Сын маминой подруги

В коридоре VIP-палат стояли кремовые диванчики с гладкими бликами на обивке. Я забилась на самый дальний, не сводя глаз с двери, за которой без сознания лежал Пак Сонхван. Вместе с врачом вышел очередной мужчина в строгом костюме – охранник, адвокат или другой служащий. Носятся и носятся, не отрываясь от телефона. Бесил их утрированно деловитый видок. Бесила мельтешащая бесполезность. Тошнота не отпускала. Я так сильно тёрла мылом ладони, что кожу щипало от раздражения. Только душный запах никуда не уходил. Периодически мерещилась кровь под ногтями и между пальцами. Или – как сейчас – рука нервно дёргалась к уже чистому подбородку. Когда Сонхвана увезли в операционную, мне предложили капельницу с успокоительным, но не хотелось, чтобы матери пришли счета из больницы. Из-под пиджака выполз заляпанный рукав рубашки. Мелькнуло в памяти насыщенное кровью полотенце – и голова поплыла. Я наклонилась вперёд, вжала ладони в гудящие виски. – Эй, ты как? Посторонний звук расслоился до эха. Я открыла глаза и увидела туфли с точечным орнаментом. Язык присох к нёбу. – Всё хорошо. – Собственный глохнущий голос резанул по ушам. Послышался протяжный выдох, и сбоку прогнулось сиденье под чужим весом. – Держи, – сказал Ким Намджун, и я почувствовала запах лимона. – Витаминный порошок. Да – я принёс твою сумку из машины… – Он неловким жестом стянул лямку со своего плеча, после смерил меня взглядом и настоял громче: – Ну же, выпей. Полегчает. Стаканчик с горячей жидкостью я приняла двумя руками, сгорбившись в лёгком поклоне. Запах был сильнее вкуса, и чувство тошноты получилось проглотить. Но осознание того, что Сонхван жив, или присутствие Намджуна не избавляли меня от панической дрожи, мелко встряхивающей нутро. Почему никак не отпустит, я устала. – Я узнал у врача: Понг в порядке. Отчасти, конечно… кхм. Но, в целом, прогноз благоприятный. Пауза. Я показательно заполнила её протяжными выдохами, остужая напиток. Если открою рот – оттуда снова вырвется ломаное, выдавая истинное положение вещей. Мне было тяжело смотреть на Намджуна. Я боялась, что меня прорвёт. Некрасиво и жалко. Чего уж реветь-то? Чего же ты трясёшься, истеричка? Пальцы Намджуна взлетели с колена, но, колеблясь, опустились. Вместо этого парень, как и я, наклонился вперёд и сцепил руки. – В этом и твоя заслуга. Понимаешь? «Мозг не понимает. Пожалуйста, до него достучись». – Благодаря твоим действиям его успели спасти, – с расстановкой проговаривали для меня. – А если бы… – голос дал петуха. Я сжала губы, но Намджун в ожидании повернул голову. – Я же хотела после дополнительных… а если бы я побежала за охраной… – Хорошо. Понга спас мой репетитор Со. Под гнётом моего эгоизма. Так лучше? – я не подняла глаза выше потеплевшей линии губ парня, а потом и вовсе уронила. – Нет смысла надумывать вероятности. Не зная того, мы выбрали правильную. Это удача. Понг жив – вот за что действительно следует зацепиться. – Он помолчал какое-то время. Хмыкнул: – Правда, я не могу не думать об утерянной гордости. Я слушала, сомкнув губы на крае стаканчика, но последние слова вынудили меня поднять голову: – Это был шок. Ты не виноват… – Естественно. Как и ты. Парень нажимал на каждое слово, чтобы пропихнуть их, наконец, через гнутые прутья в моё сознание. Тон был непреклонен; Ким Намджун смотрел ровно и твёрдо. Без прикосновений мне мерещилось обходительное похлопывание по спине. Под его напористой мягкостью утихала дрожь. Прислоняя к грудине горячий стаканчик, я старалась задержать это ощущение подольше. – Спасибо, Намджун. «Оно ёмкое. За всё и взаправду». Мимо нас пробежала медсестра, и краем глаза я заметила, как парень резко выпрямился. Прочистив горло, он произнёс обыденно, но громче прежнего: – Идём. – Поднялся. – Подвезу тебя… – Я посижу ещё чуть-чуть. Намджун – видимо, по привычке – хотел поправить узел галстука, но помедлил над пустым воротником рубашки и в итоге расстегнул верхнюю пуговицу. – У Понга сотрясение. Похоже, сегодня он не очнётся. «Я не могу ехать домой. Не могу вернуться сейчас в упорядоченность. Я боюсь остаться снаружи». Но я только помотала головой. Намджун