Сто дней ожидания

      Норвегия всегда любил путешествия железной дорогой. Для стран холодного Скандинавского полуострова они приобретали свой особый шарм, ведь ландшафт здесь по большей мере был горным, отчего железные дороги петляли змеями. Смотреть в окно, наблюдая за движением поезда, в такие моменты было просто незабываемо, но пожалуй впервые в жизни Норвегия не наслаждался видами.       Он в задумчивости скользит узкой холодной ладонью по круглому животу. Дитя, такое же беспокойное и активное, как его второй родитель, толкается, переворачиваясь, и кажется, ни мгновения не проводит в спокойствии. Кетиль морщится, укоризненно поглядывая на скрытый тёплыми одеждами живот — весны в его стране всегда холодные.       Особенно сейчас, когда здесь хозяйничают войска оккупантов.       Видкун Квислинг без малейших сомнений сдаётся на милость Германии. Людвиг смотрит на него с холодным пренебрежением — человечек, предательский сын своей страны, не интересует его совершенно. Однако совсем другое дело эта самая страна.       Кетиль сохраняет своё привычное невозмутимое и отрешённое спокойствие, игнорируя оценивающий взгляд, скользящий по его фигуре. Он обнимает руками свой круглый живот, плавно поглаживая его, пытаясь усмирить беспокойное дитя в утробе. Знает, для чего нужен Германии, одержимому, как и его правитель, идеей чистоты крови.       Скандинав, истинный германец, много лет хранящий и закаляющий свою кровь и наследственность в вечных морозах и льдах полуострова — идеальный инкубатор для «истинных арийцев». Вот только незадача — рожать детей Людвигу Кетиль не может хотя бы потому, что уже ждёт ребёнка от другого.       Он краем глаза замечает, как кто-то из нацистов дёргается в его сторону. Германия, однако, знает, что это опасно, а потому лишь хмурится, жестом приказывая стоять на месте и не потыкаться в чужую сторону. Норвегия отстранённо усмехается уголками губ — прусское порождение знает, помнит кровью, как опасна первозданная магия. — Не советую этого делать, — его голос тихой рекой льётся мягким предупреждением. Кровавым предупреждением — Один тоже был мужчиной, что не помешало ему овладеть боевой магией. — Пусть мой народ не так силён, как твой, и не может защититься от твоих воинов, но я… Даже твой союзник-румын не поможет тебе, если захочешь навредить младенцу в моём чреве, — взгляд Германии становится тяжелее и мрачнее — знает, ублюдок, что Норвегия прав, и даже обременённый он сильнее ещё относительно молодого агрессора.       Германия всё равно забирает его. Уводит силой, потому что он — победитель и триумфатор. Норвегия вынужден подчиниться, как того требует обычай, и он идёт следом за захватчиком. До тех пор, пока Людвиг не пытается вредить ему и его ребёнку, Кетиль будет подчиняться как побеждённый победителю.       Если, конечно, не найдётся кто-то, кто захочет оспорить это право.       Норвегия улыбается спокойно, прикрывая глаза. Всё ещё ласково поглаживает живот, чувствуя как от тихой старой колыбельной, что матери пели детям ещё в далёкую пору, когда все скандинавы говорили на одном языке, успокаивается ребёнок в его утробе. Немецкий эшелон везёт его в Берлин, но он не успеет даже покинуть границы Норвегии.       Датчане, быть может, как и норвежцы, уступают сейчас в военной мощи немцам, но это не значит, что так же, как народ, слаб сам Дания. Жестокий викинг, в жилах которого течёт кровь берсерков — он разорвёт на клочья, словно дикий медведь, любого, кто посягнёт на то, что принадлежит ему.       Неважно, будь то земли, материальные блага или возлюбленный любовник, носящий под сердцем их дитя.       Неистовство и натиск — Германии, прусскому отребью, ещё расти и расти до мощи далёкого предка, который мог бы действительно тягаться с ними. А потому Людвиг, кожей чувствуя волны опасности, исходящие от могучей фигуры Хенрика, делает несколько шагов назад, признавая чужое превосходство. — Мы не вмешиваемся в политику людей, — Дания наступает медленно, мрачнея с каждым словом и шагом, — потому что мы никогда ничего не решали. Не стоит обманываться человеческим триумфом, щенок. Пусть он не кружит тебе твою юную голову. Не бери больше того, что можешь унести — слушай мудрость предков.       В конце концов Норвегия тоже идёт за ним только потому, что слишком чтит обычаи, а не потому, что верит в то, что Германия сильнее. Дания же церемониться явно не собирается, а потому прежде чем немецкий эшелон таки достигает Берлина, он забирает из него своё самое ценное сокровище. — Ты слишком благороден, Норге, — Хенрик ворчит недовольно, с лёгким беспокойством на дне глаз поглядывая на идущего рядом любовника. — Возможно, — тот абсолютно спокойно ведёт плечами и вдруг улыбается безмятежно. — Иначе как ты бы смог проявить себя? — сверкает лукаво глазами, но одаривает идущего рядом теплом и благодарностью.       Дания ворчит ещё что-то в ответ, но Норвегия не вслушивается в чужие слова. Как никто знает, что похвала льстит чужому самолюбию, и Хенрик в конце концов оттаивает. Ведь самое главное, что Кетиль с ним, живой и невредимый. А всё остальное — мелочи, с которыми они абсолютно точно справятся.