Не говори мне прощай

Достоевский устало смотрит на улыбающегося Гоголя и нервно разглядывает их не очень-то и богатый бар, пытаясь выудить оттуда не водку, а что-нибудь менее сносящее его и без того поехавшую крышу. Он устал. Он заебался-потерялся в этой гребаной жизни. В этих ебаных собственных заданиях, которые идут безостановочной чередой, как чертов тяжелый поезд. И все его крыски, кроме Гоголя, безумно-невъебенно бесят, потому что они, блять, не ручные, они, блять, недоумки. И это бесит. Домашняя атмосфера, да, Александр? В подвале она для тебя-то, конечно, самая домашняя. У крыс лучше ведь и не придумаешь. Зато, может быть, потом ты не будешь жрать чужой завтрак, на который, блять, убили чертовы двадцать минут. Фёдор судорожно выдыхает, сдерживая порывы врезать по смазливой мордашке Коли, вовремя вспомнив, что калечить ручную крыску пока не хочется. Сука Дазай постоянно присылает свои чертовы письма с якобы страшными угрозами, с идиотски-ненормальными усмешками-загадками. И шлёт привет от своего чокнутого рыжего шляпника. Федя очень хочет их обоих прибить, и чем извращенней -тем лучше, но Гоголь, наконец, понимает, что хозяин сегодня явно не в духе, и садится к нему на колени. Прячет свою садомазохистскую улыбку и заглядывает своими блядско-красивыми глазами в чужие, чувствуя как шею с силой сжимает шершавая ладонь, теряется от накативших ощущений. Усталость, горечь, тоска — в этих налитых кровью глазах, они отливают ядовитым блеском, и Гоголь довольно жмурится от подобной близости. У Федора всё и сразу, как в этих сопливых драмах, от которых его тошнит потом неделями, но которые он смотрит ради своей шизанутой крыски. Достоевский щурится, тепло выдыхая в светлую макушку, перебирает длинные пряди одной рукой. Слушает весьма неубедительное мурлыканье Гоголя и слабо думает о том, чтобы завести настоящего кота. На краю сознания мелькает мысль о том, что Коля этого кота сожрет из банальной ревности, и Фёдор снова откладывает эту, по сути, единственную нормальную идею, мелькавшую в его больной головушке, в долгий ящик. Гоголь ластится к его руке, и Федор неосознанно улыбается, еще сильнее зарываясь рукой в чужие волосы, отбрасывая свои ебануто-беспричинные загоны. Другой рукой с несвойственной ему нежностью касается щеки, обводит выпирающую скулу, останавливая палец на бледных губах. И заливается тихим смехом, когда Гоголь аккуратно кусает его, а после с вызовом заглядывает в чужие глаза и сжимает зубы сильнее. Пока у Достоевского есть Гоголь, он, наверное, не слетит с катушек. По крайней мере, окончательно. Ведь смотря на шизанутого Колю, и его невьебенно-странные идеи, Фёдор предпочитает оставаться типа нормальным. Иначе он попросту задушит свою любимую крыску собственными руками, из-за безумия, которое сожрет его изнутри.