не двигался с места какое-то время, чтобы подыскать в уме лучший алгоритм действий; устало выдохнул, проведя рукой по загривку. – Значит так, – с расстановкой произнёс он и присел на корточки, – я сообщил классруку – он разрешил нам пропустить занятия. Воспользуйся этим временем, чтобы отдохнуть и прийти в себя. Не думай о лишнем. – Уголок его губ пополз вверх, проявилась ямочка: – По идее, думать о лишнем – непозволительная роскошь для той, которой придётся нагнать часы дополнительных. Очертания его плеч смывались с больничными стенами. От стыда у меня тряслись губы. Почему Ким Намджун так добр ко мне? Я даже не могу контролировать грёбаную панику, тупую, безосновательную… Его телефон завибрировал. Помедлив, он ответил. – …Да, жить будет. Пока в больнице. Что? Эм… – взгляд мельком на меня. – Нет, но… лучше перезвоню через пару минут. Давай. – Намджун сбросил и выпрямился. – Уверена, что?.. Я быстро закивала, растирая костяшками веки. Намджун настоял на том, чтобы я ввела номер в его телефон, и мы распрощались. Чем больше он отдалялся, тем сильнее прессовалось содержимое грудной клетки в хлюпкий и сотрясаемый катыш. Стоя у разъехавшихся дверей лифта, парень снова поднёс к уху телефон. Тогда я вспомнила о своём и полезла в сумку свободной рукой. Чанёль звонил несколько раз. Я зависла на фотке контакта, на которой друг уснул в кресле прямо в студии, съехав по спинке вниз. Его километровые конечности были согнуты во всех суставах под странными углами и разместились в разных плоскостях; складывалось впечатление, будто принца задумали превратить в искривлённое дерево, но остановились в нерешительности – распрекрасный всё-таки принц. Второй стажёр водрузил на его макушку банку энергетика в качестве заключительного штриха и потом прислал мне фотку этого дадаизма. Я не посмею заговорить с ним сейчас… Он не должен волноваться из-за меня, когда на носу практика в звукозаписывающей компании. Я справлюсь, не впутывая Чанёля. Сделаю это ради него, на себя давно плевать. Станет он самым крутым композитором в стране – может, тогда расскажу. А сейчас я напечатала: «Извини, занята, позвоню завтра». Из сумки выглядывал красивый переплёт. Отвлечься. Да, правильно. Я поставила на пол стаканчик с остатками напитка, достала конспект и принялась фоткать страницы. Фокус трясся, съезжая и размываясь. Отпустит – нормально перепишу. Я подцепила последнюю страницу, но тут же сбросила с колен тетрадь, проглатывая мёртвый вскрик: качественную бумагу под пальцем сожрало корявое пятно крови. Из опрокинутого стаканчика вытекла жёлтая жидкость и поползла к ребру переплёта. Я подхватила конспект непригодными руками. Там не было ничего, кроме педантичной прописи. В гло́тке смешался страх с презрением к себе. Я в спешке поднялась, носком ботинка случайно проведя узор из витаминной лужи, и выбралась в уборную. Яркий свет прострелил виски. На ощупь я выкрутила кран… и не выдержала, расплакавшись. Мокрые щёки запылали. Ногти скребли с ладоней давно смытое. Припадочная. От слабости постоянно кренило из стороны в сторону. Я привалилась к подлокотнику под недоверчивым взглядом постовой медсестры. Время девять вечера, а я всё никак не свалю, да? Наверно, меня приняли за девушку или другого близкого VIP-пациента, в противном случае давно бы выгнали. Желудок требовал еды, но даже подумать о ней не разрешал, подначивая тошноту. Ты уж определись, приятель, кто-то же должен держать ситуацию под контролем. С поста раздался стеклянный последовательный грохот, в тот же момент запел у кого-то телефон и завибрировал мой собственный – вышла сумасшедшая какофония длиной в пару секунд, схожая с каким-то жутким ритуальным песнопением на африканский манер с громовыми ударными. Этот короткий мотив я стала отбивать подошвой по воздуху и взглянула на экран телефона. «Надо будет предложить Чанёлю написать что-то подобное, – отрешённо подумала я, взглядом обводя последний ноль в незнакомом номере, – хотя такое не в духе его попсовенького агентства…» Звонящий, наконец, выдохся. Оказалось, звонил не первый раз, но я не слышала. Наверно, Ким Намджун. Я медленно опустила голову на вытянутую