Не говори мне прощай

Ацуши мягко стучится, отбивая костяшками пальцев знакомый ритм и, не дождавшись разрешения или ответа, тихо проскальзывает внутрь, прикрывает за собой дверь. Ровный белый свет напоминает больничный, а чужие руки, перевязанные наскоро старыми бинтами, и вовсе усугубляют это досадное чувство. — Д… Дазай-сан… Вы в порядке? Ацуши, конечно, знает, как глупо звучит этот вопрос, обращенный почти в пустоту, но не может по-другому. Разговаривать с бессознательным семпаем входит в нелепую привычку. Отвратительную, бесполезную, раздирающую его до основания сердца привычку. Он несильно сжимает чужую бледную ладонь с сеткой зеленоватых капилляров, касается каждого из них, повторяя эти незамысловатые узоры кончиками теплых пальцев и, не выдержав, прижимается щекой к ладони. И так сейчас каждый месяц. Раньше было реже. Раньше Дазай улыбался, смеялся, пусть и прятал тянущую внутри пустоту за своими безбожно глупыми шутками, но жил и хоть чего-то хотел. А теперь его тело превратилось в бессознательную куклу с хриплым, почти незаметным дыханием, и Ацуши хочется сказать, что Осаму стал бездушной марионеткой в руках этого сумасшедшего Чуи. И он бы его убил, если бы это бесчеловечное создание хоть раз попало в его поле зрения, но Ацуши остается только сжимать зубы и впиваться ногтями в мозолистую кожу ладоней до кровавых разводов на тонких пальцах. Ему от этого больно чертовски. Он видит, как дрожат белесые ресницы, бледные губы приоткрыты в судорожном вдохе, ведь у него снова намечается припадок и Ацуши самого скручивает изнутри от этого болезненного понимания. Ему хочется кричать и прижимать это худощавое тело к себе, хочется охранять и оберегать его от этого слишком жестокого мира. И тигр внутри недобро скалится, стоит Ацуши снова услышать шаги за дверью. Его дважды просить не надо, он убьет любого вошедшего и не важно, будь-то Куникида-сенпай или Кека-чан. У него безумие застилает глаза, и если хоть кто-то приблизится к Дазаю, переступит эту дозволенную черту их общего личного пространства, то будет весьма жестоко размазан по стене тяжелой когтистой лапой. А пока он прижимает чужие холодные пальцы к своим губам и смотрит преданно, виляя полосатым хвостом из стороны в стороны, подавляет в себе желание поцеловать Осаму и лишь сильнее сжимает в кулаке белую простынь. /Наверно так и надо/