Сто дней ожидания

      Они прячут его в склепе, в старом фамильном склепе какой-то родовитой дворянской семьи. Здесь просторные подземелья, что будто змеи стекаются в целую систему подземных ходов. Будто эти аристократы действительно верили, что после смерти смогут воскреснуть и будут бродить этими бесчисленными галереями неприкаянными тенями.       Азирафель смотрит на всё это с ледяным равнодушием и отстранённостью. Лишь накрывает рукой свой круглый большой живот. Он прячет всё беспокойство и страх внутри себя, удерживая маску показного спокойствия, но ребёнок внутри него будто чувствует истинное состояние родителя, а потому толкается особенно активно и сильно.       Серые ангелы, эти поганые крысы, черви, гниющие на своей свалке, скалятся своими уродливыми лицами, растягивая покрытые струпьями кровоточащие губы в мерзкие ухмылки. Словно голодные гиены рассматривают свою загнанную в ловушку жертву, предвкушая кровавый пир на её обглоданных костях.       Его, обессиленного из-за беременности, а потому не могущего сопротивляться, грубо хватают под локти, подводя к одному из каменных саркофагов. Сегодня он превращается из места вечного сна, хранящего в себе пепел и прах некогда почившего человека, на родильный стол, на который придёт новая жизнь. Он станет свидетелем рождения и смерти, чужого падения и долгожданного триумфа.       В склеповом подземелье могильный холод странным образом перемежается с жарким удушьем. Или, быть может, это восприятие Азирафеля играет с ним злую шутку. Всё внутри него обдаёт морозным холодом, леденящим душу ужасом, в то время как горло сдавливает страх, липкий и скользкий, словно щупальца. Растекается чёрной массой по венам, застилая глаза, и заставляет сердце неистово колотиться о грудную клетку.       Изуродованные проклятиями и болезнями руки тянутся к нему, пытаются коснуться его живота, проверить, действительно ли ангельское чрево заполнено жизнью. Азирафель дышит тяжело, но из последних сил пытается держаться, одной лишь холодной яростью в глазах отпугивая мерзких ублюдков.       Даже несмотря на состояние ангела, они всё равно боятся его.       Азирафель выглядит оплотом спокойствия и невозмутимости, хотя внутри него бушует буря. Он незаметно прикусывает внутреннюю сторону щеки, когда чувствует, как резкая боль ножом режет низ его живота. Страх и чрезмерные переживания играют на руку отнюдь не ангелу, а его противникам, вынуждая тело раньше срока вытолкнуть из себя ценную ношу.       Боль пока ещё редкая, и Азирафель прячет её внутри себя. В конце концов, за тысячелетия собственного существования он успевает испытать и куда более сильные муки, а потому спрятать нежелательные эмоции ему удаётся без лишних усилий. Вот только…       Страх, что это может как-либо навредить ребёнку, не покидает его, и ангел с нервной нежностью поглаживает упругую натянутую кожу.       Боль становится чаще и ощутимей, дитя спешит появиться на свет, и Азирафелю всё труднее контролировать позывы собственного тела. Даже страх разоблачения не настолько силён, как страх навредить малышу, и в конце концов ангел всё же сдаётся.       Шумно втягивает воздух, закусывая губу, и тихо болезненно стонет, запрокидывая назад голову на радость своим врагам. Но…       Тьма расползается по стенам старинного склепа. Чистая и яростная тьма, от которой не сбежать и не скрыться — она обволакивает каждого присутствующего, и отверженные ублюдки нервно переглядываются друг с другом.       В тот самый миг, как их кости ломаются с треском, выворачиваясь под немыслимыми углами. Вязкий приторный запах крови повисает в спёртом воздухе, вызывая тошноту и головокружение, и Азирафель снова болезненно стонет, придерживая свой живот.       Худая высокая фигура Кроули ткётся рядом с ним из мрака. Демон ступает бесшумной вкрадчивой ходой, являясь как и всегда невероятно вовремя. Усмиряет свою древнюю сущность, преображаясь, и с искренней тревогой смотрит на своего супруга, оказываясь рядом.       Боль рождения отзывается в нём стонами и всхлипами, и процесс приобретает необратимые последствия. В то время как Кроули просто не остаётся другого выбора.       Сегодня этот старый дворянский склеп превращается из места вечного сна, хранящего в себе пепел и прах некогда почившего семейства, на родильную палату, на которую приходит новая жизнь. Он становится свидетелем смерти и рождения, триумфа и чужого падения.       Пока густую застоявшуюся тишину прорезает громкий крик младенца.