руку, валяющуюся на подлокотнике. Лучше не говорить с ним вовсе, чем тянуть неубедительное враньё. Проснулась от деликатного прикосновения к плечу: надо мной склонилась медсестра. – Извините, вы просили предупредить, когда господин Пак Сонхван очнётся. Едва фокусируясь на движущихся губах, я выдавила: «М?» – Господин Пак Сонхван. Вы можете пройти в палату, но только не… Связи с действительностью не успели сформироваться – заторможено спокойная я сползла со скользкой обивки. Медсестра набросила на мои плечи халат, наверняка принимая к сведению, что я не способна к осознанию в полном объёме, и помогла с бахилами. А я, тупо балансируя где-то посерёдке, не понимала, почему всё ещё не в палате. Первое, что бросилось в глаза, – свисающая с койки бледно-серая рука, перебинтованная и проколотая канюлями. Вспомнилось хлипкое запястье в моей ладони. Внутри что-то коротко дрогнуло. Когда охранник вышел из палаты и закрыл за собой дверь, оставляя нас наедине, я начала просыпаться, не представляя, о чём говорить. Я узнала о его состоянии – тогда зачем осталась? Разве он обрадуется мне после всего? Тем более, мы чужие друг другу люди. – А я не поверил… – услышала я охрипшее. – Привет, Чин Ису. Рад тебя видеть. Сонхван поднял предплечье, слабо махнув, и оно вновь обвалилось с койки. Было больно смотреть на одноклассника; на небольшом расстоянии от него я по новой тонула в липком страхе. Сосредоточившись на мониторе жизненных показаний, я подошла к его постели и села рядом на стул. – Благодарить или нет – не знаю, всё-таки я день готовился… а сейчас только и могу думать, что о клубничном йогурте. Неплохо, да? Я с усилием проглотила всхлип, больно засевший в глотке. Меня затрясло. – Не будешь извиняться, я надеюсь? – спросил он вдруг. Моргнув, я оторвалась от монитора: на меня смотрели с какой-то сумасбродной весёлостью. Сонхван фыркнул без злобы: – Ты всегда извиняешься. По любому поводу, часто без причины. Тебя заденут – а ты своё гнёшь. Наши не слышат, но всё равно… «Неправда», – подумала я. – Правда-правда, – он немного приподнялся на подушках, – сама уже не замечаешь. Чон Чонгуку это не нравится, если что… – Сонхван растянул губы и качнул головой влево-вправо. – Странно вообще, никогда бы не подумал на него. – Что-то в моём лице заинтересовало Сонхвана. Он фыркнул во второй раз: – Не веришь, но я-то его очень хорошо знаю. Я совсем ничего не понимала. Он бредит? Позвать медсестру? Чувствуя себя очень жалкой, я ёрзала на месте и не знала, что делать. На мониторе ничего такого нет… Может, просто выслушать, чтобы не расстраивать его? Выговорится, силы иссякнут – и он уснёт? – Думаю, это к лучшему, что наши быстро списали тебя со счетов. Они же совсем дикие – потрепали бы все нервы за неделю. Драмы у нас – дело обыденное, знаешь. Но обычно Чон Чонгук никого не выделяет, – Сонхван кивнул, – я к тому, что осторожнее нужно быть… «Нет, это какой-то кошмар…» – Говоришь так уверенно, – проблеяла я, дрожащими руками натягивая подол юбки на колени, – вы, наверно, неплохо общаетесь?.. Глаза Сонхвана округлились, становясь больше в черноте синяков. Широко расползлась улыбка по его лицу: – Да ты просто в каком-то вакууме, Чин Ису! – удивился он с непонятным восхищением. Я быстро поднялась, едва удержавшись на ногах. – Я, наверно, позову медсестру… – Это из-за него. Я беспомощно открыла рот, но звук пропал. Мой пульс забарабанил громче размеренно пиликающего монитора. Всё больнее горячило голову. Сонхван виновато поджал сухие, серые губы, разглядывая потолок. – А?.. – только и выдавила я. – Я хотел сдохнуть… потому что Чон Чонгук. «Да нет же, там было столько крови… Чон… хах, боже, и о чём он, как столько крови… целые лужи…» – Можно я тебя немного поэксплуатирую? – спросил Сонхван. – Вернись, пожалуйста? Ису? Автоматические шаги обратно под африканское ритуальное громыхание в голове. – Не знаю, с чего начать, – рассеянно потянул Сонхван, выждав, пока я снова сяду. – Ну, каждая собака в школе знает, что я торчу. Недавно родителям кто-то донёс, и меня перестали пичкать деньгами. А я… – темп сорвался и несвязно застучал, – не могу без него, понимаешь? Это всё