Не отпускай меня

      В десять вечера погода не баловала теплом. Как только солнце отправилось на другой континент, улицы Москвы окутала вязкая прохлада.             Ловко перебежав через дорогу, Вика все же решила надеть спортивную кофту, которую до этого повязала на бедрах. Она невольно засматривалась на пустое темно-голубое небо, в котором блистали три-четыре оторванные от галактик звезды, словно вечно скитающиеся по небосклону в поисках своих. Обернутые мраком деревья, томно шелестя листвой, ласкательно нашептывали улицам тихие колыбельные, а в траве несмолкаемо стрекотал целый оркестр из сверчков и кузнечиков.              Холмогорова уже сто раз пожалела об этой самолично назначенной встрече, словно у неё был иной выбор. Ведь она, по определению, лишилась его с того самого момента, как на горизонте замаячил вездесущий Пчёлкин. Заметь она его раньше, немедленно бы дала деру. Спасибо ему лишь за то, что прикрыл перед любимым братцем. Правда, Вика до сих пор не могла быть уверенной на сто процентов в его данном обещании.             В беседке, окруженной деревьями, тускло светила одинокая лампочка, подвешенная к потолку. Приближаясь к укромному месту встречи, Виктория всегда невольно заостряла внимание на доме Белова. В этот поздний час свет в окнах его квартиры уже не горел.             Зато силуэт Вити уже мозолил глаза. Он топтался под крышей, делая затяжку за затяжкой.             – Много куришь, – Холмогорова бегло окинула взглядом сгустившуюся за пределами беседки тьму, опасаясь будто бы незапланированного появления Космоса.             – Я же велел не опаздывать, – Витя вгляделся в показания стрелок своих часов.             – Давай не будем придираться к минутам. Я вообще могла не приходить.             – А куда бы ты делась? Кос пока ничего не знает, но это только пока.             – А вот это уже шантаж в чистом виде!             – Лишь способ уберечь тебя от беды. Почему ты не такая, как другие девчонки?             – Это ведь не комплимент, да?       Вика уселась на лавочку и, подперев щеку ладонью, устремила скучающий взгляд в пол.             – Воспринимай как хочешь. Я не особо верю в ту дружбу, о которой ты говорила.             – А во что веришь? Если у тебя на уме только потрахушки, это не значит, что все такие. Прикинь, можно, оказывается, просто дружить. Открытие, не так ли??             Её явная издевка и сарказм были бы неуместны, подозревай она об истинных чувствах человека, стоящего напротив неё. Ему приходилось раз за разом натягивать на лицо маску, будучи рядом с ней, и все время что-то играть: равнодушие, похоть, ветреную влюбчивость. Ей удобно считать его бабником, а ему удобно им быть в её глазах. Так гораздо проще. Нет надобности в громких словах, примитивных признаниях, предписанных обязанностях. Но как долго он ещё продержится? Он все ждет, когда пройдет само, когда отпустит. Он лечит себя доступными и распутными, открытыми и недалекими. Такое лечение может затянутся и на всю жизнь, пока она слепо любит другого.             – Завязывай паясничать, ягодка, – Пчёлкин подсел к ней, бросив окурок себе под ноги и затоптав мыском кроссовка. – Я жду увлекательную историю, основанную на реальных событиях.             Холмогорова смиренно уставилась перед собой, недолюбливая всем сердцем своего дознавателя. Но назад дороги нет. Пусть уж знает всю правду, чем приплетает собственные глупые догадки и делает ошибочные выводы. А то он уже хотел было завернуть свою версию.             Зимняя ночь 1987 года предстала перед ней словно на яву. Вика и сама не подозревала, насколько четко безлунная и заметенная снегом, она отложилась в её памяти, почти поминутно и лишь с незначительными пробелами.             Больше всего Холмогорову тяготил тот факт, что в её жизнь снова влезли самым наглым образом и принялись бессовестно шантажировать. Её возмущало это до крайности, ей безумно хотелось послать Пчёлкина, а следом за ним и Космоса, и спрятаться за широкую спину добрейшего и рационально мыслящего Валеры. Она вообще любила его за всегда обоснованные поступки и слова, которые он никогда не бросал на ветер. Этим они с Сашей похожи. И не найдется в их обвинениях ослепляющей и безумной братской любви и ревности, не будет этих бесцеремонных и смутных намеков.             Ведь в её жизни никогда не было настоящих друзей. Все её друзья были друзьями Космоса, а её приплетали то ли из жалости, то ли из страха случайно где-нибудь потерять, оставив без присмотра. Только мама полностью доверяла ей и никогда не сомневалась в её благоразумии. Отец же доверял её всецело старшему брату, а старшему брату гораздо легче просто контролировать её, чем доверить кому-то ещё. Выяснилось, что он не доверил бы её даже Вите, одному из своих лучших друзей, братьев.             Но тут появился Пума. Этот человек изначально никак не был связан с её братом. Он – первый шаг к самостоятельной жизни и личным отношениям. Она рассказывает ему о себе все, ничего не тая, и по привычке ждет диктант бесконечных нравоучений, но в ответ получает искреннюю поддержку и дельный совет. И Вика теперь ужасно боится, что одним своим внезапным и глупым вмешательством Пчёлкин испортил их идеальную дружбу.             Разумеется, он не верит в отношения такого рода. Он не способен дружить с девушкой. Между ними вечно будет стоять постель, словно барьер, который рано или поздно Витя все равно преодолеет, и победа будет совсем даже не в пользу несчастной, наивной и в итоге обманутой подружки. Такова уж его природа...             Пчёлкин ходил перед Холмогоровой взад-вперед, не зная, куда деть руки. Он то нервно запихивал их в карман, изредка бросая на Викторию внимательный взгляд исподлобья, либо прятал за спину, крепко сцепляя пальцы. Наконец он сел рядом с ней на лавку. От Вики снова пахло земляникой. Этот мистический аромат преследовал его всякий раз, когда она была так близко. То ли она духи не меняет? Но нет, духи всегда резки и слишком терпки; порой девчонки обливаются ими с ног до головы, что глаза жжет от их избытка. А здесь все по-другому: нежный, сладкий запах, уносящий одурманенное сознание в уютный березовый лесок с зарослями сочной и сахарной ягоды. Этот запах на её одежде, в её волосах, на её коже. Витя готов поспорить, что при поцелуе с ней он ощутит на своих губах бесподобный вкус душистого и жаркого лета.             