like you

— Ты издеваешься надо мной?! Ваза летит в стену и громко разбивается. Полоска крови появляется на худой руке, но никто этого не замечает. Антон закусывает губы, чтобы, боже упаси, ни вякнуть не на одну реплику, потому что чувствует каждой клеточкой: распалит ещё больше. Бежит в свою комнату потому что знает, нужно тихонько сидеть не двигаясь, молчать, делать то, что говорят, терпеть и станет получше. Он знает, что при нервном срыве человеку лучше не попадаться под руки. Антон знает, много было примеров. Но в эмоциональном плане "не попадаться" он так и не научился. Когда ей больно, как у него может не болеть? — Неблагодарная дрянь! — раздаётся звон скинутой со стола посуды. Чашки и блюдца бьются об пол точно сердечко мальчика, слышащего разъяренную мать. Его вина в том, что воспитатели заметили как ученик общению с одноклассниками предпочитает разговоры с самим собой. — Я всё для него делаю, а он позорит меня перед другими родителями! Какого черта эта маленькая тварь ещё не в клинике! Антон знает, что мама права. Но он ведь правда старается. Ребенку всё также снятся кошмары, но крики он научился заглушать, чтобы не беспокоить родителей. Голова трещит от голосов его галлюцинаций, но ни про одну он не упомянул уже почти год. Антон подружился с Димкой. Таблетки принимает исправно. Внимательно слушает взрослых в белых халатах. Учится хорошо. Но мама всё равно грустит. Это больно. Очень. Но он не имеет права жаловаться потому что знает: ей хуже. Папа тоже раздражается, но он хорошо умеет держать себя в руках. За стеной его голос не такой громкий, но всё равно внушительный, строгий. Он выслушивает; приводит аргументы в защиту сына, мол, возраст такой, это скоро пройдёт, нам нужно потерпеть; успокаивает. Антону восемь и он очень надеется, что это пройдёт. — Тссс, я занят. — шипит мальчик на пустоту, и тут же слышит смешки детей рядом. Ребёнок краснеет и утыкается взглядом в парту, где лежит задание по изо. Моя семья, - домашний проект. Он не уверен, что получит высокую оценку. На листе только он и его лучший друг. Мальчик хотел бы нарисовать тетю Майю, соседку, которая иногда поёт ему колыбельные на ночь и рассказывает истории, но ему нельзя рисовать то, чего нет. Поэтому только он и Димка. Мальчик тянется за карандашом для лужайки, но проходивший мимо одноклассник случайно задевает пенал и разбрасывает все принадлежности. Дикий хохот раздаётся со всех сторон, но Антон стойко его терпит. Тогда недовольные реакцией гиены выхватывают портфель и вытряхивают всё из него, а пустую ткань бросают в лицо нерадивого одноклассника. Тот вспышками вспоминает, как кидается на хулигана с кулаками, как его старается оттянуть прибежавший Позов, как ругаются учителя. Позже ему поставят неуд за поведение и попросят родителей к директору. А сейчас он в школьном туалете рассматривает порванный рукав, грязную рубашку, царапины на шее и щеке, прикушенную губу, покрасневшие глаза. Антону девять, и он не уверен, что может быть по-другому. Он бежит с такой скоростью, что порой не успевает затормозить и врезается в стены. Дыхание сбилось. Сердце колошматит и давит, словно собирается разорваться, выпрыгнуть, удавиться под обувь. Всё тело горит. Мысли с бешеной скоростью проносятся перед глазами. Ноги еле держат, он падает, кажется. Он чувствует что-то плохое всеми фибрами. Родители снова ссорились. Но на этот раз было хуже, намного. У папы были трудности на работе, на крики жены он вспылил тоже. Так больно ребёнку ещё никогда не было. Такие вопли, Антону виделось, как за стеной грызут глотки, разрывают плоть когтями, зубами обгладывают косточки. Накинулись не на него. На друг друга, точно голодные хищники. И Антону как никогда страшно. Он шокировано дрожит, когда слышит удар, вскрик, падение. Отдаляющиеся шаги. Ребёнок, не доверяя картинкам в голове, маленькими шажочками идёт по коридору к кухне. Ступает очень тихо и аккуратно, боясь вызвать очередной приступ. Застывает, замечая тень в проёме. Она как марионетка, которой обрезали все дергающие нити; как порез от запястья до ключиц; как разбитое зеркало с застывшим изображением. Ребёнок знает. Я сделал с ней это. Тень, будто читая мысли, вглядывается в мальчишку холодными глазами, заставляя в последствии на всю жизнь запомнить этот миг, это чувство. Выжигая клеймо на каждой частице тела, души. Она поднимается, уходит пошатываясь. Мальчик не сразу решается бежать за ней. Когда до него доходит, что мама действительно хочет уйти – уже поздно. Когда он несётся к свету – уже поздно. Когда он видит её — уже поздно. Антону десять и он ошибка.

