like you

Когда Антон почувствовал запах гари он тут же сказал Марии Фёдоровне о плохом самочувствии. Женщина строго взглянула на него и Шаст ради приличия скорчил страдальческую моську, на что получил взмах руки, как попытка избавиться от надоедливой мухи, мол: иди Шастун, но я припомню. С каждым шагом в коридоре по направлению на самый незаметный угол, в глазах расплывалось всё больше, а лёгкие накапливали едкое, заставляющее покашливать и тяжело дышать. Дурман окутал всё тело и парень опёрся о стену, чтобы не упасть. Он попытался сосредоточиться и взять себя в руки, когда потрескивания горящей древесины за дверьми ближайшей аудитории начали колотить болью по вискам. Антон с усилием открыл кабинет и застыл под обволакивающим жаром и дымом. Огонь был везде. Если бы у студента были силы, он бы усмехнулся. Многие призраки появлялись эффектно. Что-то вроде психологического сценария, отмеченного намного дальше, чем жизнь. Мучения жертвы сродни мифу о Сизифе. Мёртвые прокручивают последний момент вновь и вновь, но в итоге не могут самостоятельно подобраться к осознанному концу. Призраки не чувствуют боль, но они помнят. Едва ли собственную смерть можно забыть. Едва ли признать некоторые вещи проще, чем умереть. И всё повторяется снова. И снова. А для живых ничего не происходит. Они понятия не имеют почему внезапно их бросило в жар, или почему по телу пробежалась дрожь. Отчего вдруг так страшно, волнительно, печально. Всё потому что мертвецы часто вспоминают. Им больше ничего и не остаётся. Антон входит в кабинет и закрывает дверь. Пламя ощутимо проходится по ногам и туловищу. Пытаясь сосредоточиться на реальном, парень сжимает руки в кулак так крепко, что ногти впиваются в кожу. Лёгкие заполнены пеплом, каждый вдох даётся с трудом, но он дышит через силу. Ему нельзя погружаться в этот кошмар. Перешагнуть тонкую грань реальности, забыться в искажённой параллели и сгореть в чужой агонии, - не лучшая перспектива. Он жив. Почему же с каждым сном он всё больше сомневается? Больной вздох, кровь на ладонях, хриплый голос: — Я нашел твоего ребенка. Время застывает. Огонь объявший всю аудиторию от кафедры по ступенькам до последнего ученического стола замерзает статичной картиной. Шаст легко проводит руками о пламя, но чувствует лишь колющий пальцы холод. Вдыхать ещё тяжело и глаза закатываются в нехватке кислорода, в груди болит и мысли мутные, но краем сознания студент улавливает тихое шипение, постукивание, звонкий писк датчика, распознающего утечку газа, и чирканье спички. Антон глухо выругался, прежде чем тело его ослабело, а в глазах окончательно всё расплылось. Он упал без сознания равно в ту же секунду, когда отовсюду донесся жуткий грохот, ломающий всё на своём пути. В сознание его приводит, как ни странно, начальная песенка из Губки Боба. Он почти начинает мысленно подпевать, когда сладкий запах заставляет поморщиться и всё-таки открыть глаза. Он находился в гостиной между диваном и телевизором, где мелькает знакомый мультик. Под ногами ощущение мягкого и теплого ковра; по коже ластится свет из окон; а в комнате витает аромат липы и свежеиспеченного хлеба. Лучи солнца касаются серебром шкафа, зеркала и близ поставленных полочек со счастливыми семейными фотографиями. Антон делает шаг к ним и наступает случайно на плюшевого дракончика, который издаёт милое рычащее приветствие. — Я не пойду! — слышатся из прихожей жалостливый голос. — Уже взрослый! Могу побыть дома один! К тому же мультики ещё не закончились! Шастун обречённо вздыхает и погружается в пучину воспоминания, держась за мысль, почему-то, о том, что его педагог по статистике, очевидно, всё-таки предпримет попытки влезть куда не следует, после прошлых встреч, поэтому Антону следует вернуться, чтобы Арсений не натворил дел. Нужно вернуться. — Так и быть, взрослый ты мой. — снисходительная улыбка освещает знакомые черты. Лариса, не терзающая