Сколько раз он представлял себе этот сладостный момент... Такой цифры, наверно, и не придумали ещё. Больше всего он боится, что этот поцелуй превратит его в ненасытного вампира, пьющего кровь пылающей от любви девственницы. Он боится, что она отвергнет его. Его! Пчёлкина! Любимца девушек! И будет права... Пусть её детская и самая первая любовь обречена на безответность, но она до последнего будет хранить ей верность. Пчёла был бы рад вытянуть её из этого омута, но она сама этого не желает. Но будет ли он ждать? Черта с два! Никогда не парился из-за бабы, и не стоит начинать! Этого они не дождутся. Слишком гордый, будучи выше подобных сопливых страданий, Витя снова и снова затыкал ропот сердца.             – … Вот так мы и встретились, – Виктория, заплетая косу из своих длинных распущенных волос, подытожила подробную повесть о своих зимних приключениях. Витя молча глядел перед собой задумчиво, словно и вовсе не слушал её все это время.             – Эй, земля Пчёлы! – Холмогорова постучала его по плечу. – Отзовись.             – Ну и дела... – пробубнил Витя несколько отрешенно, барабаня пальцами по поверхности лавки. – Че, реально сама пулю достала?             – Пришлось, – пожала плечами Виктория.             – Так вот значит кто Пуму на ноги поставил. А мы-то башку ломали – мол, как это в него так стреляли, что не попали? Он на другой день уже бодрячком ходил. Кто бы мог подумать, что ты в этом замешана. Значит, пока мы с Филом и Косом шерстили район в поисках тебя, ты этого котяру зашивала?             – Представь себе! А ты чего ожидал? Впрочем, не отвечай. Я примерно знаю, чего именно.             Закинув ногу на ногу, Холмогорова прислонилась головой к подпорке, водя ноготочком по полоскам своей кофты.             – Да чего угодно, но только не этого. Даже как-то жаль... Оставила меня без лавров, и придраться не к чему. Но я все равно скажу: завязывай с этой сомнительной дружбой.             Она дерзко усмехнулась, ничуть не удивленная. Она предвидела, что услышит что-то подобное.             – Конечно! Куда же без запретов? – Вика непременно собралась улизнуть, но Пчёла среагировал быстрее и, обогнав девушку, перекрыл ей выход из беседки.             – Я серьезно, Холмогорова. Ты его плохо знаешь. Тебе мало было этого дерьма? Хочешь по-крупному влететь?             Шаг влево – он перед ней, шаг вправо – снова. Витя упрямо не давал ей так просто убежать, ни в чем не убедив.             – Теперь он ещё и угрожает... Слушай, отвали, понял? Я девочка уже взрослая и с головой на плечах!             – Внутри ещё мозги должны быть, – он постучал указательным пальцем по своему лбу. – Никто до сих пор не в курсах, что стало с теми ребятками, которые его подстрелили.             Если он намеревался заставить её колени затрястись от страха, то, явно, промазал.             – И что с того? Меня это не касается. Если уж на то пошло, то те отморозки тоже не ангелы. И вообще, я не понимаю, зачем я обсуждаю все это с тобой. Вы с братишкой удумали по очереди перекрывать мне кислород?             У Вити и в самом деле не было никаких четких аргументов и доказательств, чтобы очернить Пуму в её глазах. Афганец был нормальным и честным парнем, не заносился и не зазнавался. Но что же тогда его, Пчёлкина, так злит? До умопомрачения ведь злит! Неужто ревность? И откуда только взялась эта зараза?             – Да мне, в принципе, нет дела до того, с кем ты крутишься...              – Вот как!             Не выдержав очередной насмешки, Пчёлкин обошел Холмогорову и снова устроился в углу беседки. Девушка же внимательно наблюдала за ним и с трудом могла распознать, что творится в его голове: то он с пеной у рта доказывает, что Пума – зло, то вдруг как ни в чем не бывало разжимает пальцы и просто отходит в сторонку. Ощущение, словно этот порыв как приступ внезапной агрессии, не подвластный контролю. Теперь же Витя снова выглядел безразличным.             Вика бесшумно вернулась на прежнее место, и только старая лавка скрипнула, когда она опустилась на её краешек.             – Ты бы уже определился, есть тебе до меня дело или нет. А то я как-то начинаю запутываться...             Добро пожаловать в его клуб! Ему бы не мешало для начала самому выпутаться. А то пачка «Самца» уже на исходе, а нужно ещё до утра как-то протянуть, переваривая их сегодняшнюю так называемую стрелку.             – Не для тебя это общество, поверь мне. Хорошеньким девочкам положено просиживать юбки в библиотеке, а не шататься по Рижскому с бычьем.             – Вот найди себе хорошенькую, её и воспитывай. А мне и Космического чудовища хватает.             – Я же не к этому говорю, глупая... Быть свидетелем разборок, пусть даже и лоховских, перспективка так себе. А если бы те двое оказались грамотными? Одной любительской операцией ты бы не отделалась. И мы не смогли бы тебе помочь, просто потому, что ты, вся из себя самостоятельная и взрослая, молчала бы как рыба.             – По твоей логике получается, что мне и с вами быть рядом опасно. Вы с Косом потихоньку вязните в том же болоте, что и Пума.             – Иначе не прожить. Сама понимаешь... А жить хочется достойно. Не у всех папы доктора наук.             – Братик, как ни погляди, всюду исключение из правил.             Бессмысленно то и дело переливать из пустого порожня! Они понимали нынешнее время, они его переживают вместе, но по-разному, поэтому вряд ли им удастаться прийти к согласию. В момент молчания, когда повисшую над беседкой тишину разрывало стрекотание сверчков, Вика, отпугнув от себя назойливого комара, жаждущего насытится кровью ночных гуляк, спросила ещё раз:             – Ты Косу ничего не доложишь?             – Не знаю, – покачал головой Витя, на секунду подумав, что это единственный шанс отвадить её от нежелательных друзей.             – Пчёлкин, ты же обещал!             Её взгляд замер на нем, и в зеленых глазах вспыхнул тревожный огонек.             – А почему ты боишься, что он узнает?             – Просто не хочу! Я же не лезу в его жизнь, не пробиваю его подружек.             Что он мог ей сказать? Кому хуже или лучше он сделает, если разболтает все Космосу? Дело просто дойдет до крупной ссоры между ним и сестрой. Но как совладать с ревностью? Чем её-то успокоить? Наведаться к Сафроновой, что ль? К бывшей, вернее, к одной из них. Она утешит...             – Его подружек не шмаляют в темному углу. Раньше я был на твоей стороне, а теперь нет.             – Что изменилось?             – Хрен его знает... Я и сам не догоняю. Если Косматого рядом нет, то за тебя башкой отвечаю я.             Холмогорова, скрестив руки на груди, со смешком повертела головой.             – И кто это вообще придумал?             – Так всегда было.             – Значит, это всего лишь вопрос совести? Тогда не парься, Пчёлкин. Я освобождаю тебя от ответственности.             – А это так не работает, умница ты моя, – его, кажется, и самого угнетал подобный расклад.             – А я хочу, чтоб работало! И я не твоя! Тоже мне, нашлись руководители фиговы... – вскинув нос и умолкнув, она вновь принялась слушать ночную тишину. Витя же бросил на неё короткий взгляд.             – Да возникай сколько тебе влезет, только этого ничего не даст.             Сдунув мешающуюся челку, что упала на глаза, Вика устало отозвалась:             – Я-то думала, мы с тобой поладили... Лучше, чем раньше. Ты меня поддержал. А теперь так гнусно предаешь.             – Любишь ты передергивать. Поклянись прямо здесь и сейчас, глядя мне в глаза, что не встрянешь в рискованные схемы. Слабо?             Виктория повернулась к парню, пристально вглядевшись в его лицо, но в полумраке так и не поняла, что выражают сейчас его глаза. Он замер в ожидании её ответа, играясь с коробком спичек, покручивая его в руках.             – Тебе станет легче?             – Нет...             Когда он прервал зрительный контакт, Вика подсела к парню поближе и навалилась на его плечо, уставившись на него щенячьими глазками и хлопая черными ресничками.             – Пчелёнок, я даю слово, что тебе не придется за меня краснеть. – Этот миг, пока её лицо было так близко, пока её губки трепетали подобно распускающимся цветочным лепесткам, пока пушистые реснички своим порханием напоминали крылья черной бабочки, являлся самым удачным для того, чтобы поцеловать её. Иного просто может не представиться. Он почти решился, слушая удары собственного сердца. – Проводи меня до дома, – вдруг попросила она, взяв его за широкую ладонь. – Проводишь?             Пчёлкин слегка оторопел, переводя взгляд с её лица на их сцепленные руки. Внезапно накатил жар. Он на мгновение «завис», и Вика, хихикнув, встала с лавки и потянула его за собой.             – Пошли, жужжалка. Поздно уже.             Они неспеша побрели по тропинке.             – Я всегда знала, что ты добряк. Все пчёлы добрые.             – Не подлизывайся. Славные они, пока ты их не разозлишь.             – А разозлю – ужалят за нос...             – И за глаз, и за ухо, а особенно непослушных ещё и за задницу.             – Это я непослушная, что ли? Да я само совершенство, ясно тебе? Признай это.             – Признаю. Своенравное, наглое, упертое совершенство.             Он смотрел прямо перед собой, все ещё пребывая в состоянии словно разбуженного посреди ночи, вырванного из приятного сна. Он не позволял себе повернуть головы в её сторону, чтобы не поддаваться больше соблазну, чувствуя при этом, как она улыбается, разглядывая его профиль и желая непременно добиться от него внимания и смягчить его угрюмый взгляд. Она вряд ли могла догадываться, что творится у него на душе в данную минуту. Голова шла кругом.             – Вот за что люблю тебя, Пчёлкин, так это за твою отходчивость. Ещё утром ты готов был меня четвертовать.             – Я бы не спешил расслабляться. Посмотрю ещё на твое поведение.             – И каким же одно должно быть, чтобы не спровоцировать тебя?             – Просто попробуй хоть раз прислушаться к мнению старших. Вдруг тебе понравится.             – А старшие типа никогда не ошибаются, да?             – Я – никогда.             – А сегодня это что было? Не твой ли косяк?             Она вдруг остановилась и высвободила свою руку.             – Вовсе нет. Рыло я бы твоему дружку все равно начистил с предысторией или без.             – И какой в этом смысл?             Смотри она дальше собственного носа, Вите не пришлось бы сейчас ломать голову над ответом на этот вопрос.             – Он есть. – Поправив капюшон толстовки, Пчёлкин все тем же прогулочным шагом направился вперед. Виктория же, плетясь, изучала его со спины. Можно подумать, он кинется прямо сейчас разъяснять, что конкретно имел в виду, если она надует губы и больше не перекинется с ним и словом.             Дорога до её дома, к сожалению, была не такой длинной, как эта ночь. Витя был готов молчать рядом с ней хоть всю оставшуюся жизнь. В конце концов, даже оно красноречивым бывает. Да и пустая болтовня часто все только портит. Так они и шли, думая каждый о своем, пока на расстались у подъезда. Молча.       Весна-лето 1989 года       Многие, наверное, испытывали то чувство неловкости, когда к ним в дом приходят нежданные, но желанные гости. В один из мартовских деньков то же испытал и Юрий Ростиславович, когда порог его квартиры внезапно преступила Анна Львовна Разумовская – младшая сестра его покойной жены.             Он оцепенело рассматривал её, когда она, оценивающе окидывая взглядом обстановку его прихожей, разувалась на круглом коврике.             – Надо же, ничего не изменилось, – подчеркивает она с кривой усмешкой и недоверием к хозяину, который, видимо, отдавая дань супруге и её вкусу, решил не делать ремонта.             – Проходи, Анна. Я очень рад тебя видеть. – Юрий Ростиславович покорно пропустил её замечание. Никогда и ни с кем он не вел себя так смиренно и зажато, с отчаянной заботой он помог ей снять длинное замшевое пальто и пригласил в гостиную.             Не успели они сделать и двух шагов, как из спальни показалась его новая молодая жена в одной из его рубашек на голое тело.             – Надя, сейчас же переоденься, – не поднимая на неё глаз, приказал Юрий. – И, будь добра, принеси чай и кофе в гостиную.             Девушка, ревниво обведя глазами гостью, которая в свою очередь и вовсе не желала глядеть в её сторону, незамедлительно скрылась, хлопнув дверью.             Анна Львовна по-хозяйски прошла в гостиную. Завидев черное плотно закрытое пианино, она провеа ладонью по крышке, и сердце дрогнуло в груди от воспоминаний, когда за ним сидела хрупкая девушка с зелеными глазами и, невесомо, казалось, касаясь клавиш, наполняла квартиру нежным звучанием «К Элизе». У её сестры была настоящая страсть к этому музыкальному инструменту, именно поэтому муж обзавелся им. Это был подарок. Позже за клавиши усаживалась пятилетняя девочка и внимательно следила за тем, как играет мать.             Анна Львовна помнит каждый из тех дней, что провела в гостях у сестры со своими племянниками. На её глазах выросли и Космос, и Вика. Первого она помнит шебутным и затейливым, резковатым порой и вспыльчивым, но при этом горячо любящим сыном и братом. От дома он был оторван, редко его застанешь за столом с книгой в руках, или даже за кружкой чая на кухне, чаще всего он носился по району со своими друзьями, иногда уводя с собой и Викторию. «Глаз с неё не спускай», – каждый раз Маргарита шептала это на ухо Космосу перед тем, как отпустить их, чтобы сестра, так ненавидящая опеку, не услыхала и не насупилась, сетуя на отношение к ней как к ребенку.             