Не говори мне прощай

Чуя с нелепой улыбкой касается чужих бледных губ, не удосужившись даже снять свои кожаные перчатки, усмехается на еле заметную пелену возбуждения в чужих холодных глазах. А после недовольно отталкивает растерянного парня от себя, заставляя Рюноске покорно опуститься на колени, теряться в этой жалкой, безумно душной комнате, глотать рывками спертый воздух, обжигающий легкие, впиваться ногтями в девственно-белую кожу своих миниатюрных ладошек. Чуя же отшатывается назад, хватаясь рукой за воздух, коротко вскрикивает и безвольно падает на мягкое бежевое кресло. Кое-как совладав с собой, он неловко забирает со стола бокал с белым вином, пачкает рукава красной рубашки и незамедлительно делает пару больших глотков, пытаясь заглушить боль внутри. Алкоголь выжигает легкие, в груди разгорается пожар таких никчемных чувств, а он все жмурится, пытаясь отогнать от себя безумное наваждение. Но, хоть убейся, перед глазами все также стоит тот насмехающийся шатен с пистолетом в забинтованных руках. Он медленно наводит дуло на свой висок и, не смотря на все его слезные мольбы, нажимает на курок, из последних сил улыбается на безнадежно болезненный крик рыжего и закрывает свои шоколадные глаза навсегда. Накахара срывается и, опрокинув залпом весь бокал, откидывает его в сторону, наслаждаясь звуком разбивающегося стекла, с жадностью впивается в губы ошарашенного Акутагавы. Не целует, а кусается с безумной нежностью слизывает все новые и новые капли крови, держит побледневшего парня за тонкую шею, чувствуя клокочущую внутри злобу, не знает, что с ней сделать. Его чувства рвутся наружу, требуют выхода, но рядом только верная собачка в виде Рюноске. А вечно улыбающегося, с ворохом бинтов на израненном теле и безбожно глупыми идеями Дазая больше нет. И пальцы покалывает от неосознанной жажды убийства. От того, что он просто сходит с ума, срывает все свои теперь уже никому не нужные маски, обличает свои слова в оружие, издевается над Рюноске, доводят последнего до жгучих слез. И Чуе дышать легче. Он, по сути, этого и не хотел, зато теперь он может его успокоить, снова завоевать доверие своей верной-преверной собачонки, а потом еще раз пнуть его ногой в стену и улыбаться до безумия глупо, чувствуя болезненное облегчение от этого садизма.