О силе обстоятельств

Шатов не умеет говорить «нет». По крайней мере, Ставрогину. Поехать помочь ему с насекомыми не такое сложное дело, чтобы отказываться, да и будь оно трудным, Шатов всё равно бы согласился, глубоко внутри себя считая помощь ему за некую странную честь. Это было бы просто взаимовыручкой, если бы Шатов ради этого не отменял уже назначенные дела и не плевал на всё и всех, лишь бы помочь Ставрогину в чём-то ещё. Они выходят из университета — Шатов идёт не наравне со Ставрогиным, а чуть позади, чтобы ему не было видно глупой полуулыбки — и оба жмурятся от солнца. Коля достаёт сложенную в несколько раз панамку и нахлобучивает её на голову, надвинув поля на глаза. Ему идёт даже такой слегка детский элемент одежды, и Шатов всё же начинает идти рядом с ним, чтобы бросать косые волнительные взгляды на его безмятежный профиль. До станции они добираются молча, пешком — Шатов забыл дома социальную карту, а Колю в автобусе укачивает — благо, идти не так уж далеко, и они никуда не спешат — пятница, за городом можно провозиться хоть весь день, и Шатов на это и рассчитывает — провести со Ставрогиным больше времени, пусть и так, молча, главное, что рядом. — У тебя на голову ничего нет? — нарушает тишину Коля. Солнце палит нещадно, и на лугу, наверное, будет ещё хуже, но Шатов не готовился заранее, поэтому только обескураженно пожимает плечами. — Впрочем, не страшно, у тебя волосы светлые, — Ставрогин идёт в прежнем темпе, заправляя выбившуюся прядь за ухо, — сильно не нагреются. Ваня медленно кивает и осторожно поправляет на Коле панаму, пытаясь сделать так, чтобы солнце не било в глаза, но скрыться от него выходит только под прохладным навесом на станции. Полученный билет Ставрогин закладывает за внутреннюю окантовку панамы, а Шатов — в нагрудный карман. Электричка едет очень медленно, и одинаковый пейзаж за окнами практически не меняется; станции неотличимы одна от другой, и Шатов устало вздыхает, подпирая подбородок рукой и переводя взгляд на Ставрогина. Тот уже готовится — разложив на скамье газету, отрывает от неё длинные полоски и сворачивает их в кармашки для складывания бабочек. Шатов невольно ловит себя на том, что уже несколько минут неприлично пялится на его руки, лихо собирающие бумажные треугольнички. Он предложил бы свою помощь, не будь его пальцы такими непослушными и неловкими, поэтому остаётся лишь наблюдать, как Ставрогин, наделав достаточное, по его мнению, количество, прячет их за пазуху и достаёт сложенный телескопический сачок, вытягивая ручку на полную длину и проверяя, хорошо ли она работает. Вагон полупустой, поэтому можно не бояться, что он кого-нибудь им сейчас заденет. — Нам на следующей, — бросает Ставрогин, складывая все принадлежности, кроме газеты, обратно в сумку и привставая с места. Шатов тут же подрывается следом. — Может, я понесу? — неловко предлагает он. — Да она лёгкая, — Ставрогин отмахивается, с усилием открывая дверь тамбура. — Давай иди, сейчас остановка будет. Платформа, поросшая травой, выглядит совершенно заброшенной, как будто никто, кроме Шатова и Ставрогина, на ней никогда не выходил, турникетов нет и в помине, так что билеты остаются целы. Тем не менее, от станции ведёт узкая протоптанная тропинка, тянущаяся к текущей где-то далеко реке — Ване пришлось сильно сощуриться, чтобы увидеть отблески на водяной глади. — Там есть и стрекозы, — так же смотрит вдаль Ставрогин. Они идут по тропинке очень долго — буквально на каждом шагу Ставрогин, пробираясь вбок от неё через траву, замечал пёструю летунью и тут же накрывал её сачком. Ваня же должен был держать банку с крышкой наготове, чтобы из сачка бабочка отправлялась сразу в неё. Дело несложное, но красивое — Шатов зависал, глядя, как она, сидя на стекле, широко раскрывала свои испещрённые узорами крылья. Ставрогин, казалось, привык, и ему казалось это обычной рутиной — всё же для учёбы, хоть и хобби — оттого он оставлял Ваню с