Не говори мне прощай

Аккуратно перетягивая новые порезы на запястьях, Дазай по памяти набирает знакомый номер и судорожно вслушивается в слишком долгие для него гудки. Абонент на том конце провода отвечать упорно не хочет, и Осаму уже хочет бросить трубку и сменить эти чертовы бинты, потому что они как-то не запланировано быстро пропитались его кровью, а темно-красная жидкость теперь превращалась в небольшую лужицу на кафельной плитке. — Да, алло, — голос у рыжего сонный, с легкой хрипотцой, кажется, он даже не понял, кто его так бесцеремонно будит в два часа ночи, но у Дазая в груди все равно становится как-то легче и новый вдох уже не так болезненно бьется в голове, пульсируя сотни раз. — Эм, Чуя… Ты не мог бы приехать? — ему хотелось бы лукавить и шутить в трубку, тянуть, как обычно, с наигранно-беззаботной улыбкой все слова, но у него голос предательски хрипит и срывается, а слезы на щеках смешиваются с кровью и на губах остается досадный соленый привкус. В трубке снова слышны гудки, только на этот раз уже короткие, и Дазай с досады кидает телефон куда-то в сторону. Абсолютно отчаявшись, сползает по стенке, зарывается руками в отросшие каштановые волосы. Запястье безумно жжет и, казалось бы, это к лучшему, ведь физическая боль, вроде как, отвлекает от моральной. Но почему-то это все сейчас кажется еще более глупым и неправильным. Зачем калечить себя? Зачем смотреть на жизнь под таким углом? Зачем вообще жить.? Ах да, это все ради того, чтобы влачить свое жалкое существование. Смотреть, как дорогие твоему сердцу люди, всегда готовые протянуть руку помощи и вытащить из петли, говорят «аривидерчи» и уходят с веселой улыбкой, счастливые оттого, что в их жизни нет больше сумасшедших людей. Это все ради пустой надежды что кто-то приедет, вернется, вспомнит, нальет горячий чай, снова обработает руки и посмотрит со строгим укором, снова выслушает. И Дазай выльет все нехотя, но захлебываясь в собственных слезах, выскажет, что мучает сильнее всего его прожженную дотла душу, будет недовольно чесать руки сквозь бинты и сипеть охрипшим от истерики голосом, что теперь все хорошо. По крайне мере, пока. Но вокруг тяжелая тишина, навевающая мысли о вполне себе нормальном суициде с 14 этажа собственной квартиры. Неплохо же, да? Но тишину внезапно разрывает отборный мат и грохот на весь подъезд. Чуя бесцеремонно вваливается в квартиру, весь такой домашний, нечесаный, в пижаме, с бутылкой вина в руках и черном плаще. Смотрит на него бледного, как смерть, сидящего в луже собственной крови, недовольно цокает, относя бутылку на кухню, и с нежностью касается его впалых щек. — Ну и что же случилось на этот раз?