Над небольшим диванчиком висела громадная, почти во всю стену картина, иллюстрирующая один из мифов Древней Греции. Под ней-то Анна Львовна и устроилась, все ещё выискивая в обстановке что-то такое, чего не было при жизни Маргариты. Однако, ничего, кроме, пожалуй, пары гламурных журналов, принадлежащих новоиспеченной жене, она не нашла. Даже горшки с цветами на тех же местах стоят и все так же ухожены. Тем не менее Анна Львовна не спешила с выводами, ведь спальня теперь наверняка оборудована по-новому. А впрочем, до их спальни ей нет никакого дела!             – Честно говоря, не думала, что снова когда-нибудь приду сюда, – сказала она, ставя свою сумку рядом. Юрий не решался подсесть к ней, а все смотрел издалека, сворачивая и разворачивая в руках носовой платок.             – Хорошо, что пришла. Космос и Вика обрадуются. – Он упрямо не хотел смотреть ей в глаза, все искал нечто, что могло бы на время отвлечь внимание. Например, за окном волшебный вид уходящей зимы: серость неба и земли сливается воедино, белый снег на дороге приобрел цвет грязи и песка, белыми остаются лишь его шапки на крышах домов и на парапетах моста, под которым бежала затянутая льдом река. Ещё немного, и в долгое плавание пустятся первые плоские айсберги и будут нестись по течению, пока весеннее солнце окончательно не растопит их.             – А где они, кстати? Вика-то с Космосом.             – Вика в университете. Я её порекомендовал своим, как опытного переводчика. Она практикуется. А Космос... – о месте нахождения последнего отец не знал ничего определенного, – с друзьями, наверное...             – Он поступил куда-нибудь, или уже работает?             – Не поступил, но работает. Хотел я его на юриста выучить... Но ему, похоже, больше нравится нарушать закон, а не соблюдать.             Анна Львовна осуждающе поглядела на Юрия, вернее, в его спину.             – Я могла бы поговорить с ним.             Непонятно, по какой причине профессор повернулся лицом – то ли слова свояченицы подействовали на него, как некий укол, то ли вошедшая в гостиную Надя с подносом.             – Не уверен, что это что-то решит, – с досадой ответил Юрий Ростиславович, наблюдая за манипуляциями жены, которые она совершала с нескрываемой неприязнью. Как только она исчезла, Холмогоров-старший открыл хьюмидор, который Надя уже по привычке приносила вместе с кофе.             – На самом деле, Юра, я пришла не просто так, от скуки, – отпив немного из изящной сервизной фарфоровой чашки, сказала Анна Львовна. – Знаю, что ты наверняка уже подумал о дальнейшем образовании Вики и о том, где она его будет получать. Что ты наметил по этому поводу?             – Один мой, скажем так, очень хороший знакомый может помочь ей обустроиться в Кембридже. Но я пока ещё не говорил с ней лично... Хотя, уверен, она придет в восторг.             – Несомненно. Ну, а как ты смотришь на то, чтобы она получила образование в США?             Холмогоров-старший поставил чашечку кофе на блюдце и, вновь достав носовой платок из кармана, утер губы.             – С этим сложнее... Я не располагаю там надежными людьми, которые присмотрели бы за ней.             – Считай, что уже располагаешь.             Теперь Юрий, кажется, проявил интерес к их никак не складывающейся беседе, ведомой на едва ли не шепотом.             – А можно поподробнее, Ань? – мужчина сел рядом с ней, но держал дистанцию, все ещё избегая прямого взгляда.             – Ты, наверное, не знал, но Миша уже полтора года работает в Колумбийском университете в Нью-Йорке.              Откуда же он мог знать такие вещи, когда ближайшие родственники по собственному желанию оборвали любые связи с ним лично? Быть может, дочка упоминала об этом вскользь когда-то, а он не придал значения. Даже оскорбительно со стороны Анны упоминать об этом с черствым упреком. Он знал: свояченица не могла простить ему его поведение при жизни Маргариты и уж тем более такого предательства спустя четыре года после её смерти. Единственным, что их продолжало теперь связывать, были только её любимые племянники, ради которых, за неимением собственных детей, она была готова на все.             – Короче говоря, сейчас я собираю все необходимые документы, чтобы выехать из страны в течение этого года. Я заранее все выяснила и могу заявить с уверенностью: ни Вика, ни Космос ни в чем не будут нуждаться там.             Юрий Ростиславович нахмурил брови.             – Космос? Я думал, речь идет только о Виктории.             – А что же делать с заблудшим сыном, Юра? Так и будешь его пилить за несносность характера? Твоего характера, кстати... Уже и так понятно, что ничего ты из-под палки не добьешься. И пока не поздно, его стоит выдернуть из этой колеи. Космос – мальчишка современный, он быстро войдет в новый ритм жизни.              – Ты хочешь забрать их обоих?             – Если они дадут свое согласие. Вике сообщи ты, а с Космосом лучше поговорю я.             – Но все это просто смешно, Аня... Михаил знает, что ты собралась перевезти туда моих детей?              – Разумеется, знает, и он обеими руками за. Вика может запросто поступить в колледж при университете, Космос будет учить язык. От тебя требуется лишь сбор бюрократии, а от них – тяга к самореализации.             Чем убедительнее она говорила, тем страшнее звучали её слова для Юрия. Он не представлял себе, как будет расставаться с дочерью, когда она решится уехать, но теперь ещё и с сыном придется проститься. Вдруг Космоса действительно заинтересует подобное предложение, и он согласится? Это сколько же лет он не увидит своих детей?             – Времени ещё полно. Племяш пусть ко мне заскочит, давненько мы с ним не болтали по душам. – Женщина, поправив уложенные короткие волосы, схватилась за сумку, всем своим видом показывая, что намеревается уходить.             – Ты меня прямо огорошила. Я должен все обдумать...             – Думай, только недолго. Не мне тебе объяснять, сколько порогов надо обить, чтобы получить эту груду подписей.             – Не в этом проблема. – Холмогоров-старший подавил тяжелый вздох и потянулся к сигаре. – Я не могу оставить своих детей лишь на ваше попечительство. Я в состоянии устроить их сам и оплатить все, что потребуется.             Анна Львовна пожала плечами.             – Разве я с этим спорю? – женщина поднялась на ноги, закинув сумку на плечо. – Космос и Вика – все, что у меня есть. Своих детей у нас с Мишей уже не будет, так что нам больше не на кого тратиться. Пусть тебя не смущают финансы. Передай, пожалуйста, ребятам, чтобы они обязательно зашли в гости. И... благодарю за чай.             