бабочкой позади, пока сам примеривался к следующей, сидящей на маленьком цветке. — Возьми сачок, я банки переложу, — Ставрогин вручает сачок Шатову и неожиданно улыбается, — Ты очень забавно с ним стоишь, — Ваня, вытянувшийся по струнке вместе с сачком, смущённо улыбается, — дай сфотографирую. Ваня протягивает ему телефон и смущённо смеётся, глядя на Колину усмешку. — Вот, так и оставайся. Улыбка тебе идёт. — Шатов тут же тушуется и отдаёт сачок обратно, восприняв это как насмешку. В принципе, почему совершенству Ставрогину нельзя посмеяться над таким недотёпой, как он сам? Ваня невесело улыбается. До реки они добираются уже вечером, пока глаз дневного светила на небе не окрашивает местность в кроваво-красный. Ставрогину идут цветные солнечные зайчики на его вечно бледном лице — Ваня любуется ими больше, чем бабочками до этого, не замечая, как устало Коля смотрит на него в ответ. Привал делают у больших камней на берегу, и Шатов сбрасывает кроссовки, чтобы помочить ноги в реке — нагревшаяся за день вода приятно обволакивает ступни. Коля устраивается на камнях — достаёт все банки, осторожно разложив их на траве, и ручку. — Забыл бумажки, проклятье, — чертыхается Ставрогин, строго разглядывая трепыхающееся в банке насекомое, сосредоточенно постукивая по стеклу ногтем. Шатов молча протягивает ему билет, Коля кивает, тут же надписывая на нём место, дату, время, и закинув его в банку к красавице-бабочке, сразу севшей на него. Ваня подбирает несколько камушков и пускает блинчики по вялотекущей воде. Перед глазами темнеет, голова кружится, и Шатов делает шаг назад, чтобы не упасть, но всё-таки теряет равновесие. Его мутит, и приходится подобрать колени к груди, свернувшись калачиком прямо на мокрой траве, чтобы тело так не ныло. — Всё нормально? — Ставрогин привстаёт, садится рядом на корточки, поглаживая Ваню по ужасно горячей голове, и ради этого жеста Шатов готов лежать в полубреду хоть всю оставшуюся жизнь. — Не знаю, — вялым голосом произносит он, накрывая руку Ставрогина своей и неловко прижимая её крепче. — Солнечный удар, похоже, — бормочет Ставрогин, зачёрпывая в пригоршню воды из речки и щедро плеская в лицо никак не желающему оклематься Ване, — Надо было хоть футболку сверху повязать. — Смешно, с покрытой головой и голым телом, — тихо смеётся Шатов, осторожно поглаживая руку Коли, — Мне нормально, правда… — Поехали домой, — Ставрогин неохотно отнимает руку от головы Шатова, распрямляясь, — Ко мне ближе, а до тебя ещё ехать и ехать. — Поехали, — не может отказаться Ваня, кое-как привставая и стряхивая с себя воду с прилипшими маленькими камушками. Ставрогин берёт его под руку, и ноги Вани опять подкашиваются, но уже вовсе не от плохого самочувствия. Коля ведёт его так до станции, сидит всё так же под руку в вагоне, под руку усаживает в автобусе, нарыв мелочи на два билета и, судя по лицу, тщательно игнорируя собственное головокружение. Домой они вваливаются оба шатающиеся и чуть ли не зелёные от тошноты. — Чай будешь? — Ставрогин цепляется за стену в попытках устоять на ногах. — Ничего не буду, — Шатов валится прямо на пороге, тяжело вздыхая. — Пошли тогда в гостиную, — и всё для того, чтобы вместе повалиться на диван, прижавшись друг к другу боком. Ставрогин лениво достаёт телефон, что-то пишет матери — это единственное, что Ваня успел разглядеть до того, как понял, что смотреть в чужой экран неприлично, и сам достаёт мобильный, проверяя диалоги. Первым в списке висит ответ на утреннее приветствие Кириллова. Точно, надо извиниться. В ожидании ответа Шатов постит сделанную Колей фотографию и счастливо вздыхает, заметив, что тот уже провалился в сон. Он не может отказать себе в том, чтобы осторожно прикоснуться к Колиным волосам и убрать прядки с лица Ставрогина. — Завтра снова поедем… — бормочет сквозь сон Коля, а у Шатова замирает сердце от радости. И, пожалуй, ради касаний Ставрогина стоило опять не брать с собой головной убор.