмоционального робота? Вот, например, Тимошин ни на йоту не поверил в ее сказку про то, что задержанный «сотрудник» при увольнении должен был передать информацию по расследованиям, которыми занимался – этим она мотивировала необходимость встречи (при том, что в других случаях такое объяснение прокатывало). Было в этих голубых глазищах что-то такое… не объяснить. А вообще, можно было бы с ней…. Но зачем? Лучше нормальную найти, а разве нормальная пойдет опером служить? Немного позже в дело включилась и тяжелая артиллерия «другого» лагеря (как называл про себя Тимошин защитников Соколовского), и, судя по всему, запоздали они только потому, что изначально пытались решить вопрос на уровне повыше. Но какая разница, пусть это даже не самые последние люди в ФСБ, если у Тимошина были гарантии от других людей из того же ведомства и из самой Генпрокуратуры? Он надеялся как-то решить вопрос с повышением, а еще лучше с переводом, в областную прокуратуру или сразу в столицу. Тимошин намекнул. Ему ответили, что вопрос рассмотрят и скорее всего, решат положительно. Поэтому он мог позволить себе высокомерно отвечать «другим»: «Я действую согласно закону. Это все, что могу сказать». И ведь самое забавное в том, что потерпевшей стороне – депутату Игнатьеву - достаточно было просто настаивать на соблюдении закона, в то время как «другая» сторона находилась в очень деликатной ситуации – вытащить Соколовского можно было только нарушив закон. Тылы были защищены. Можно было работать. И он работал. Также неутомимо, как умел, когда это было необходимо. Пока Соколовский отлеживался в госпитале, а после прохлаждался в изоляторе, Тимошин попросту извел следователя – бешеными темпами дело готовилось для направления в суд, да так что комар носа бы не подточил. Поэтому команда отбой буквально ввергла Тимошина в ступор. Как так? Но обе стороны уже давно находились в патовой ситуации. Тимошин должен был это просчитать, еще в самом начале, когда Соколовский чудом спасся от заточки сокамерников. Слишком сильные подозрения довлели над депутатом Игнатьевым. По сути, вопрос «почему?» оставался актуальным все это время, и журналисты задавали его прямо. Видимо, Игнатьев решил не рисковать. Игнатьев был спокоен как удав. А вот кролик совсем не был похож на кролика. Старший помощник прокурора настороженно следил, как Соколовский размял запястья, после чего наручники надели уже сзади. Он так и остался стоять, глядя Игнатьеву прямо в глаза. Тимошин не видел его с того самого дня когда предъявлял обвинение. Соколовский выглядел очень даже неплохо (учитывая обстоятельства), хоть и несколько похудевшим и побледневшим («ага, это тебе не Карибы, или где ты там привык отдыхать?», - с мелким удовлетворением подумал Тимошин). Перед тем, как покинуть собственный кабинет, он еще раз беспокойно взглянул на обоих, молясь про себя чтобы не было сюрпризов. Соколовский не давал повода расслабиться, а конвой и охрана депутата остались за дверью – Игнатьев настоял на встрече один на один. Обошлось. Спустя минут десять Игнатьев вышел через дверь, целый и невредимый, и такой же спокойный и невозмутимый, как и вначале. Кивнул в сторону Тимошина, в знак прощания, и не задерживаясь направился к выходу. У Соколовского был мрачный вид, будто ему грозило пожизненное. Последний раз (как он думал) Тимошин видел Соколовского спустя две недели. Чистая формальность – тот подписал, все что нужно и вышел из кабинета. Свободным. Оставалось передать бумаги в СИЗО, а Соколовскому – забрать вещи из камеры. Особой радости Тимошин не заметил. Да этот мажор с приветом, решил он. Окончательно он убедился в этом позже, узнав, что Соколовский вернулся в органы, шутка ли - простым опером. Имея возможность устроиться чуть ли не в любой юридической фирме, чем сам Тимошин непременно бы воспользовался, тот предпочел прозябать в ментуре. Тимошин узнал об этом случайно. Какой-то нарик, наглотавшись дури, устроил пальбу у себя в квартире, а перепуганная подружка вызвала ментов. Соколовский самоотверженно спас ее и обезоружил дружка. Дело дали Тимошину. Его предупредили – нужно было соблюдать предельную деликатность. Нарик, как оказалось, был одним из звеньев цепочки наркодилеров, который имел глупость подсесть на собственный товар и вышел из под контроля. У знакомых ребят из Регионального Управления были свои интересы, каждый дрожал за свою шкуру, начальство было в курсе, но это не значило, что не нужно было действовать аккуратно. Обычно менты из районных отделений не соприкасались напрямую с городской прокуратурой, не тот уровень, но тут совпало - случай был особый, в том числе и в силу резонанса и опасности преступления для общества. И раненый Соколовский оказался не только неприятным сюрпризом, но и немым укором, который трудно было игнорировать. По делу им нужно было соприкасаться и не раз, Тимошину пришлось признавать Соколовского потерпевшим (хотя тот и не предъявлял никаких претензий, таков был порядок), и позже вызывать в суд. С наркотой дело решили – следователь допустил грубейшие ошибки при обыске. С оружием тоже – на него «было» разрешение. А вот за стрельбу наркоману пришлось ответить. Щукинские опера недобро усмехались при встрече - все они понимали. Как и Соколовский, который только молча сверлил его взглядом, от которого Тимошину было не по себе. Да только какая разница, собаки лают – караван идет. Тимошин вышел из зала суда. На душе было гадко. Так называемые успехи Соколовского на ментовском поприще он поначалу не воспринял всерьез. Да и какой опер может быть из мажора? Думал, льстецы нахваливали наследника перед папой-миллионером, чтобы сделать приятно. Тимошин ошибся, как и во многом другом, что касалось мажора. Он действительно достойно служил, делал серьезные успехи и, судя по всему, надолго в участке не задержится. В процессе против наркомана вел себя просто и естественно, без бахвальства. Заигрался в Джона Макклейна, мать его. Тимошин же только что отмазал наркодилера, чтобы тот не потащил за собой всю цепочку и дал ребятам из Управления по контролю за оборотом наркотиков и дальше спокойно «работать». До боли захотелось выпить, но рабочий день был еще в самом разгаре. Внезапно взгляд остановился на знакомом лице – чуть дальше по коридору, из архива вышла капитан Виктория Родионова и, не заметив его, быстрым шагом направилась к выходу. Ну да, со служебным расследованием ей повезло. Как и Пряникову. Хотя оба были на волоске. Тимошин застыл как вкопанный. Эти глазищи мерещились ему повсюду. Рванул за ней, надеясь догнать, сам не зная для чего. То ли предложить подвезти, куда скажет, то ли просто поздороваться. Максим Тимошин чувствовал себя идиотом. Секретарь судьи задержала, поставить пропущенную подпись, и он чертыхнулся про себя. Момент был упущен. Уже на ступеньках суда увидел Родионову. И Соколовского, героя сегодняшнего процесса. Они просто стояли и смотрели друг на друга так… так… словно… В общем Тимошин многое бы отдал, чтобы женщина смотрела вот так вот на него самого. Он отвернулся и молча прошел мимо. Сел в машину. Повернул ключ в замке зажигания новенького BMW X6. Скоро должен был прийти приказ о переводе. Сказали - как только освободится место. Все было прекрасно. Но вот впервые в жизни Тимошин не мог избавиться от мысли, что что-то делает не так. Понять бы только что…