Повернувшись, Анна Львовна направилась в прихожую. Строгость её манер и поведения кричала о том, как сильно она обижена и насколько глубоко отвратительна ей стала эта квартира, из которой навсегда ушло тепло. Скорее всего каждая стена здесь заледенеет, если его покинут последние лучики счастья.             Так уж вышло, что со всех сторон Холмогоровых-младших окружают выдающиеся ученые и преподаватели. Муж Анны Львовны, Михаил Николаевич Разумовский, был заведующим кафедры инженерной механики в университете МГУ. Свой отъезд в Америку он считал временным, но там, где временное, всегда поблизости есть постоянное. Работа не обошлась одним годом, и, судя по всему, теперь вряд ли обойдется даже несколькими. Именно поэтому его супруга готовилась к скорой эмиграции. Сама она, кстати, тридцать лет преподавала в одной из лучших танцевальных школ, пока ту не закрыли на ремонт, затянувшийся, по всей видимости, навсегда. Скорее всего здание школы просто решили переформировать и сделать что-то более прибыльное два года назад.             Она не позволила себе умолчать о вполне ожидаемых ею обстоятельствах, которые заставляют её покинуть СССР в разгар Перестройки. Она подразумевает, что с великим Союзом вскоре все будет кончено, и то, что происходит сейчас, это всего лишь моросящий дождик. Ливни и град ожидаются в недалеком будущем. Она убедилась в этом ещё больше, когда встретилась с Космосом.             Он, по просьбе отца, навестил-таки любимую тетку, о которой немного позабыл в последнее время. Она не обижалась. Принимая его у себя, как родного сына, она не стала ходить вокруг да около и сразу же обрисовала ему ситуацию и его будущие перспективы. Холмогоров слушал, раскрыв рот, но, несмотря на его искреннее изумление и, определенно, одобрение всей этой затеи, он вдруг замялся, когда настало время принимать решение. Он не мог представить себя где-то там, за океаном, хоть и не скрывает, что тянется к забугорной культуре, как и вся остальная молодежь. Но одно дело тянуться, и совсем другое – слиться с ней, жить в ней, принять её как данность. Он просто не сможет адаптироваться в чужой стране. Он ни за что бы не отказался поехать туда туристом, ради, так сказать, обмена опытом, ради пойла, которое здесь порой не укупишь, ради захватывающих дух небоскребов, каких тут и в помине нет, ради источника свободы, медленно, но верно пробирающейся в родные пенаты сквозь Атлантику.             – Не, теть Ань... Не мое это! Вики у нас языками болеет, а у меня к этому делу ни рвения, ни способностей. По-русски пишу без ошибок, и ладно. – Его скромная улыбка имела дар умилять его собеседника. Однако, Анна Львовна только печально вздохнула.             – Я уж и не знаю, какие тебе ещё аргументы привести... Ну что вас тут ждет?             – Что ждет, то и ждет. Что бы ни было, оно все-таки наше, родное. Так что вы уж простите своего любимого оболтуса.             – Как будто бывало иначе, – потрепав парня по темной густой шевелюре, Анна крепко его обняла. Только сижа за столом она могла дотянуться до его головы. – И все равно тревожно мне за тебя. Отец говорит, ты чем-то незаконным увлекаешься. Рэкет?             – Что вы!             – Ой, давай только без сказок. Я их наизусть все знаю. Космос... С огнем ведь играешь...             Холмогоров опустил взгляд, упавший на циферблат наручных часов. Два часа дня. Через час он должен быть на Рижском.             – Подумай ещё. Может, все-таки поедешь с нами?             Он уставился перед собой и покачал головой.             – Нет... А Вика точно едет?             – Юрий позвонил, сказал, что уже занимается документами. Она ведь столько об этом мечтала.             Космос закивал, с трудом веря в то, что с сестричкой ему скоро предстоит расстаться. Может и не навсегда, но на очень долгое время.             – И когда вы отчаливаете?             – Дай Бог, если все будет в порядке, то в конце августа.             На дворе ещё только март, но от этого не легче. Иногда создается впечатление, что время летит со скоростью света. Не успеешь моргнуть, а тут уже июнь, следом за ним его брат июль, ну а дальше уже сейчас ненавистный август.      

***

      И время потекло подобно Москве-реке, почти мгновенно пронося весенние деньки, насыщенные и цветущие, хмельные и сумасшедшие. Солнечный и звенящий апрель приводил в чувства уснувшую на зиму природу, а вместе с ней под теплыми лучами как будто оживали и сами люди: распрощавшись с колючими морозами на целый год, они наконец-то сняли свои тяжеленные шубы и громоздкие валенки, сменив их на ветровки и туфли с ботинками, и теперь спешили по журчащим ручьям и лужам, преодолевая лабиринты родного города, выглядя чуть менее мрачно обычного.             Май занял почетный трон, и расслабившиеся школьники прибегали домой лишь для того, чтобы бросить портфель у порога, схватить что-то на перекус и быстро унести ноги, пока требовательные родители не усадили за уроки. На деревья брызнула яркая зелень; в каждом дворе заблагоухали душистая сирень, имеющая теперь особое значение для Вити Пчёлкина, и белая черемуха; в воздухе ближе к концу месяца закружил тополиный пух, оседая на тропинках пушистыми и мягкими снежинками, разметаемый ветром по улицам.             Июнь, несмотря на своего теплого, а порой даже по-летнему знойного предшественника, жарой не радовал. Температура не повышалась выше девятнадцати градусов.             Начало лета, собственно, не сулило потепления, а скорее веяло осенней хандрой и прохладой. Оно дало старт переломному моменту, который раз и навсегда поделит жизнь Виктории (и не только Виктории) на две части.             Пресловутый кабак с обклеенными стенами был наполнен сигаретным дымом. Здесь приглушенно играл шансон, и слова песни едва можно было разобрать. Их мешал расслышать то мужской гогот, то гремящие кружки пива, то даже раскат грома, доносящийся с улицы.             За окном, казалось, уже сгустился вечер, хотя не было ещё и девяти. Пару минут назад закончился разбушевавшийся ливень, а потемневшее небо все ещё прорезала яркая вспышка молнии. По мокрой дороге сновали машины, отсвечивая фарами и проваливаясь колесами в неглубокие лужи, угрожая облить пешеходов грязью.             Какие-то девчонки без стеснений хихикали в уголке, окруженные резковатыми и огрубевшими молодыми людьми. Трое ребят в спортивных костюмах и кожаных куртках подозвали миниатюрную официантку, чтобы ущипнуть её за заднее место и заодно заказать ещё по кружке пива. У стены сидели двое парней, уплетая орешки, запивая разливным «Жигулевским». Остальные столики были пока свободны. Но вот в прокуренное помещение ввалилась попавшая под дождь молодежь. Их нехило успело намочить, прежде чем они пристанище, чтобы высохнуть, погреться и отметить гладко прошедшую стрелку. Впятером они быстренько расположились у окна.             