надрыв

      И вновь серые облака обволакивают весь мир, нависая карой человеческой над многомиллионным портовым городом, и только сизо-голубая линия широким мазком видна в дали, на самом горизонте, подобно появившейся после томительного ожидания светлой надежде. Сколько Ацуши не видел бесконечное небо над головой, не вдыхал напитанный влагой свежий воздух, не ощущал на коже соленый ветер с моря - три месяца, четыре, полгода? Его разум давно уже утратил способность определять хоть каким-то способом время, ведь все прошедшие дни единственное, чем он занимался, так это попытки побега от собственного я и спасения того малого, что осталось от прошлого. Дни и ночи смазывались как неудобный и незначительный факт, уступающий по ценности холодному электрическому свету ламп, горящих без перерывов, сон - единственное развлечение и единственный способ забыться в первые месяцы - все чаще предавал его, подсовывая под тяжелые веки образы не спасенных им людей, умерших по вине одного лишь Накаджимы. Грехи, совершенные парнем, как и говорил ему тот, не отпускали его за давностью дней, пусть даже он и пытался сбежать от них.       - Покайся, - холодный шепот, холодный взгляд, холодный образ. Он нависает над Ацуши огромной тенью, ангелом, пришедшим спасти его должным наказанием. - Любящий детей своих не отринет Он их, если придут они с искренними молитвами и признаниями. Покаяние - последнее, что осталось тебе. Не тяни с ним дольше.       Религиозный бред, думал Ацуши пока еще был способен, пока пелена наслаждением не накинула ему на глаза повязку, больно впивающуюся в кожу. Отвращение к вере вбита в его сущность с первых осознанных дней, так почему ныне должен он обратиться к Богу? Позже, спустя череду застывших в потоке размытой реальности времен, религия, избавившись от наружной шелухи индульгенций и золотых зданий, предстала перед ним в своем первозданном истинном виде напрямую. Возможно, тот был прав, когда говорил ему, что только Он в силах спасти его душу от тяжелых дум, отравлявших с каждой секундой все тяжелей. И кровь с рук могла быть смыта вечными молитвами и просьбами о прощении.       Тот предлагал искать ему спасение в вере, другой - в маке, Накаджима же, приняв оба дара как наказание, не отринул своего прошлого, даже если и прочие убедились в этом. Как мог он позабыть о последних тщетных и лживых словах наставника, желающего перед концом облачить свое существование хоть каким-то смыслом, о сожалении младшей, жертвующей собой ради того, чтобы он продолжал жить, об отчаянно пустых обещаниях главы агентства? Воспоминания впились в черепную коробку, окружая ее со всех сторон, и Накаджима временами не имел и крупицы желания изгонять их, забывать, хоронить в шести футах под землей по соседству с доказательствами его прегрешений.       Видеть беспокойную хмурую гладь моря, чахлые кусты в городском периметре и серебро огромных кучевых облаков, по которым столь легко предвещать будущую погоду, слышать хохот насекомых на закате дня и вой будто бы живых волн, разбивающихся об острые скалы, чувствовать легкий бриз и запахи окружающей природы - так мало, на самом деле, было нужно Ацуши, чтобы ощутить что-то наподобие спокойствия, о котором он мечтал дни напролет в комнате. Он удивляется, глядя на взвивающиеся к небосводу башни, столпами сгрудившиеся в Минато Мирай, на стекло и металлический отблеск высотных зданий, на тихую Ямото и вечно буйную Аобадай, когда бывает изредка по делам в Аобе, осознавая про себя, что и раньше это существовало где-то на периферии реальности, там, куда парень и заглядывать не думал. В прошлом его жизнь крутилась у нескольких важных для него мест - общежитие, офис агентства, полиция, а теперь же, будучи скорее даже вынужденным посещать разные места города, он по-новому знакомился с Йокогамой, в которой прожил, оказывается, уже целых три года.       И зима, оказывается, тоже осталась позади вместе с мокрым снегом и инеем на заледеневших лужах. Так бессмысленно были потрачены предыдущие месяцы, чтобы в итоге он оказался здесь, в таком положении, нехотя поддерживающим гнусные связи с убийцами. Впрочем, есть ли теперь разница между ним и теми, кто воспользовался предоставившейся возможностью? Его жизнь с самого рождения вела к подобному положению дел, Ацуши лишь закрывал на это глаза, чтобы не принимать очевидного.       - Не возвеличатся люди на Земле, ни праведники, ни ненавидящие Его, путь у человечества представляется лишь таким. Так и тебе не стоит думать о благах и несчастьях земных, - взгляд у него тяжелый, смотрит в самую душу, лишенный эмоций и чувств. Страх медленно пробивается сквозь оболочку пустоты и смирения, лапами гася оставшиеся частицы рациональности, собственного достоинства. Не перед таким человеком Накаджима способен размышлять о гордости, если она и осталась где-то в потемках его души. - Теснящие тебя умножились, однако взглянув внимательнее, ты можешь заметить и тех, кто желает помочь тебе.       - Как... как вы поможете мне? - голос предательски срывается, дрожит. Недели безмолвия дают знать о себе.       - Ты найдешь спасение для души своей в Нем. Воззови к нему, и даже восставшие против умолкнут. Я же научу тебя этому.       Демон - так когда-то называл этого человека наставник, позволяя откровенной неприязни и возмущению пробиваться сквозь маску всего того наносного, что было создано по образу множества окружающих кукол - беззаботность, легкий юмор, небольшая претензия на образ паяца. Однако должен ли сейчас Накаджима следовать мнению и советам того, кто давно уж исчез без следа? Ныне его собеседник представлялся некой кривой пародией на всепрощающего ангела, способного вытащить Ацуши из тьмы.       Впрочем, стоит ли упоминать, что во тьму его вогнал именно этот ангел?       - Что я буду должен вам? - предатель, предатель, предатель. Только чего и кого?       - Я был бы рад сказать, что сущую безделицу. Однако, как ты и сам наверняка осознал, выбора тебе никто не предлагает. Ты полезен и безопасен, поэтому и остался в живых.       Даже смерти не заслужил, кривит губы Накаджима. Выдвигать собственные условия в его случае не получится.       - Думаю, на беседу ты более не настроен, - пожимает он плечами безразлично, понимая, что дальнейшие увещевания не имеют ценности. На самом деле, и надобности посещать тигра не имелось, это так, мелкая прихоть. Его называли учеником Дадзая? - Продолжай свою работу.       Мужчина, стоящий у входа в комнату, кивает, беззаботно улыбаясь, и деланным жестом снимает шляпу.       Покрытое свинцом небо постепенно расходится, открывая чистую лазурь и яркие лучи послеобеденного солнца. Наступает весна, расцветает благоухающая природа в парках, встречающихся изредка в городе, воздух становится все теплее и не колет уж так сильно морозным ветром. Зима пройдена вместе с месяцами очередного - которого по счету, Ацуши и не помнит - заключения, где существовали лишь бесконечные размышления и издевки клоуна, играющего искусно с эмоциями других людей.       Природа безразлична к чужим страданиям - она умирает и восстает столько тысяч лет, что человечество для нее и правда всего-то надоедливые насекомые. Пройдет когда-то и эра людей, стоит природе разозлиться на них - пока она продолжает свой извечный цикл.       - Накаджима! Поторапливайся, я не намерен ждать тебя часами, - голос разрезает дрожащее спокойствие гостиной. Ацуши, встрепенувшись, отрывается от созерцания и отвечает:       - Уже иду, Гончаров-сан.       Он спал столько времени, но пробудился и встал - ибо звали его.