Не зови меня тихо по имени

Темнота сгущается, и воздух будто становится в сотни раз плотнее, не позволяя ей даже сделать первый вдох. Тот, что уже не будет наполнен до отказа всё еще бродящим по коже его запахом. Но вдыхаемый до боли в лёгких воздух пустой комнаты отрезвляет, даря по истине ни с чем не сравнимые чувства разгорающегося стыда вперемешку с непониманием. Да как ты могла позволить?! Как могла допустить... А влажные следы на шее будто нашёптывают воспоминаниями: — вот так. Вот так вот просто. Ему стоило лишь подойти ближе, заполнив собой буквально всё пространство, не давая вдохнуть даже глотка воздуха, не ощущая его, и ты поддалась. Настолько легко, будто и не было никогда той всепоглощающей ненависти. Одна ниточка, одёрнутая в нужную сторону, и вот ты уже послушно задираешь голову наверх, подставляясь, как последняя... Ну, в прочем, ты знаешь. Оставила себе только безудержный страх, который в итоге сыграл не в твою пользу. И ещё — одно поганое воспоминание в копилку, с которым теперь нужно постараться как-то прожить дальше. Он сейчас спустится и расскажет всем, какая ты никчёмная шлюха, которой абсолютно всё равно, кому подставлять свой открытый рот. Кто-то, возможно, удивится, а кто-то лишь подтвердит свои догадки... И всё закончится. Наверное, даже к лучшему. Федя, как никто другой, не заслуживает обмана и предательства, и она сейчас, сидя в темноте, только и молится, чтобы слова, сказанные тогда на студии Ракитиным, оказались правдой. Только бы ему было катастрофически плевать — на всё происходящее и особенно на неё саму. Но противный голосок в голове не даёт забыться: — Также, как тебе было плевать на его чувства пять минут назад? — Мне не плевать... — шепчет без адресата и зарывается лицом в ладони, отчаянно машет головой в пустоту, — Мне.не.плевать! Но тёмной комнате всё равно, хоть говори, хоть нет — права на раздачу индульгенций ей пока не выдали. И поглощающий стыд вперемешку с отвращением к себе самой накрывает будто огромной волной отчаяния. Она бы и выплыла из неё, может, но сдерживаться сил не осталось, и от бессилия тихо всхлипывает, разрешая обжигающим дорожкам устремиться вниз по всё еще алым щекам. Эти слёзы несдержанные — будто вся концентрированная ненависть, обида и злость на себя смешались в единое целое, и расползались изнутри, выбивая горячие капли наружу. Прижимает ладони к лицу, тихо поскуливая и покорно ждёт, когда её только начавшая налаживаться жизнь с грохотом рухнет вниз, как людская конструкция на разноцветных кружочках. Но на этот раз всему виной будет только она сама. — Ты здесь? Вздрагивает так, что внутри всё сковывает прочными тисками, а по рукам и ногам бесконтрольно мечутся противные иголки. В дверном проёме стоит высокая фигура, которая при всём желании не даст ей себя не узнать. Федя делает шаг в комнату и к горлу Полины поступает новый тугой ком, несмотря на то, что слёзы и так бесконтрольно капают на тёмную ткань. — Полин, Артём сказал мне... ... а сердцу-то плевать, что ты пыталась к этому подготовиться — оно пропускает удары один за одним, сбивая напрочь дыхание. Голова идёт кругом и она с трудом держится за край холодного подоконника, пока он говорит будто где-то в далеке: — ...что слышал, как ты тут плачешь. Он... что? Федя подходит ближе: — Ну что ты... — видит, как капли одна за одной струятся вниз по лицу, даже не думая останавливаться, — Иди ко мне. Притягивает её к себе и утыкается в волосы, чувствуя, что она вся дрожит. — Что случилось, расскажи мне? Ты из-за Сони расстроилась? — чуть наклоняется к ней, но в ответ слышит только всхлипы, — Да ну что ж такое-то... Собирает её, прижимая ближе, заставляя упереться лицом в тёплую футболку, сам заводит её руки за свою спину и чуть наклоняется, чтобы можно было обнять еще крепче. Оказывается