себя, выглядит только слегка уставшей, но так по-матерински нежно. Руки её, заботливо взъерошившие темную макушку пацана, кажутся тёплыми, и Шаст позволяет себе слегка позавидовать довольному мальчишке. — Ладно, только не включай телевизор слишком громко, игрушки не разбрасывай, и аккуратнее будь, договорились? — Хорошо! — радостно воскликнул Андрей, возвращаясь в комнату. Усевшись на ковёр у столика, он затрещал разноцветными карандашами, довольно вырисовывая линии в альбоме. — Простудишься ведь, Андрюш, сядь на диван. — говорит мама с кухни, а, когда мальчишка закатывает глаза, но не двигается, она повторяет со строгими нотками, будто бы может видеть сквозь стены. Андрей тяжело поднимается с пола и грузно прыгает на диван, надувная щёчки. Эту картину и застаёт женщина, зашедшая за сумкой. Она тепло улыбается и подходит к сыну, нежно щёлкая по носику. — Люблю тебя. — разносится эхом по комнате. Прежде чем выйти, Лариса треплет волосы и целует лобик под хмурое мычание. — В холодильнике салат и бутерброды, если проголодаешься; пирог на столе; конфеты не таскать. — Ну маааам! — Скоро вернусь, не скучай. — прилетает из коридора с хлопком двери, болезненно ударяясь о рёбра. Не вернётся. Антону, до этого мирно наблюдавшему за семейной сценой, вдруг становиться дурно. Холод щиплет кожу и пронзает внутренности пониманием о неизбежном. Воспоминания проносятся в мыслях и прячутся болью в висках. Шею зажимают знакомые руки, причиняя ощутимый дискомфорт. Со злобным оскалом тень шепчет в ухо о том, что Она тоже не вернулась. «Из-за тебя». Воздух пронизывает неприятный запах. Головная боль усиливается с каждой секундой, дыхание становится учащенней точно, как и сердце. Что со временем? — Андрей. — зачем-то зовёт Шастун в помутнении. — Нужно уходить. — шепчет он бредом, повышая голос. — Андрей! — Пытается дотянутся, предупредить, помочь. Не может коснуться. Не может. Паника от дрожи на кончиках пальцев возрастает до дикого озноба, когда парень замечает лежащего без сознания мальчишку. Слишком рано, — нервно проносится между попытками докричаться. — Он не может умереть так. Нет! Мы не можем умереть так! — Нет, нет, пожалуйста, очнись, мелкий, ну же, — истерично роняет Шастун, ударяясь коленями о пол, выискивающе вглядываясь в бледное лицо напротив. Из рук пацана одиноко слетает лист с разноцветными человечками и неровными буковками подписей. В ушах звенит песенка из мультика, а Антон слезно кричит, кричит, кричит. «Мы не хотели умирать. У нас не было выбора». Так говорили все призраки, кто встречался Антону. «Но если бы у нас был, ещё хоть один шанс... Мы бы всё исправили». Шастун молится с ними, за них. Вот только смерть не даёт новый шанс. Взрыв раздается почти вместе со щелчком дверной ручки. Почти вместе. Антон открывает глаза. Его руки лихорадочно ощупывают тело, царапая ногтями куда дотянутся. Вдыхает резко, хрипло кашляет, осматривается мутным взглядом. Аудитория. Без газа, огня или трупов. Он жив, жив. — Мы мертвы, — дрожащий голос сосредотачивает на себе, заставляя другие ощущения притупиться. Шастун вглядывается в призрак женщины и видит как её кожа восстанавливается, а шрамы пропадают. Лариса выглядит так же, как ушла тогда из дома, оставив сына одного. Но её ореховые глаза заполняют солёные слезы, дорожками пробегающие по щекам. — мы мертвы, — повторяет она, наконец обращая внимание на парня. — Мне очень жаль. — выдавливает из себя Антон, голос подводит, взгляд мечется по кабинету. Внутри у парня кладбище, и в данную секунду рёв разносится у могил, ведь восставшие мертвецы все разом оплакивают несправедливость смерти. Мать и ребёнок. Ребёнок, и пожить не успевший. Мертвы. Почему они? — Где? — возвращает в реальность всхлип Ларисы, — Андрюша. Ты сказал, что знаешь. — Я отведу тебя к нему. — сдержанно произносит говорящий с призраками, но изнутри всё обрывается отчаянным воплем. Почему не я?