Среди них, как обычно, своим высоким ростом выделялся Космос Холмогоров. Он ещё на входе поспешил сбросить с себя вымокший серый пиджак, взъерошил влажные волосы и, заценив крутящуюся с подносом тоненькую официантку, уселся за стол. Следом за ним Витя Пчёлкин стянул с головы капюшон белой толстовки, который спас его золотистую шевелюру от дождя.             – Двигайся давай! Расселся тут... – Космосу пришлось посторониться, чтобы пропустить друга к окну.             – Осторожней ты своими копытами! Обувка-то новая.             Ещё трое парней заняли свои места напротив.              – Эй, пупсик, пива всем, – прокричал Серый, кличка которого произошла от имени Сергей. Банально и неброско.             – Ну че, мужики, вроде всё как по маслу. Даже без мордобоя. – Мороз уронил тяжелую ладонь на плечо скромненько сидящего с краю рыжеволосого парня, немного полноватого и всё ещё как будто напуганного.             – Да спокуха, братан. Не трясись ты так, – подбодрил его Кос. – Под Парамоном теперь и проблем знать не будешь.             – Расслабься уже, Кузя! Чего ты как неродной? – рассмеялся Пчёлкин, невольно заглядывая в декольте подоспевшей официантке, которой пришлось чуть-чуть нагнуться, чтобы поставить на стол поднос с пивом. – Никто к вам больше не сунется, – уверял Витя, все ещё не сводя с девушки в косынке глаз. Её коротенькая униформа разжигала фантазию. Сидящий рядом Космос не удержался и, нежно поймав девицу за руку, прислонился к ней губами. Та, привыкшая, наверное, ко всякому виду поведения, краешком губ улыбнулась и немедленно ретировалась с пустым подносом.             – Да я нормально, ребят... Спасибо вам. Если б не вы, меня давно уж положили бы Енисеевские... – Кузя пытался последовать совету пацанов и наконец успокоиться, но пока не выходило, ведь несколько дней подряд он ждал, что его убьют. Кузей, кстати, его прозвали лишь потому, что он почему-то безоговорочно всем напоминал знаменитого домовенка из мультика.             – Их за такое самих бы в асфальт закатали, – уверенно парировал Мороз, от жажды отпив сразу полкружки пива. – Рижский весь под Парамоном лежит. Сейчас ещё и Горбушка накроется.             – Он твою точку нам с Витьком скинет, – Космос стащил из вазы парочку ржаных сухариков. – Так что все в ажуре.             – А Енисеевские пусть лесом пиздуют, – Витя между делом уже успел закурить и теперь стряхивал пепел в пепельницу, замечая, что дождь за окном снова расходится.             Двери кабака снова распахнулись, и в зал вошла очередная шумная компания. Заверещали девичьи женские голоса и смех, который немножечко стих, лишь когда они расселись за свободный столи у стены. На двух явно подвыпивших и раскованных девок приходилось четверо крепких парней, разодетых, в отличии от расфуфыренных дам, по-простому: джинсы, спортивные костюмы, кожаные куртки, постепенно входящие в моду.             Сидящий у окна Пчёлкин не обратил на новичков никакого внимания, а вот Космосу сразу бросилась в глаза знакомая женская фигурка, обтянутая коротким красным платьем. Сверху на её плечи накинута джинсовка. Холмогоров не видел лица, но так невольно и засмотрелся в сторону девицы-хохотушки, чьи светло-русые мелкие кудри, блестящие от лака, рассыпались по спине. Рядом пацаны уже перетирали недавнюю разборку в Солнцево. Он их не слушал, он все ждал, когда девушка повернется лицом, он все надеялся, что ему просто показалось, что он спутал её, ведь такое бывает. Глаза иногда врут. И даже ушам доверие есть не всегда. Голос-то он тоже слышит знакомый. Украдкой поглядывая, он наконец получил награду за ожидание, но тотчас же пожалел о ней. Космос все ещё убеждал себя, что ему мерещится. Припавшая к груди какого-то кента, сидела Лена Елисеева.             – Кос, ты че, язык проглотил? – Серый, заметив окаменевшего, будто залитого гипсом, приятеля, кинул в него ржаным сухариком. Тот едва ли обратил на него свое внимание. Он ткнул Витю в бок.             – Пчёла, глянь туда, – сказал он ему, кивнув головой в сторону новых посетителей. – Либо я чокнулся, либо...              – Твою мать!.. – Витя мог подтвердить, что его друг не тронулся, иначе они тронулись вдвоем и одновременно.             – Пацаны, чего с вами? – несколько обеспокоенно поинтересовался Кузя, пытаясь проследить, куда эти двое смотрят. – Знакомого увидели, что ль?             Космос и Витя переглянулись между собой.             – Типа того, – кивнул Холмогоров, подавив в себе тяжелый вздох и уставившись перед собой, водя большим пальцем по почти нетронутой кружке пива.             – Че, телка какая-то? – не унимался любопытный Кузя.             – Угу, – выпуская изо рта дым, Пчёла потушил полсигареты в пепельнице. – Вот сучка… У неё парень в армии служит, а она, тварь...             – Понятно... Он не в курсах?             – Да мы и сами-то не в курсах были.             Космос даже не хотел затрагивать данную тему. Каким бы боком она тут ни оказалась, любые её оправдания бесполезны. Они взяли её с поличным, и она не отвертится. Сидящая на коленях одного из своих новых друзей, Елисеева окунала белые пальчики, на которых уже сверкали кольца, в его густые темные волосы, а он, придерживая её за изящную талию, все никак не мог насмотреться в декольте её платья.             Пчёлкину приходилось буквально сжимать зубы, чтобы не заорать на весь кабак о том, какая же она шлюха. Горячность характера понуждает его в таких ситуациях действовать радикально, но не в этом случае. Здравый смысл велит сидеть и не рыпаться, потому что драк и поножовщин, которые будут неизбежны с участием всех лосей, она тупо не заслуживает.             – Мужики, мы ща к Талому. У него в баре туса намечается. Вы с нами? – Мороз бросил на стол купюру, заплатив заодно и за Кузю.             – Не, мы не поедем, – тут же отозвался Космос, но при этом предварительно взглянув на Пчёлу.             – Да ладно вам загоняться. Мы щас цепанем таких красоток у «Интуриста». Враз забудете про свою шалаву.             – Мы позже, может, подтянемся, – протянув руку для пожатия по очереди всем троим, Пчёла однозначно не мог отказаться от такого предложения, но в данную минуту всякий настрой отсутствовал.             – Ну как знаете. Погнали, Серый. Все, братва, удачи вам. Если че, мы вас ждем.             