жрёт меня. Боль такая, хоть на стены лезь… перед школой без порошка никак… учимся вместе вон сколько, но прошибает каждый раз… посмотрю – и хочется давиться собственным языком… Меня жёстко ломало. День длился как год… я просто мечтал подохнуть. Докатился до того, что стал подворовывать при возможности. Наши сорят деньгами, мне и не приходило в голову… Я был пять дней в ломке, но многие к тому времени насторожились – не получалось у меня. Помнишь, когда мы с тобой разговаривали – мм, ты вроде в тот день повредила колени, – тогда я впервые украл у него. Увидел, как он положил бумажник в сумку и вышел из класса. Херовейшее решение из всех, что только может прийти, да. Чон Чонгук ведь. Голос Сонхвана взлетел вверх, но я только хуже разбирала его сквозь долбящий шум. – Мысли отключались, я даже не всегда понимал, где нахожусь – нужно и всё. Он п-позволил мне украсть… А вечером написал, чтобы я приехал… у одной нашей был день рождения, она снимала коттедж. Н-никогда такого не было, чтобы Чон Чонгук… я не думая сорвался, вот. «Что за абсурдные эмоции… восторг – откуда? Почему он?» – На нём был синий костюм, – блаженно трясся голос, – ни разу не видел его не в школьной форме. Он был с друзьями в лоджии, когда я пришёл… вижу его между итальянскими колоннами, и не могу… – хрип, – так хочу. «Нет, кто-нибудь, не хочу знать, пожалуйста…» – …он наклонил голову… я знал, зачем меня вызвали, но… наконец-то что-то изменилось – неважно в какую сторону, понимаешь? Он напрямую со мной заговорил!.. «Поздравляю с аттестацией на маргинала, Понг. Вознаграждение ты, бесспорно, заслужил. Только как нам достучаться до занюханного мозга? – Чон Чонгук толкается языком в щёку. Он стоит лицом к закрытым дверям лоджии, облокотившись на перила позади себя; ночной ветер роняет на лоб чёрные пряди. Окружающие наслаждаются представлением, ухмыляясь в кулаки. – Никаких идей? – Чон приподнял брови, выжидая. – Придётся воспользоваться моей. – Взгляд вниз и снова в лихорадочные глаза – от подобострастной надежды в них хочется сыто улыбаться: – Туфли, Понг. Оближи». – Я могу соврать, что сопротивлялся, рыдал там в три ручья, ломился в дверь… но у меня был единственный шанс дотронуться… «Не выйдет. – Чон Чонгук, упираясь пяткой в пол, машет носком туфли перед его лицом и с усмешкой протягивает: – Больше прыти, Пак Сонхван». – Наконец-то я почувствовал себя счастливым, Ису! – било по ушам ударными тарелками и отдавалось истеричным звоном, – понимаешь?! «Так-то лучше». – Приятного мало, само собой, вкус грязи мерещился пару дней. Зато мне удалось задеть его ногу… но там были все, кого я обворовал, они встали полукругом от него, так что я не смог опять… «Продолжай… так, подними на меня глаза, – распоряжается Чон Чонгук, настраивая фокус в камере телефона, – передадим привет твоему отцу с ассоциативной подоплёкой. Отлично. – Он рывком высвобождает ногу и кивает остальным. – Следующий». – Вот дальше было мерзко. Меня почти что вырвало… вроде на туфлях Ким Намджуна, не помню… «Если ты считаешь это жестокостью, – Чон Чонгук подходит к нему, согнутому в коленно-локтевой на полу лоджии, – в реальном мире за такой проёб тебя расчленят и скормят собакам. И поверь мне, Понг, – ты проебёшься. Стоит ли переводить воздух?» – Я возвращался к его словам. Раз Чон Чонгук сказал, что я недостоин тупого существования, зачем тогда? Я помнил, как смотрел на него снизу… Лучше всё равно никогда не будет… Ису? Чин Ису? Если ответить. Если отвернуться от белой стены. Если моргнуть. Если вдруг не сдержаться, окунуться внутрь себя, где сотрясает, долбит, бьётся, раздавливает, взрывается, и хором безудержно воют полчища перебитых – всё. – На завтра психиатра назначили. Не знаю, не буду говорить с ним. В этом нет смысла, я же ему не человек, а просто задача на рабочий день. Но я больше не могу в одиночку это нести. Прости, пожалуйста. Не бери в голову. Просто подержи чуть-чуть где-нибудь, ладно? Я очень устал. Прости, Ису. «Не брать в голову. Не брать. Как, м. Оно само. Там всё в нём. Оно не отмывается. Оно закапывается внутрь. Заменяет собой что-то, что не готово. Оно множится. Оно больно отдирает