Обо всём и без порядка

      Чёрт, я опаздываю. Мишель меня убьёт. Молча, как обычно. Я убрал телефон в карман и прибавил шагу, чтобы успеть на автобус, который только подъехал к остановке. Сумка, набитая вещами для тренировки, била меня по спине. Я должен был успеть, но водитель решил иначе. Скрипнув давно не смазанными петлями, двери автобуса закрылись, и он отъехал.       Чтобы успокоиться, я решил закурить сигарету, немного отойдя от остановки. Мне не хотелось никому мешать. Сигаретный дым наполнял мои лёгкие, но не лишал волнения. Я не хотел, чтобы Мишель посмотрела на меня с осуждением. Они не будут ждать меня. Ребята начнут тренировку, а Мишель встанет на моё место. Она профессионал, и понимает, что время — слишком дорогое удовольствие, особенно перед финалом важного конкурса.       Я затягивался и медленно выпускал дым, наблюдая, как машины проезжают мимо. Да, следующий автобус приедет не скоро. Пепел едва не осыпался с моей сигареты, когда я заметил это и стряхнул его в урну. Я чувствовал, как футболка прилипала к спине. Закипал изнутри и снаружи.       Интересно, куда поедут все эти люди? Вон тот мужчина, с завёрнутой штаниной. Думаю, он поедет на работу. И живёт он, скорее всего, один. За его ухом осталась пена для бритья, но никто ему не сказал об этом дома. А вон та женщина лет сорока с чем-то… странно. Я внимательно смотрел на неё, в очередной раз затягиваясь. Она напоминала мне о детстве. Не знаю, чем именно. Осанкой или профилем, которого я почти не видел из-за её позы. Но что-то в ней было такое, что я начал вспоминать своё гребаное детство.       Не то, чтобы всё было совсем плохо, мы жили в своём доме, у нас всегда была еда. Ну, почти всегда. Я даже ходил в садик с другими детьми. Не могу сказать, что особо к ним привязался, как и они ко мне. Я постоянно дрался. Насколько возможны драки между четырёхлетними детьми. Обычно, первым начинал я. Они дразнили меня за то, что я заикался. Я не был самым большим или самым сильным, зато был самым злым.       И воспитатели там были злые. Все. Кроме одной помощницы. Тогда ей было чуть больше двадцати лет, может быть, как мне сейчас. Она видела, как я прятался под столы от громких звуков, только она замечала это.       Она называла меня котиком и помогала рисовать открытки к праздникам. Мы сидели с ней за столом, передо мной лежали листы бумаги и краски. Я пытался нарисовать танк ко дню отца.       — Что ты рисуешь, котик? — помощница воспитателя потрепала меня по голове, она помогла мне написать на открытке фразу «Любимому папочке!», хоть это была и ложь.       А когда я подарил эту открытку «любимому папочке», он высек меня ремнём и сказал, что я мог бы написать и лучше. Тогда я стал ещё злее и перестал рисовать. Вообще.       Когда я в очередной раз забился под стол, от звука упавшей с полки толстой книги, она тоже залезла под него. Теперь я сидел там не один. Она была рядом и молчала. Просто сидела, обняв ноги и прижав к коленям голову.       — Вам тоже страшно? — я посмотрел на неё с недоверием.       — Да, немного. Мне страшно, котик, — она грустно улыбнулась.       — Почему?       Остальные играли, отбирали друг у друга игрушки. Им было весело, и они не замечали нас. Мы спрятались под столом, и это был наш мир, в котором не было больше никого. Я видел, как Том взял мою любимую машинку и ударил её об пол несколько раз. Я бы подбежал к нему, отобрал машинку и как следует толкнул бы его, чтобы он упал и заплакал. Но почему-то в тот момент мне этого совершенно не хотелось.       — Я боюсь, что буду никому не нужна, котик, — серьёзно сказала Лили.       Она сказала это мне, как будто я уже был взрослым. Я смотрел на неё и не знал, что ответить. Лили казалась мне очень красивой. Возможно, тогда я даже хотел себе такую жену, как она. Не помню, если честно, о чём я думал, когда она спросила:       — А чего ты так боишься?       — Как папа стреляет в маму.       Лили молча обняла меня за плечи, мы тогда долго ещё сидели под столом, никем не замеченные. Я часто вспоминал, как отец, жутко ругаясь, выхватил заряженный пистолет и навел на маму. Почему-то она не убегала, не пряталась, только плакала. Я не мог ничего сделать, я спрятался за диван и боялся пошевелиться, когда раздался выстрел. Мама закричала. Теперь она громко ругалась на папу, а я, кажется, описался, сидя за диваном, за что мне тогда ещё и влетело. Ребёнком я не знал о существовании холостых патронов.       На следующий день к нам в дом пришли люди. Они хотели забрать меня. Мама плакала, папа злился, а я просто ничего не понимал. Я перестал ходить в тот садик, перестал видеть Лили. Я скучал по ней. Раньше я никогда не связывал свою откровенность с воспитательницей и свой переезд в интернат. Должно быть, она рассказала об этом социальным службам.       Школу я начал тоже в интернате. В первом классе нам предложили выбрать себе секцию по вкусу. Конечно, я выбрал бокс. Но там уже не было мест и меня записали в балет, потому что там нужны были мальчики. Как же я тогда злился на весь свет! Меня снова начали дразнить, хотя я уже не заикался. Я защищал свою честь кулаками, но всё равно продолжал танцевать, потому что меня заставляли. А потом я втянулся. Сейчас я не представляю свою жизнь без танцев.       Я стоял на остановке, смотрел на незнакомую женщину в лёгкой куртке и улыбался, должно быть, люди думали, что я сошёл с ума за эти несколько минут. Мне было плевать. Я вспоминал свои победы в танцевальных конкурсах, синяки, мозоли, растяжения и бесконечное счастье от того, что я был лучшим…       Автобус волновал меня уже меньше. Я совсем от него отвлёкся. Женщина в серой куртке, похоже, почувствовала, что я смотрю на неё и повернулась. Несколько секунд она смотрела на меня, а затем очень широко улыбнулась.       — Котик, это ты?       Я выкинул свой окурок в урну. Почему-то мне стало за себя очень стыдно.