Космос, как только трое их приятелей скрылись, вышел из-за стола, заметив, что тот «бык», на коленях которого качалась Лена, видимо, решил прогуляться до сортира. В этот момент Елисеева увидела их обоих. Их взгляды пересеклись, и приоткрытые губы девушки задрожали, словно она собиралась либо зареветь, либо что-то сказать. Однако ни того, ни другого не сделала. Её лицо залилось краской и почти приобрело оттенок платья, а потом она мгновенно побледнела. Космос не выдержал и, сделав вид, что тоже идет по нужде, немедленно направился прямо к ней. Пчёла было схватил друга за руку, чтобы остановить, но тот вырвался. Сложно было удержаться и не сказать ей ни слова, ведь она так сильно напрашивается на комментарий, и она его получит.             Кос приблизился к Елисеевой, не удостоив вниманием и приветствием её славную компанию; они глядели друг на друга неотрывно и достаточно долго – с минуту. Это было для неё сравнимо с вечностью; она хотела бы отвернуться, но не получалось – эти гневные синие глаза как будто пригвоздили её к месту, полностью лишили возможности двигаться. Лена почти сжалась в комок, когда Холмогоров внезапно нагнулся к ней.             – Ну и стерва ты, – прошептал он ей на ухо с нескрываемой злобой, едва ли не выплевывая эту горькую правду, которая застала их с Пчёлой врасплох. Вряд ли это оскорбление нанесло её совести ущерб, но взгляда поднять на Холмогорова она больше не осмелилась.             Никто из пацанов ничего не расслышал, но все как один воззрились на него. Елисеева вновь приобрела цвет своего платья.             – Слышь, длинный, проблемы, что ль? – тут же забыковал один из них.             – Нет, все в порядке. Не кипятись. – Космос спокойно прошел мимо и, хлопнув Пчёлкина по плечу, двинулся на свежий воздух. Витя направился вслед за ним, на ходу отдавая другу его пиджак.             Снова пришлось выйти под дождь. На этот раз он был не такой сильный, но неудобств доставлял столько же. Витя быстро нацепил капюшон.             Небо словно схлопотало простуду, и теперь время от времени на него нападает безжалостная высокая температура. Едва оно просветлеет, едва задышит и заиграет насыщенной голубизной, как вдруг откуда невозьмись налетают распухшие и тяжелые тучи, синюшные и темно-серые, и небо вновь начинает лихорадить. Ливни залили уже пол Москвы.             – Зря все-таки ушли! – резко остановившись, заявил Кос. – Надо было ей по полной программе по щам надавать.             – Дурак совсем? Потом бы тебя в Склифе откачивать пришлось из-за какой-то шмары. Этим отморозкам только повод дай.             – Да плевать я хотел на отморозков! – для наглядности Космос харкнул в лужу. – Эта сучка Белого предала. Да я убить её готов.             – Она ещё и съехала... Теперь концов не найдем. Хотя... Я одного из них узнал. Люберецкий. Можно через их бакланов выяснить что-нибудь. Я так чувствую, что наша зубрилка набирает где-то популярность.             – А Белому мы как скажем? – Космоса больше всего волновал только этот вопрос. Витя, взглянув на отчаянное борющееся с простудой небо, только покачал головой.       – Сперва дождемся его, а там решим. Ну что, Косматый, ай-да к Талому? Хоть развлечемся.             Без особого энтузиазма звучало его предложение. Но аппетит, как известно, нередко приходит во время еды. Космос понадеялся лишь на это.             – Ай-да... Оторвусь на какой-нибудь за всех нас.             Позже Пчёлкину, ведущему действительно обширные знакомства, удалось установить следующее: Лена Елисеева вместе со своей хозяйственной матерью и алкашом-отчимом переехала в Люберцы. Это случилось примерно полгода назад. Впрочем, о переезде им давно было известно, но точного адреса никто не знал.             Добрые люди, которые тесно общались с братвой в Люберцах, рассказали так же и то, что Елисеева сменила профессию. Больше она уже не была прачкой и не ходила в длинном белом халатике, будто какой-то научный работник, и не руководила пеленками. К чему эта мерзость, когда перед ней открылись куда более объемные возможности? Каждая девушка ведь мечтает стать знаменитой, а уж знаменитой моделью – вдвойне! Правда, слава эта ограничивалась лишь несколькими криминальными московскими районами. Манекенщица, покорившая сердца состоявшихся авторитетов и бандитских шестерок, стала прямо-таки звездой и за каждую оценку жюри ей приходилось демонстрировать не только модную одежду, но и себя – без одежды. Проще сказать, милая девчушка из параллельного класса, которая прилежно училась и была влюблена, просто пошла по рукам местных братков.             А с недавнего времени она обзавелась своим личным спонсором, который застолбил территорию и не подпускал к Елисеевой никого ближе, чем на километр. Пожалуй, он в неё влюбился в какой-то степени, но любовь эта проявлялась лишь в хороших финансовых вложениях. Лену вполне устраивал её новый образ жизни, и пусть мама задавала иногда лишние вопросы, но при виде купюр сразу про них забывала, уверенная в том, что её дочка – действительно выдающаяся модель.             С ней рядом был мужчина, под защитой которого она чувствовала себя идеально. Она почти забыла, как выглядит Саша, она забыла его запах, его голос, его руки и поцелуи, она забыла то колечко, которое он подарил, она забыла свое обещание дождаться его. Два года – непреодолимый срок. Слишком долгий. Она была убеждена, что ни одна девушка не выдержит столь длительной разлуки, как бы сильно она ни любила. Вокруг так много соблазнов, так много шансов выбиться в люди, так много других мужчин – уважаемых, перспективных. Зачем ей нужен выпавший на два года из жизни солдат? Тем не менее Сашины письма она до сих пор хранила в столе и почему-то не выбрасывала. А ведь шанс был, когда они собирали вещи для переезда. Груда конвертов вывалилась из ящика. Елисеева собрала их все до последней бумажки и сложила в отдельный пакетик. Где-то среди них было его фото, так и не удостоившегося её внимания. Ей было легче избегать все, что хоть как-то было связано с Беловым, так что письма настигла та же участь и в новой квартире – темный, запертый ящик.             Два года перестали пугать её, они просто исчезли, и Лена даже не заметила, как быстро они пролетели.             А вот Виктория Холмогорова не переставала считать дни до приезда Саши. Знать бы ещё точную дату. Вроде бы в конце лета должен вернуться. Скорее бы!             Она предвкушала долгожданную встречу и очень надеялась, что он прибудет до её отъезда в Америку.             Америка... Когда отец объявил об их с тетей Аней наполеоновских планах по покорению Соединенных Штатов, она прыгала до потолка от счастья. Даже дыхание перехватило.             