Не говори мне прощай

Федор скептически оглядывает случайно найденный ящик водки в одной из кладовок, недовольно трет переносицу и выуживает оттуда одну бутылку, морщась от звона прозрачного стекла. То ли Александр опять заначку на будущее сделал, то ли Гоголь опять кому-то ящик проиграл в карты. Ладно хоть не их квартиру, как в прошлый раз, и то ладно. Рюмки находятся не сразу. На кухне такой бардак, что ступить-то, блять, некуда, а необходимое и вовсе стоит почему-то сверху кухонного гарнитура под толстым слоем пыли. Федор заебанно думает, что если у них еще и воду отключили, то он рюмку водкой ополоснет. Велика ли, бля, разница, в одну букву-то. По-русскому ходу, конечно, никакой. В комнате его получше, чем во всей остальной квартире. Поэтому Гоголь всегда спит у него, отмазываясь бардаком. Хотя Федор прекрасно знает, как влюбленно-задумчиво на него смотрит его ебанутый подопечный. Но он, в общем-то, и не против. Гоголь просто душка-крыска. Прелесть, да и спать с ним удобно. И выпить с ним тоже можно с горьким затяжным поцелуем после. Стоит только хлопнуть дверью, как Николай недовольно мычит из-за внезапного шума и елозится в их кровати, подминая под себя влажное одеяло. Достоевский улыбается: хоть что-то милое в этой квартире все же есть. С щемящей нежностью он касается длинных белых волос, вдыхая уже привычный запах затхлости и дешевого шампуня. Это все не совсем вяжется с Колей и его восторженной натурой. Но Федору не привыкать. И так хуже было почти всю жизнь, а сейчас терпимо, под водку потянет. Часы на стене досаждают противным тиканьем, да еще и покосились, заразы. Он раздраженно прикрывает глаза, а после и вовсе ныряет под одеяло, прижимая к себе худощавое тело. Николай что-то протестующе шипит про «жарко и сыро», но Достоевский затыкает его поцелуем и никаких возражений уже не остается. Жарко и правда, но как-то дышать легче, когда ты не один в этой сумбурной жизни. И есть кого кусать-целовать под влажным одеялом, мучить-любить издеваясь и как-то не очень.