***

Тиканье часов долбит гвозди в череп. В легких раскалённые угли. Вместо костей лезвия: движение и насквозь. На циферблате показывает пол десятого, у парня перед глазами полжизни пролетело. Он сильно жмурится стараясь прогнать накатившую панику, его трясёт, ему физически хуёво. Он сказал. Арс знает. Боже, что же он наделал?! Самое время перевести в шутку. Самое время свалить по-тихому. Сука. Идиот. Сдохни. Дрянь. Сдохни. «Эгоистичная тварь». Тихо. Вдох-выдох. Нужно успокоиться, нужно... Он проходится ногтём по бинту на запястье и думает о боли медленно растекающейся по коже. Ни о чём больше. Боль отрезвляет, возвращает в настоящее, помогает справиться с помутнением. Нежные касания Арсения помогали тоже, но мужчине сейчас не до припадков больных ублюдков. Тихо. Попов, к слову, тоже с места не сдвинулся после повисшего в воздухе чистосердечного. В глаза не смотрит, уставился не сосредоточенно куда-то поверх. Руки в замке у губ. Плечи подняты. Дышит медленно. Размышляет напряжённо. Ошарашенным не кажется, воспринимает серьёзно. Боится, но не меня. — понимает Шастун, — Потерять надежду. Его слов недостаточно. Антон ждёт, когда каша в голове сформируется в вопрос. Давай Арсений. Я не смогу ответить, если ты не спросишь. Арсений судорожно выдыхает, одновременно стукаясь руками о стол. Пальцы не разнимает, только давит сильнее до побеления. Опирается о спинку стула, пытаясь хоть немного отойти от этой тяжести, но вряд ли выходит. В глаза всё ещё не смотрит. — Так, — долго тянет. У Шаста трижды чуть сердце не вываливается. — Есть ли призраки в моей квартире? Резко пластырь снимает. Пусть так. — Да. Арсений вздрагивает. Скрещивает руки на груди. Быстро ведет языком по засохшим губам. Дышит чаще. — Сколько их? Антон слегка удивляется, ведь это не то что важно на данный момент. Но потом до парня доходит, что Арс даёт себе секундную передышку на прийти в себя. — Двое. — говорит честно. Мужчина медленно кивает, будто ставя на заметку, а после вглядывается наконец в ответ. Напрямик. Решительно. — Может ли быть, что один из них - моя сестра? Скажи мне правду. — Да. Догадываться и знать не одно и то же. Арсений вскакивает. Обходит кухню нервными шагами. Взъерошивает волосы, поправляет воротник, не знает куда деться. Смотрит на Шаста, и взгляд его меняется каждый миг. От не верящего, хмурого до осознанного, отчаянного. — Это невозможно. — шепчет он шумными вздохоми, — Но...— встряхивает головой, оглядывает комнату, — Нет, это... — закусывает губу, отворачивается. Но. Антон не дышит пока наблюдает за метаниями мужчины от одного к другому. Из края в край. Арсений подходит к крану и включает холодную воду, промачивает горящие лоб и щеки. Успокаивает бушующее сердце потихоньку. — Не делай преждевременные выводы.— говорит призрак подрагивающему от напряжения парню. Я стараюсь, Алиса, стараюсь. — Значит ты можешь связаться с ней? — на последнем издыхании спрашивает Арс, но после вдруг выпрямляется и разводит руками, будто бы каждый день слышит подобные признания. Убери это, Арсений. Антон хмуро молчит. Ему нужна правда. Отсутствие ответа заставляет мужчину заметить за собой брешь и исправиться. Он потирает мутные глаза, пару секунд смотрит в потолок, а потом последний раз тяжело вздыхает. — Алисия здесь. Она тебя слышит. — говорит Шаст и собеседник смотрит на него как-то опустошенно. — Он не говорил тебе моего полного имени. — подсказывает призрак. Девушка слепо поглаживает свои плечи, тоже не хило нервничая. Её не существовало целый год. Алиса так много хочет сказать, что остановиться на чем-то одном просто не выходит. Призрак понимает: сейчас самое время. Не нанести новую рану по линии еле заживающей. Не оставить открыто гнить. Навсегда залатать. Арсений оседает на стул и смотрит в округлые, слезящиеся глаза напротив. Мужчина только сейчас осознаёт, как сильно Шастун напуган. Он, быть честным, тоже, но у него на запястье бинт в кровавый не окрашивается. — Что же ты делаешь. Первое касание остаётся таким же тёплым. Арсений разматывает бинты и аккуратно проводит ватой собирая кровоподтёки. Большим пальцем круговыми движениями поглаживает ладонь, нежно так. Это заставляет Шаста пожалеть о нанесении себе вреда. Второе касание: колени, когда мужчина подсаживается ближе, чтобы снова обмотать пораженный участок. Оно проводит ток по коже и позволяет вздохнуть глубоко впервые с признания. Это напоминает парню, что он так же не где-то блуждает во тьме, а здесь, вместе с Арсом. Третье касание: по плечам, шее и ласково в волосы. Притягивает ближе. Антон утыкается носом в изгиб и пытается надышаться этим мигом. Ведёт вверх до лопаток, прижимает сильнее. Арсению приходится встать и облокотиться коленом на стул, лишь бы стать ближе к любимому телу. Антон теперь оказывается чуть ниже поэтому пользуется возможностью и прикладывает ухо к груди, чтобы послушать чужую жизнь. Бьётся. — Ты даже не представляешь... — тихонько шепчет Шастун, промаргивая выступившие слёзы. Сильно. — Я хочу знать. — отвечает Арсений, чувствуя, как за него крепко цепляются дрожащими руками. — Я хочу верить тебе. — парень беззвучно всхлипывает и стряхивает с мокрых щек ладони, которые настаивают взглянуть вверх. — Антон, — пальцы бархатно приподнимают за подбородок. Глаза в глаза. Тело к телу. Душа в душу. — ...поверь и ты мне, пожалуйста. — Это сложно. — давит из себя лёгкую улыбку Шаст, глядя на мягкие очертания мужчины. — Не то слово. — подтверждает Арсений еле ощутимым поцелуем в хрустальных уголках век. — Но это то, что нам сейчас необходимо.