живое. Есть время, пока оно не дошло. А когда дойдёт – что?..» До руки дотрагивается живой холод. Но нельзя оставлять стену – она держит. Где-то должны быть пластинки с записями разговоров. Они собраны из всего, что когда-то услышано. Нужно просто выбрать и воспроизвести. – Расскажи. – А? – Директору. Родителям. – Зачем? – удивлённо. «Зачем? Зачем… Так надо. Так что-то изменится». – Они должны знать. – Ты что! У Чонгука будут проблемы, если докажут его причастность. «"Ты что" – что это может значить…» – А, вот, посмотри, мне прислали эту фотку анонимно. Очередным касанием отодрали от стены – пространство слилось в неправильно собранную мозаику. В руки пихнули телефон, так, что они послушались. На экране видно темноту. Много обуви полукругом. На меня смотрел Пак Сонхван. Он лизал туфли. У него в глазах счастье. Он был счастлив лизать туфли. – Мне пора. – Слышу я свой голос. – А, конечно, очень поздно уже… – шуршание, – тебе вызовут такси. – Пиликанье монитора. – Ису, пожалуйста, не говори никому, ладно? Чон Чонгук ни в чём не виноват. Только я. Хорошо? Пожалуйста. Ису? – Мне нужно идти. – Ненавижу это имя. Где выход. – Ты же не скажешь, да, Ису? – взволнованно. – Да. – Хватит тебе уже? Пусти меня. – Просто вдруг ты захочешь… – Я хочу, чтобы ты жил. Я вышла. Мне сказали, что такси подъехало. Всучили мою сумку. Вывели на первый этаж. Меня держали за плечи. Мне это не понравилось. Сказали, такси на парковке. Воздух стал ледяным – и голос с руками исчез. Я обошла карету скорой помощи. До парковки было шагов пятьдесят. Это просто. Там всего две машины – оранжевая и чёрная с тонированными окнами. Из чёрной вышел человек. Я не ступила на освещённый фонарём асфальт, остановившись. Я смотрела на Чона, прячась в тени. Он прислонился к пассажирской дверце и полез во внутренний карман форменного зелёного пиджака. Поднеся к уху трубку, Чон посмотрел на верхние окна больницы. В ту же секунду завибрировал мой телефон. Я нашарила его в сумке и взглянула на экран: последний ноль. В замедленной съёмке я увидела, как мои пальцы разжимаются и телефон летит вниз. Чон Чонгук не даст держаться стены. Он ухмыльнётся при виде оголённых проводов и, не дотрагиваясь, заденет целиком. Потому что это повод для его небольшой победы, насыщенной всеми вкусами сразу. Самое то в конце дня – для здорового сна, для хорошего настроения поутру. Надоест полученное достижение – можно перепродать приятелям за стаканом виски в качестве забавной истории и поиметь с этой сделки плюс пятнадцать к народному уважению. Пульс молотил до глухоты. Что-то поднималось с самых пяток и стремилось вверх, собирая по пути комья стихийного бедствия, – ещё не яркое, но вышибающее искры и только набирающее обороты бесконтрольности. Что-то уже хотело вгрызться в чудовищную силу, которой Чон обладал. Разодрать безупречный каркас и вымазаться в этой силе, забить ею ногти, заменив несмываемую кровь под ними, размазать по ладоням, чтобы рассмотреть, чтобы понять, потому что не понимаю – как она действует? – почему принадлежит тому, у кого ничего не осталось от безвыгодной эмпатии? Кто дал ему ёбаное. право. решать. Вибрируя, телефон елозил трещинами по асфальту. Чон Чонгук всматривался в темноту, за которой пряталась я. Прямо в глаза. Телефон не унимался; молниеносное желание со всей силой вдавить его ботинком удалось сдержать. Подняв его, я попятилась и повернула в сторону метро. К обычным людям, которые ездят по своим обычным жизням. Обычные люди со здоровым желанием жить эти жизни точно так же, как хотели бы этого владельцы иномарок. Вне зависимости от своей пользы для человечества. Вне зависимости от количества воздуха в этом сраном городе. Ты человек, ты целая история. Ты делаешь первые шаги, начинаешь расти с каждым днём, учишься и постигаешь, но вдруг допускаешь раз-другой чужое великолепие, чужие мощь и превосходство – а после с прилипшим к языку вкусом грязи не различаешь границ между йогуртом и собственной кровью, способной впитываться в других насмерть. Великий дар, уёбок, для построения великого будущего – вознесись до недостижимого уровня и сдохни в одиночестве. Ненавижу. Ненавижу.