где-то совсем рядом над ухом и она вся сжимается, будто боясь, что он сейчас почувствует чужие следы. Но он просто гладит её широкой ладонью по голове, прижимая к груди, и чувствуя, как слёзы без остановки пропитывают ткань, как она цепляет её руками на спине, сжимая в кулак и заходясь новыми всхлипами. — Хорошая девочка... — шепчет он ей на ухо, прижимаясь тёплыми губами, — Моя хорошая девочка. И срываются напрочь все клапаны — ты недостойна даже 1/1000 этих слов. И слёзы ручьём по горячим щекам, и жадно глотает новые порции воздуха глубокими вдохами. Он слышит это и берёт её лицо длинными пальцами, разворачивая к себе. Скользит губами по щекам, мягко целуя и будто собирая всю разлившуюся грусть. И только касается, повторяя каждый раз то, от чего сердце сжимается и начинает ныть, как от длинных воткнутых игл. — Моя хорошая девочка... И хочется убить себя прямо здесь в тот момент, когда понимание догоняет с размаху в голову так не делают, когда плевать. Не гладят, бесконтрольно целуя в лоб и горячие щеки, будто стараясь забрать всю боль, не утешают вот так на ухо, будто концентрируя всё своё тепло в тихом шепоте. И от осознания она до боли и следов на ладонях сжимает на спине тонкую ткань его футболки, только утыкаясь сильнее, зарываясь в знакомый родной запах, и кутаясь в тёплых объятиях понимает только одно — она не сможет сказать. Какой бы ужасной последней мразью она себя не чувствовала, она не сможет, глядя ему в глаза, сказать, что разрешала только что чужим губам так настойчиво целовать свою шею. И в повторяющихся всхлипах где-то на его груди даёт себе обещание — она не позволит Шатохину разрушить всё. Больше никогда-никогда-никогда не подпустит его к себе. Сейчас она понимает, что было бы даже в сто раз легче, если бы Федя уже всё узнал до прихода в комнату, но... Но он ему не рассказал, почему? — Видимо, только потешил своё эго, подтвердив свои слова по поводу того, какая я законченная шлюха. — мысли бьются и жужжат, как стая противных мух, — Больше ему это будет неинтересно, и он просто оставит меня в покое. Он уже всё себе доказал. И от этого на каплю становилось легче — он больше не приблизится к ней. На этом всё закончится. Она успокаивалась и затихала, прижавшись к нему с такой силой, будто точно собиралась сломать пару рёбер. — Может хочешь спуститься вниз к ребятам? — даже не пытается высвободиться, просто задаёт вопрос куда-то вниз, — Отвлечёшься хоть, там Даша уже извелась вся без тебя. Она понимает, конечно, что спуститься рано или поздно всё равно придётся, но сейчас есть вариант только оттягивать этот момент до последнего. В присутствии Шатохина она выдаст себя со всеми потрохами, потому что от одной мысли об этом щёки начинают гореть со страшной силой. Она не сможет даже смотреть в его сторону, но самое главное — смотреть в глаза всем остальным. Тем, кто так тепло принял её, даже не подозревая, что она уже успела натворить за этот вечер. — Я вниз не пойду. — когда способность говорит возвращается, Полина сквозь череду остаточных всхлипов всё же подаёт голос, — Лучше здесь пока посижу, а ты иди. Федя удивлённо наклоняет голову, стараясь заглянуть ей в глаза: — Так ты мне не скажешь что у тебя случилось? Может я могу чем-то помочь? Но в ответ только машет головой — не можешь. И абсолютно не хочется придумывать какую-то слезливую историю, и врать, глядя ему в лицо: — Просто как-то много всего и сразу свалилось... — даже получается не соврать, — Очень много новых людей вокруг, по работе завалы, а Соня постоянно занята. Сейчас говорила с ней и понимаю, что и без меня ей проблем хватает... — опускает глаза в пол, — Ничего такого не случилось. — а вот и наглая ложь, — Просто как-то всё смешалось и не с кем было поговорить. — И ты решила — почему бы и не поплакать, да? — он