Thank you

      Микеланджело ненавидел свои веснушки. Что в них красивого, вот что? Будто бы кто-то кисточку от краски смахнул — и уродливые пятна остались на лице черепашки. Он до такой степени их ненавидел, презирал, что когда кто-то называл его «веснушчатым», сильно обижался, а бывало и вовсе обрывал все связи, уходил, прятался. Никто не мог понять причину странностей оранжевой маски.       Раф спрашивал — получил в ответ лишь «всё хорошо» с грустной улыбкой на лице.       Леонардо — «всё круто» и всё та же улыбка.       Такая же ситуация была и с холодильной кошкой, Эйприл О’Нил и даже Сплинтером. Все получали ровно один и тот же ответ: всё хорошо.       Конечно, у него пытались как-то иначе выяснить, как-то выпросить, даже угрожали, но парень уткнулся носом в колени и всё упрямо твердил, что всё хорошо.       Вот так они и бросили эту идею. «Раз уж не хочет говорить, то не стоит давить», — думал каждый, покидая в который раз комнату Микеланджело. «Его проблема в том, что он воспринимает всё близко к сердцу, — однажды сказал Рафаэль и был поддержан большинством. — Так что здесь всё просто».       Но только Донателло не хотел так рано отступать. Да, он не стал лезть на рожон, он сначала изучил обстановку и понял, что здесь не всё так просто, как говорил Раф. Стоит разобраться, а лучше поговорить. — Хэй, Майки, чем занят? — входит в комнату Донателло и закрывает за собой дверь. — Чем-нибудь интересным? — У меня всё хорошо, — отчеканивает черепашка и, не смотря на брата, продолжает: — Не стоит беспокоиться. — Да? Это хорошо, конечно, но я не об этом спросил, — заметил фиолетовая маска, кладя на макушку веснушчатого руку. — Да? Прости, — кажется, он сейчас голову уронит под тяжестью руки Донателло: настолько он исхудал и осунулся! — А что ты спрашивал? — Давно ли кушал? Это я спрашивал. — А, это, — Майки кивает и на минутку задумывается, после чего говорит, мол, да, давно. — А не хочешь ли сходить? — парень качает головой, а Донни поглаживает по гладкой голове брата и думает, что давно не смотрел на него свысока. — Твои веснушки кажутся больше с такого ракурса.       Микеланджело будто молния прошибает — он резко поднимается, сбрасывает с головы руку Донателло и отворачивается, взглянув в чужие глаза всего на секунду: совестно, очень совестно стало. Совестно, что парень вообще обратил на них внимание: да про них все забыли, а тут он, его любимый братик, напомнил!       В уголках глаз собирается влага, вот-вот норовясь скатиться горькой слезой, а сам парень шморгает носом. И ещё больше смущало, что за спиной — абсолютная тишина, словно он вновь остался со своими комплексами тет-а-тет, как бывает ночью.       Наверное, Донателло уже ушел, вспомнив, что есть что-то лучше его плаксы-брата, например, наука. Он же так её любит и уважает!       Но повернувшись, он видит перед собой ошарашенное лицо брата, по щекам которого текут слёзы. Стоит их взглядам встретиться — и оба бросаются в объятья другого, крепко-крепко сжимая родное тело в руках. — Майки, почему ты плачешь..? — первым задаёт вопрос Донни, всё ещё шморгая носом. — Я? Просто так получилось.., — совсем тихо отвечает Майки и также шморгает носиком.       Он утыкается им в плечо Донателло и улыбается слабо, ведь именно объятий ему и хотелось. Чтобы кто-то пожалел, даже если он и не сказал ничего. Просто хотелось некого чуда, и оно произошло. — Знаешь, я никогда не любил свою щербинку между зубов, — неожиданно произнёс парень. — Она выглядит так некрасиво… — Нет, нет! — Микеланджело тут же оживился и поднял на черепашку красные от слёз глаза. — На самом деле она очень милая! — Нет, Майки. Большинство людей её устраняет путём хирургической операции или какими-нибудь коронками, брекетами… Значит им она не нравится, как и мне. — Дон, Дон! — парень начинает закипать, так что разрывает объятья и обхватывает лицо брата ладошками. — Посмотри на меня: мои веснушки такие странные, что на них даже смотреть противно. Такие зелёные, будто я лягушка какая-нибудь… — Нет, тебе очень даже они идут, — возразил Донателло, тут же забывая о своём недостатке. — Мне очень нравится! — А мне нравится твоя щербинка! — Но она же выглядит… — Мне нравится!       В следующие полчаса они спорили насчёт веснушек и щербинки, называя их то достоинством, то убожеством, причём каждый называл свой бич отвратительным. — Хотелось бы мне иметь веснушки, — в конце концов вздохнул Донателло, наконец-таки отпуская брата. — А мне бы щербинку!.. — тут же подхватывает Майки и, загоревшись идеей, убегает, оставляя брата одного на неопределённое время.       Когда Микеланджело возвращается, то в руках держит перманентный маркер, а сам улыбается во все 32. — Ну и зачем это нам? — не понимает Дон и смотрит то на брата, то на маркер, то на полюбившиеся веснушки. — Всё просто, — утверждает Майки и подходит к Дону вплотную. — Давай нарисую тебе веснушки. — Хэй, так не пойдёт. — Но ты же так хотел! — Ладно, но только если потом, я нарисую тебе щербинку. — Конечно! — тут же соглашается оранжевая маска, не дослушав, скорей всего, и начинает творить.       На лице Донателло постепенно расцветают чёрные кружочки, имеющие самую причудливую форму: одни побольше, другие чуть скошены, третьи ровные. Рисовальщик даже на замирает, отмечая, что брату очень идут веснушки.       Тут маркер оказывается в руках Дона, и тот закрашивает Майки часть двух передних зубов, образуя таким образом небольшую щербинку.       Теперь всё готово. Они смотрят в зеркало и улыбаются: теперь они хоть чем-то стали похожи друг на друга. Они сблизились, и это они понимают.       Микеланджело предлагает сделать фотографию — Донателло не отказывается, ведь такой момент и правда стоит запечатлить.       Миг — и в руках ещё пахнущая краской фотография, на которой две счастливые черепашки улыбаются искренне, совсем не стыдясь своих особенностей, которые сейчас официально станут изюминками в их образах.