Не говори мне прощай

Ацуши замерз. Белесые снежинки легко кружились в снежном хороводе, искрились в свете редких фонарей, блестели, вызывая неясную дрожь в кончиках онемевших пальцев. Снег летал вольной птицей, путаясь в его рассыпанных по плечам влажных шелковистых волосах. Он почти улыбался. Здесь словно вырастали крылья, потому что улица всегда манила своей свободой. Холодный воздух заполнял собой его насквозь прокуренные легкие, и сейчас дышать было легко и просто даже без сигарет, которые остались в кармане дазаевского пальто. Что же, сегодня им там самое место, потому что встречать новый год в компании мятой пачки изломанных сигарет слишком глупо, слишком по-детски. А покупать новые и дорогие, ведь финансы теперь позволяют, он не станет, да и не сможет. За два часа до Нового Года все закрыто, и это кажется до отвратительного правильным. В голове ничего не вяжется. Внутри пусто, неприятно, тигр скребётся замученным одиноким котенком и жмется испуганно к стенкам израненной души. Его беспокойство расползается по телу колючими искрами, подступая легкой тошнотой к горлу, спрятанному за бинтами и широким воротом вязаного свитера. За бинтами синяки, цветущие лиловыми цветами багряных оттенков, и несколько все еще не сошедших засосов. Все-таки, Дазай в постели груб, а в обычной жизни — безмерно равнодушен. Именно поэтому он свалил из его квартиры куда подальше за два часа до такого долгожданного праздника. На улице все счастливые. Суетятся сильно, кричат в трубку, ругаются, и гневные возгласы разносятся по ветру, петляя по заснеженным тротуарам с вальяжной метелью. Несмотря ни на что, у всех глаза горят чем-то теплым; все устали, все нервничают, но внутри тают от предвкушения чуда, и остро-яркий запах сладких мандарин следует рыжим шлейфом почти за каждым прохожим. Ацуши удивленно ведет носом за каждым из них и вспоминает, что дома на столе осталось много-много этих маленьких вкусных солнышек. И живот как-то сразу сводит в болезненном спазме, он ведь за весь день так ничего и не сьел — готовил. Честно ждал Дазая, слушал долгие гудки в ответ на свои настойчивые звонки. Перебивал закрадывающиеся противным скрежетом сомнения с помощью новогодних фильмов и ритмичной музыки. Танцевал перед зеркалом, касаясь бледными руками своих выпирающих ребер, и подбирал костюм на вечер. Представлял, как ошарашит Дазая, прильнув к его искусанным в кровь губам под тихий бой курантов, и скажет заветные три слова. Но ничего не произошло и ничего не будет. Дазай не пришел, а проводить последние два часа в собственных слезах с напутственными речами президента не особо-то и хотелось. Заливать в глотку алкоголь и закусывать его горькими сигаретами тем более. Здесь, на свободе, все же было несколько лучше. Но цепкие воспоминания мельтешили перед глазами, вызывая непрошеные слезы. Яркие обрывки кружили ему голову, заставляя вцепляться ногтями в нежную кожу, оставляя кровавые полумесяцы в нелепой попытке успокоиться. Но болезненнее всего была одна слишком теплая и родная картина. / — Мы будем новый Год вместе отмечать, правда? — его глаза светятся счастьем и надеждой, и он тянет Дазая к себе за рукав кремового пальто, заглядывая в шоколадные глаза со всей своей детской непосредственностью. Осаму тепло улыбается и треплет его по волосам, еле заметно кивая, протягивает ему пачку открытых сигарет. Накаджима лишь коротко усмехается в ответ, моментально возвращая себе статус умного и взрослого мальчика, быстро закуривает, довольно прижимаясь к груди шатена. — Я в твоем распоряжении, Ацуши, весь день буду, — Осаму на него не смотрит, говорит словно куда-то вдаль, заворожено наблюдая за сизым дымом, легко скидывает лишний пепел с сигареты, снова затягиваясь до сладкой горечи в легких, — весь день будем готовиться к новому Году, а первого числа предлагаю поехать на источники, где-нибудь на недельку. Ну, как тебе предложение? Его губы снова трогает легкая улыбка, он сильнее сжимает ладонь Накаджимы, млея от чужого тепла, предназначенного только ему. — Оно мне очень нравится. Это звучит так здорово… Я надеюсь, что это будет самый лучший праздник в моей жизни, ведь я проведу его с тобой, Осаму, — глаза Накаджимы искрятся теплом и любовью, поэтому Дазай, не сдержавшись, неуклюже целует его в губы, вдыхая горячий аромат корицы с тонким шлейфом освежающей мяты, тает от затопившей его нежности. Тогда он верил, что все и правда будет хорошо/ Но вчера Дазай ушел по делам. Просто исчез. Нет, он, конечно, искренне надеется, что тот не