по-доброму смеётся и её губы трогает лёгкая улыбка, которая лишь заставляет всё внутри больно сжиматься ещё сильнее. Какая же ты тварь. — Я тоже никуда не пойду. Глеб сказал, что можно лечь в этой комнате, если что. — оглядывает тёмное помещение и возвращает взгляд на девушку, — Если Вы, мисс, конечно не против составить мне компанию. — он улыбается и протягивает ей руку, чуть склоняя голову вниз. Ей ничего не остаётся, кроме как послушно протянуть свою руку в ответ, в ту же секунду оказавшись поднятой с холодного подоконника. Он мягко кладёт её спиной на кровать и нависает сверху, от чего длинная чёрная прядь тут же выбивается и падает вниз на лицо. Она привычно заправляет её ему за ухо и он ловит это движение, прижавшись щекой к её ладони. Поднимается выше до плечей и утыкается в шею, так легко, будто еле-еле касаясь. — Я соскучился очень... — слова теряются где-то над ухом, тая в тёплом дыхании. Она нащупывает ладонью и зарывается пальцами в длинные волосы на затылке, заставляя его прижаться еще ближе, и в темноте находит знакомые губы, которые тут же обжигают её настойчивым поцелуем. От влажных касаний кружится голова и она сбивчиво выдыхает, на что он тут же углубляет поцелуй. Гладит ладонью по щеке, соскальзывая длинными пальцами на шею, чуть приоткрывает ей рот, чтобы быть еще ближе. И при всей несдержанности его движений, при всей теплоте и разгорающемся желании в каждом выдохе, в этих касаниях нет и одной десятой той настойчивости, с которой блуждали по коже чужие губы, кажется, уже целую вечность назад. Прекрати сравнивать, твою мать, да что ты делаешь?! Он ведёт ладонью по её бедру, поднимаясь всё выше, но касание отзывается лишь приятным трепетом, в то время как на её коленях, кажется, всё ещё горят следы от тех секундных прикосновений татуированных пальцев. — Я могу и без рук. — голос в голове с издёвкой вторит свежим воспоминаниям. Нет, нет, нет, проваливай отсюда! И жмурится изо всех сил, лишь бы выгнать из памяти те обжигающие касания. Лишь бы забыть голос, который, кажется, въелся прямо в стенки черепа. — Всё хорошо? — Федя с беспокойством пытается разглядеть в темноте её глаза, — Если не хо... Она не даёт ему закончить фразу, прижавшись к губам так быстро, что он даже не сразу понимает что к чему. Но с неподдельным интересом отвечает ей, даже не задумываясь, почему она с такой силой зажмуривает свои глаза. Почему так резко и так несдержанно? Почему будто торопится? И она тоже не понимает, почему сейчас, лёжа в тёмной комнате и настойчиво рисуя языком воображаемые линии по таким знакомым губам, в первый раз за всё время она не чувствует, как внутри сводит каждую клеточку от сладкого предвкушения. И боится воспроизвести ещё раз ублюдский голос в голове, от которого подкатывает к горлу и хочется проблеваться паршивыми воспоминаниями. Просто боится не остановиться. И замотать эту ленточную аудиокасету на износ. И поэтому так торопится. Поэтому несдержанно прижимается с каждой секундой и шумно выдыхает от слишком резких движений. Просто будто понимает — остановись она хоть на секунду, отвлёкшись и дав волю своим мыслям, она впустит сюда его. Теперь он будто всегда рядом. Ходит мягкими шажками прямо в голове и сеет семя поглощающего стыда, которое тут же разгорается огненными побегами, разрушая всё на своём пути. И он ждёт. Только и ждёт секунды, когда она перестанет контролировать свой разум и попробует расслабиться. И тогда он придёт, обязательно придёт, скажет — здравствуйте, не ждали? Конечно нет. Проваливай. Но она не оставляет ему шансов. Прочно и крепко держит своё обещание — она не позволит ему разрушить всё. И выжигает на корню любую мысль, которая противным щупальцем пытается протиснуться в голову, пока она тает в тёплых мягких ладонях. Ей кажется, что всё под контролем.