Альтернативная история

Тогда Вика так привыкла к присутствию в их жизни тихой, ноющей боли, что даже научилась отодвигать ее куда-то на задворки, делая вид что ее нет. За столько лет они успели освоиться с мыслью о неизбежности с Аней. И когда она наступила, Вика деловито занялась тем, чем могла – продажей квартиры. Параллельно утешала и поддерживала маму, восхищаясь Аниной стойкостью. Отстраненно замечала за собой со стороны – «все нормально, я справляюсь». Когда деньги Соколовского были переведены и назначили дату операции, она наконец смогла выдохнуть. Сказать себе, что все под контролем. А тут - как удар под дых. Или запас прочности иссяк. Вика не знала. Неважно, она справится. Как всегда. Но ведь речь не о ней. Игорю сейчас – хуже, больнее. И надо что-то делать. Выход нашелся сразу – она позвонила риэлтору в надежде, что покупатели все еще заинтересованы. Они были заинтересованы. И даже согласились на сделку в кратчайшие сроки, в обмен на существенную уступку в цене. Вика только нетерпеливо кивнула, мысленно составляя список вещей для Игоря. Происхождение денег маме с Аней легче всего было объяснить продажей квартиры. Но умалчивание - сродни забвению, предательству. Вика так не могла. Но и делиться сокровенным - тоже. Поэтому им оставалось только гадать, кто такой Игорь и с чего вдруг он решил разбрасываться такими деньгами. И самое главное: кто он Вике? Однажды мама все же решилась спросить, начав издалека. - Ты так и не познакомила нас со своим парнем. И ничего о нем не рассказываешь. Мягко укорила. Отчасти мама была права. Но пропасть между ними образовалась не сегодня и не вчера. … Аня была совсем маленькой и не понимала, почему папа никогда уже не вернется. А вот Вика помнила. Как мама о нем не говорила, словно отца и не было. Молча положила посмертные награды в самый дальний угол верхней полки в шкафу и больше к ним не притрагивалась. Даже с бабушкой почти перестала общаться, потому что разговоры с ней неизбежно переходили к теме отца. И Вика ничего не могла поделать с чувством обиды. И только похороны бабушки расставили все по местам. Мама словно вышла из многолетнего оцепенения, запоздало осознав что теперь все – рвалась последняя ниточка с ним. И в рыданиях вышло на свет все то о чем она молчала долгие годы - и что его никогда не было рядом, когда был нужен – ни когда Аня заболела, а ведь ей было только два (Вика помнила слова доктора, непонятные ей тогда, о том что диабет не приговор, а образ жизни, и мамины слезы) ни когда у самой был сложный перелом ноги и она пыталась справляться с двумя маленькими детьми… И что служба для него всегда была превыше семьи. И что больнее всего было когда его не стало. Бабушка умерла, когда Вике исполнилось двадцать пять. По иронии судьбы, пережила сына на четырнадцать лет, сама того не желая. Последние три года, когда бабушка стала совсем плоха, Вика жила с ней, а после ее смерти – там и осталась, получив квартиру по завещанию. Вика чувствовала себя неловко, но Аня считала вполне справедливым, что квартира досталась ей. Старшая внучка была бабушкиной отрадой. А вот Аня, своенравная и нетерпимая, с бабушкой так и не поладила. И мама говорила – лучше так, хватит жить Аниной жизнью, у тебя своя. А Вика уже привыкла жить одна. Встречались не так часто. Сестры любили друг друга, но подругами не были. То ли дело в разнице в возрасте, то ли во взглядах на жизнь. С мамой общаться становилось все тяжелее. Она до сих пор не простила старшей дочери того что пошла по отцовским стопам. Аня как-то сказала, будто оправдываясь за мамино отчуждение, что Вика становится слишком похожей на папу и маме невыносимо на это смотреть. Стена пошатнулась, едва лишь стало ясно – Аню нужно спасать, но время было упущено. … - Нечего рассказывать, мам. Мы расстались. Это про Даню. А Игорь никогда не был ее. - А этот Игорь... - Мам, не надо! – Вырвалось у нее. Так сильно захотелось броситься маме на шею и расплакаться, больше себя не сдерживая. И чтобы мама, как когда-то в детстве, и обнимала и гладила по голове и… Вика сдержалась, впрочем, как всегда. Она называла это «держать себя в руках». Аня – чушью. Младшая, открытая, бесхитростная и временами резкая, всегда говорила то что думает и никогда не скрывала того что чувствует. Родионова не всегда помнила себя такой. В детстве она была очень чувствительным и ранимым ребенком. Это не ушло, просто постепенно она научилась не давать эмоциям воли. А в пути что-то потерялось. «Когда я вырасту, буду как папа ловить бандитов», гордо заявляла кроха Вика, вызывая хмурые морщинки у мамы и улыбки умиления у остальных. А после его смерти это «Я буду как папа» стало для нее самой чем-то вроде обета. Дав однажды слово, пусть и себе, Вика не могла подвести отца, а потому должна быть сильной и никому не показывать свою слабость. Это не та профессия, где ее прощают. Родионова давно про себя знала, что не умеет радоваться жизни. Вот так, полной грудью, когда перехватывает дыхание и каждый новый день как последний. Она просто решала задачи по мере их появления и двигалась вперед. Аня ей всегда говорила: «Ты не живешь, ты репетируешь жизнь». В устах младшей сестры это звучало осуждением. Сама-то она жила по-другому. Вика размышляла, что волей неволей меняется мировоззрение, когда начинаешь осознавать что времени тебе отмерено не так уж и много. На семейном совете было решено, что в Германию с Аней поедет только мама. Именно она, а не Вика, стала подходящим донором, хотя изначально предполагалось наоборот. А ехать еще и Вике – лишняя трата денег и нет смысла, да и работать в семье кому-то надо было. И Вика осталась, изнемогая от неизвестности. Аня позвонила перед самой операцией, говорила взволнованно и торопливо, словно боясь, что что-то пойдет не так и она не успеет сказать, отчего Вике стало не по себе: - Живи для себя и обещай быть счастливой. Приеду – проверю. С Соколовским за решеткой сделать это будет чертовски сложно, но она пообещала, не желая расстраивать сестру. Та подозрительно засопела в трубку, но отстала. Операция прошла удачно, и сейчас, спустя почти пять месяцев, риск отторжения почки был минимальным. Аня стала очень дисциплинированной, что только пошло ей на пользу. Но ее обычные лёгкость и беспечность ушли безвозвратно. В этом они были чем-то схожи с Соколовским. Из него так и плескало неуемной, но такой заразительной энергией и жаждой жизни, и хотелось улыбаться в ответ на дурацкие выходки, но приходилось держать лицо. Теперь же она в глубине души жалела, что того жизнерадостного оболтуса больше нет.