помер нигде, в пылу какой-нибудь незапланированной битвы или внезапного нападения. Но раз его телефон молчит, то мир наверняка в порядке, не рухнул еще, значит и Дазай жив, вот только шляется, сука, неизвестно где, а обещал этот день ему. Пухлые губки очаровательно кривятся на миловидном личике и Ацуши, замерзнув из-за долгого стояния на одном месте, бодро топает в сторону агентства. В новогоднюю ночь кафе под ними всегда открыто, наверное, можно будет перекусить чего-нибудь горяченького и, возможно, даже не утонуть в собственном апатическом одиночестве. Эта идея греет изнутри, хотя его все равно неприятно лихорадит, ведь он всего-то хотел любви и счастья, а получилось из этого как всегда черт знает что. До агентства идти минут двадцать, поэтому он заинтересованно смотрит по сторонам, но обилие ярких новогодних огней бесит, и он опускает блуждающий взгляд вниз. Там, под ногами, снег мягко искрится причудливыми пятнами, и его это немного успокаивает. Но все равно, чтобы скрасить неприятные чувства, бушующие внутри, он достает из кармана зеленой парки белые наушники и, с трудом распутав их, наконец-то включает музыку. Мелодия льется теплая, свободная, обволакивает сознание и заполняет собой изнутри. Как он вообще добрался до старого альбома «Нервы» он так и не понял. Но, кажется, в прошлом году именно эту песню он слушал в преддверии праздника. И потерявшееся чувство волшебства снова окутало его с ног до головы, захватывая грустные мысли в свой плен. Глупые строчки совсем не вязались с сегодняшним красочным днём, но ассоциация этой песни с чем-то чудесным и невероятным растекалась по венам крепким алкоголем. / Мы курим, вдыхая с этой смертью Те горькие минуты, те жалкие причины нашей лжи. Но, мы курим, хотим, чтоб было круто Умирая по минутам, ведь вместе с этим дымом мы не вдыхаем жизнь…/ Онемевшие губы бесшумно вторят болезненным словам. И он понимает, насколько сейчас символичны эти дурацкие строчки. Насколько они въедаются в подкорку мозга, дразня и мучая его, донельзя уставшего и расстроенного сейчас. Но поддаваться боли, свернувшейся клубком подле его напуганного зверя, абсолютно не хочется, и он улыбается через силу, не позволяя проснувшимся страхам снова терзать его израненную душу. Офисное здание угрюмо-темное, пустое, и что-то неприятное шевелиться в груди, но первый этаж оказывается, освещен яркими огнями и оглушен громким пьяным смехом. Ацуши облегченно выдыхает. Там слышен голос поддатой Акико и беззаботного Кенджи, который громко спорит с Наоми за право тискать Джуничиро под бой курантов. Ацуши мягко улыбается, решая присоединиться к ним под удивленные взгляды миловидных официанток и остальных работников ВДА. Вокруг очень шумно, но от этого жить как-то легче, да и думать нужно намного меньше. Кто-то рядом с ним увлеченно обсуждает предстоящий запуск праздничных фейерверков, а Рампо, которого он случайно выцепляет взглядом, что-то сосредоточенно строчит на салфетке, и Ацуши со смешком думает, что их гениального детектива посетила дорогая муза вдохновения. Но Эдогава внезапно поднимает свой взгляд на него, и зеленые глаза с изумрудной радужкой окидывают его насмешливо-изучающим взглядом, после он расслабленно выдыхает и кивает ему с намеком на легкую улыбку мол, «все хорошо, зачем ты нервничаешь, расслабься уже». Ацуши не понимает, что это значит и, неловко пожав плечами в ответ, снова погружается в изучение праздничной атмосферы, желая раствориться в ней навсегда. Потому что если подыхать, то хотя бы счастливым и пьяным. Куникида внезапно появляется рядом, задумчиво трет переносицу, оглядывая заснеженного тигра, стряхивает с его плеч уже почти растаявший снег и молча протягивает ему бокал с искрящимся в свете праздничных огней шампанским. На его лице застывает странная, немного мученическая улыбка, которая пугает Ацуши. Но протянутый бокал он все же берет и, сделав несколько глотков на пробу, блаженно растягивается на ближайшем диванчике, позволяя уставшему телу, наконец-то, расслабиться. Наоми все также восторженно что-то рассказывает рядом с ним, уже помирившись с Кенджи. Они обоюдно решили, что вместе затискают бедного Танизаки, и Ацуши горько усмехается, понимая, что за него-то так никто не борется. Эта мысль снова неприятно колется в районе сердца, но Ацуши недовольно мотает головой, прогоняя неприятное наваждение. Уже не сегодня, не сейчас. Куникида успел куда-то скрыться и Накаджима расслабленно думает, что это к лучшему, ведь настороженный вид его начальника почему-то