Не говори мне прощай

Откинувшись на спинку дивана, Чуя лениво зевает и недовольно стягивает чокер с шеи, кидая уже ненужную вещицу на журнальный столик, утыкается носом в ладони. — Чуяяя, — слащаво-приторный голос бинтованного доносится с кухни, на что Чуя лишь досадливо закатывает глаза. — Иди есть. — Нет. Злобно и категорично, хуй тебе, Осаму, а не я за кухонным столом, я буду выебываться и жрать не пойду, потому что меня все заебало и у меня перед глазами реки пролитой мной крови. Осаму молчит. Стоит на кухне, смотрит на остывающее карри и психует, потому что его тоже заебало и тоже давно ебет то, что Чуя есть не хочет, доводит себя до полуобморочного трупного состояния и слабо бьется в своем истерическом хохоте. За-е-ба-ло. Он все также молча берет тарелку с едой, палочки, и с невозмутимым видом идет в гостиную, усаживается на диван и ест. Чуя не смотрит. Обижается, злится, садится к Осаму спиной, всем видом своим показывая свою невъебенно-охуенную обидку, но носом в сторону карри ведет и снова злится. Дазаю вообще пофиг, он все также сидит и неспешно, со вкусом, жует, разглядывая черный экран выключенного телевизора, и думает, что по их семейным драмам уже можно снимать сериалы, пока Чуя не вырывает у него из рук тарелку с едой и не мчится хуй знает куда с диким хохотом. Осаму и горько, и смешно, и ебануться можно. Так каждый вечер.