Не говори мне прощай

Гоголь ступает тихо, заметает длинной полой серебристого плаща свои бесшумные шаги. Он не хочет тревожить своего бога. Не хочет раньше положенного времени будить дикого зверя, который сокрыт за створками старого храма. Потому что уже сейчас он ощущает всем нутром, как бьется чужое сердце, наполненное болью, страданиями и греховной грязью. Он знает, что его божество несчастно. У него черные крылья за спиной, искромсанные лезвиями ветра, и венок из маков на голове, усеянный жгучими слезами, как жемчужинами. В руках Гоголь держит свежие цветы, но он венков плести не умеет, и потому склоняет колени перед чужой статуей, в немой просьбе его простить за такой опрометчивый поступок. В глазах почти слезы — неосознанно-нежданные, блестят, переливаясь всеми оттенками рыжего в свете бессчетного количества свечей. Федор в ответ молчит. Кидает взгляд, полный боли, на свои облезшие крылья и, неловко касаясь чужих белоснежных волос, довольно пропускает их через длинные пальцы, с трепетной нежностью заглядывает в бездонные глаза послушника. Его теперь кто-то любит. Его, наконец-то, кто-то ценит. А ведь падшее божество, по сути, недостойно такого счастья. Он улыбается, скрывая щемящее довольство за рукавом длинной туники алого цвета. Подумаешь, истребил тогда множество городов. Подумаешь, наслал мор и голод. Они ведь его изначально не любили и не уважали. «Дьявол во плоти», шептали они испуганно, проходя мимо его храма. «Чудовище», хрипели они в предсмертной агонии, когда он сжимал им горло бледной рукой. А Гоголь… Гоголь благословенно шепчет «Мой бог» и целует его голые ступни, прижимая к груди свежие цветы. И Фёдор безмерно счастлив, когда его раненое сердце наполняется до краев такой чужой, но безбожно сладкой тягучей любовью.