Конечно, жуткая бумажная волокита, казалось, не закончится никогда. Вот здесь-то прекрасно помогли связи Юрия Ростиславовича: некоторые важные подписи не требовали обязательного присутствия будущего эмигранта и были поставлены гораздо быстрее, чем изначально предполагалось. Тем не менее собрание райкома посетить нужно в обязательном порядке. К нему-то Вика и готовилась уже неделю, попутно ежедневно посещая университет в качестве практикантки.             Там она уже успела заработать себе некоторую славу, и её переводы нескольких научных работ были утверждены, как официальные.             Вика не видела в этом никакой заслуги. Чем ближе становился день отъезда, тем больше грусть съедала её. Расстаться надолго придется не только с отцом и братом, но и с Сашей. С Сашей, едва встретившись с ним! Уму непостижимо! Вика боится передумать, как только увидит его. Это немыслимо – ждать два года любимого человека и в тот же день покинуть его на неопределенный срок.             Но что ждет её тут? Космос прав! Саше никто не нужен, кроме Елисеевой. И нет смысла жить в соседних домах и питать пустую надежду. А вдруг океан поможет разорвать эту нить? Вдруг там, вдали от Москвы, она наконец сможет его забыть? Стало бы гораздо легче.             В своем отъезде Холмогорова видела единственное спасение от неразделенной любви.             Можно ли считать прогрессом то, что сегодня домой она возвращалась не одна? Игорь Осипов – студент факультета лингвистики – вызвался проводить. Холмогорова не видела причин отказывать. Умный, интересный и занятный парень со своими мыслями о будущей карьере переводчика.             Надо сказать, что Вика всегда была интересна противоположному полу, и сейчас никто за ней не следит в четыре пары глаз. И, выйдя из-под всякого братского контроля, Виктория не переживала, что завтра тот, с кем она заговорила, будет ходить с фингалом под глазом. Игорь всю дорогу до дома рассказывал о том, как пришел к выбору профессии, да и вообще болтал без умолку. Это тоже было хорошо. Ведь ей почти не пришлось раскрывать рта. Да и не хотелось. Иногда молчание полезно. Лишь бы не вошло в привычку.             За парочкой, которая уже подошла к дому, из окна наблюдал Космос, в это время как раз покуривая в приоткрытую форточку. Сестренка мило воркует с каким-то задрипанным ботаником. Они садятся на скамейку и о чем-то беседуют – долго беседуют. А Кос неустанно следит.             Наконец Вика прощается с ним и забегает в подъезд, а он, уходя, все оборачивается.             Через несколько минут хлопнула входная дверь. Кос выпустил последнюю струю едкого дыма и выбросил окурок в форточку. Дома целый день никого не было, и Холмогоров уже начал ощущать себя каким-то призраком, слонявшимся из комнаты в комнату в своих мрачных раздумьях. Из головы не выходила Елисеева и её подлое предательство, но больше всего его беспокоило то, что Саня сейчас в тысячах километрах ни о чем таком даже не подозревает, он любит её и торопится домой, одержимый своей любовью, своим желанием взять в жены ту, которой больше нет дела до его чувств.             – Кос, ты дома? – Вика, стукнув в дверь пару раз, заглянула в комнату брата. – А я думаю, откуда так табаком несет.             – Привет… – хмуро поздоровался парень. – Че, никак курить бросила?             Вика пропустила мимо ушей его вопрос, заданный как будто с целью поддеть её чем-то. Ей не понравился его насупленный и опустошенный взгляд. Она, сдвинув бровки, приблизилась к Косу и, взяв его за плечи, развернула к себе.             – Чего это мы такие разбитые? Все ещё дуешься на меня за то, что уезжаю?             Ей не нужно было обладать удивительным даром провидения, чтобы понять, какое настроение у Космоса. Он плохо умел скрывать свои эмоции. Да и с выводом она почти попала в точку. Об их скорой разлуке он тоже переживал.             – Я не шарик, чтоб дуться. Раз ты все решила, то дерзай.             – Кос, я ведь не навсегда уеду.             – Уверена?             Вика взяла его за указательный палец, как в детстве.             – Уверена! Космосилу я не брошу, потому что он хороший.             Печальная улыбка тронула его грубы.             – А кто это тебя сейчас провожал?             – Да так, знакомый из универа. А что?             Он отстранился от сестры и забрался с ногами на диван.             – Просто пытаюсь понять, в какой момент вам, девчонкам, становится пофиг.             – Пофиг на что? – Вика села рядом с братом и внимательно посмотрела в его неменяющееся мрачное лицо. Его действительно волновала та чепуха, которую он только что сморозил.             – Да на все... На свои обещания, на свои клятвы. Верить вам вообще можно?             – Братик, ты головой нигде не ударился? – Вика потянулась к его лбу, но парень отпихнул её руку. – Я была бы тебе очень признательна, если бы ты объяснил свою несуразицу. А то у меня ощущение, что ты пытаешься свою сестренку в чем-то обвинить.             – А чем ты лучше? Ходишь с каким-то прыщем... А как же Белый?             Вике словно прострелили грудь.             – А причем тут он? – в горле мгновенно пересохло.             Космос считал своим долгом сообщить ей все, что уже знал. Не понимал, зачем и для чего, но в неведении держать сестру не мог. А ещё его разозлил этот провожатый. Он не хотел верить, что Вика такая же непостоянная и лживая.             – Елисеева Саньку не дождалась.             Холмогорова вначале никак не восприняла эту новость. Звучало как набор бессмысленных слов.             – Как это? Другого нашла, что ли?             – Ага, других.             – Кос, ёлки-палки! Ты нормально говорить можешь? Что случилось?             – Проститутка она – вот что случилось. Мы её с Пчёлой в кабаке видели. Сидит вся намалеванная, а с ней четверо упырей.             Вика медленно встала, приложив руки к губам. Несмотря на то, что ей довелось когда-то застукать Лену с непонятным типом, она даже не предполагала, что у той истории будет продолжение. Причем продолжение, судя по словам брата, довольно увлекательное.             – Вы с ней говорили?             – А чего зря слова тратить? Там и так все ясно. К тому же поговорить бы нам с ней не дали.             Вика прошла к столу, затем к стенке, затем к окну – так и бродила по комнате, накручивая на палец локон волос и напряженно думая.             – И как же быть?..             – У меня рука не поднимается Белому написать. Приедет – разберемся.             Но обреченный вопрос Вики не подразумевал единого ответа, ибо вопросов было много: как быть с Сашей? как быть с Леной? как быть с самой собой?..