пугает его расстроенного зверя. А так не надо. Ему нужны только тишина, покой и, желательно, счастье в очень большом количестве. На стол рядом с ним опускается тарелка с горячими закусками и бутылка открытого шампанского. Он удивленно поднимает взгляд наверх, сталкиваясь с теплой улыбкой их директора, и благодарно кивает ему в ответ, старательно пряча растерянный взгляд в искрящихся пузырьках алкоголя, тянется к еде, довольно вдыхая ее дразнящий аромат. Тело быстро согревается под горячими потоками воздуха и выпитого алкоголя. И даже душа немного оттаивает под напором чужой заботы, глупая улыбка сама расползается по лицу, прогоняя страхи-сомнения. Он вправе провести последний час в приятной компании старых друзей. Поубиваться по Дазаю он успеет и с утра, и вообще всю оставшуюся жизнь. А встречать Новый Год надо в хорошем настроении, он еще сдохнуть от депрессии не хочет, поэтому наполняет блестящий от пятнистых разводов бокал — шампанским и выпивает почти залпом. Пускай его просто ничего не тревожит. Когда он почти пришел в себя и наконец-то смог расслабиться, оккупировав собой весь диван и выпив около двух бутылок шампанского (буквально за двадцать минут), появился хмурый Дазай. Растрепанный, раскрасневшийся, с воздушными белесыми снежинками на длинных ресницах. Красивый, сука, и привлекательный, просто любимый до одури и желанный до дрожи в пальцах, но Ацуши решает сделать вид, что ему все равно. Алкоголь уже давно ударил в голову, и теперь ему остается только развлекаться, ведь настрадался он сегодня уже достаточно. Накаджима недовольно щурится, обводя его мутным взглядом, и нелепо усмехается на чужое растерянное выражение лица. Осаму что-то говорит ему, но он попросту не слушает, обиженный его поступком до невозможного сильно, и уделяет все свое внимание еде, заедая неудавшееся пьянство. Но Дазай упрямый, подходит вплотную, садясь перед ним на колени, и касается его горячих ладоней своими дрожащими холодными пальцами. Эта невинная деталь заставляет тигра внутри невольно встрепенуться и ощериться, и Накаджима, сдавшись, кидает безликое «что?», нехотя поворачиваясь к объекту своих воздыханий. — Ацуши, ты правда обиделся? — Накаджима давит в себе неуместный сейчас смешок, и заторможенно кивает, сжимая чужие ладони в своих, — я не мог тебе ничего сказать. Прости, Ацуши… Прости меня, пожалуйста… Ацуши недоуменно оглядывает своего детектива, пытаясь найти подвох в его словах, и все же отрицательно мотает головой. Он не понимает, что такого могло произойти, что заставило Осаму бросить его в такой важный для него день. Все прошлые праздники он не отмечал, даже если очень хотел. Сиротам такое не положено, бездомным тем более. А тут Дазай сидит и оправдывается перед ним за его испорченное чудо. Простить хочется, но обида гложет изнутри, и хочется по-детски надуть щеки и расплакаться навзрыд, надрывно воя об ущемленных чувствах и несбывшихся надеждах. Поэтому он растерянно качает головой, откидываясь обратно на спинку дивана. — Врешь. — Не вру, Ацуши, милый. Мне пришлось ехать за твоим, нет, за нашим подарком черт знает куда, потому что его не доставили вовремя, — Дазай понуро опускает голову, не зная как выпросить прощение у своего любимого солнца. Он ведь хотел как лучше, хотел сделать прекрасный подарок и покорить сердце этого робкого мальчишки. Хотел сделать его самым счастливым и положить весь мир к его ногам. Но теперь, из-за глупой случайности, его счастье рушится на глазах. Он суетливо роется в карманах, забыв, куда в спешке сунул подарок, но, почувствовав приятную ворсистую, поверхность, мягко скребется по ней пальцами и снова заглядывает в глаза Ацуши, полные жгучих слез. — Я ездил за этим, — он протягивает удивленному парню маленькую синюю коробочку, обитую шелковистым бархатом, и с теплом в глазах наблюдает за тем, как меняется лицо его возлюбленного. — Ацуши Накаджима, ты ведь выйдешь за меня? Все пораженно замирают вокруг, умиляясь этому чудесному событию. Конечно, они все были в курсе, но старательно хранили все в секрете, а теперь были безумно рады за них — хоть у кого-то в жизни будет долгожданное счастье. За окном взрываются ранние фейерверки нетерпеливых горожан, снег искрится, ярко отражая эти прекрасные небесные цветы и Ацуши со слезами на глазах шепчет хриплое «да», вжимаясь светлой макушкой в теплую и сильную грудь его будущего мужа. Тысячу раз «да», лишь бы этот милый шатен никогда его не отпускал. Тысячу раз «да», лишь бы его Осаму Дазай всегда оставался рядом с ним.