***
Неделя, которую она пережила после так называемого расставания с Беловым, казалось, не закончится никогда, и вещи, которые успели с ней случится за эти семь дней, начали приобретать какое-то весомое значение только недавно. Тетя Аня связалась с ней ещё раз, по голосу поняла, что дела у единственной племяшки совсем плохи, и в очередной раз настойчиво попросила её паковать вещи. Виктория не дала внятного ответа, но радовало уже то, что она, по крайней мере, наотрез не отказалась. Анна Львовна решила дать ей ещё время и обещала ждать столько, сколько понадобится. За эту неделю Вика подтянула учебу, извинялась перед отцом бесчисленное количество раз за свои выкрутасы, а вот с Космосом у них отношения так и не наладились. Они чаще избегали друг друга, вернее будет сказать, что именно она избегала с ним встречи, потому что подозревала, что в их с Сашей разрыве без него не обошлось. Отчасти она винила брата, но здравый смысл уверял её, что Кос наверняка хотел, как лучше для неё. Такова его братская любовь – причинять боль, чтобы сделать её счастливой. И тогда Холмогорова как-то смягчалась по отношению к нему, но всякий раз, когда они сталкивались в квартире, язык не поворачивался, чтобы заговорить первой. Они оба ломали друг перед другом комедию, словно ничего и не происходит и не происходило никогда. Виктория затыкает себе рот, чтобы не спросить что-нибудь о Саше, а Космос, точно зная, как сильно она хочет спросить, ретировался с её глаз как можно быстрее, чтобы чего-то не взболтнуть. Но бегать постоянно не получилось. Листовки с лицом Александра Белова были развешаны на всех столбах и стендах. Его разыскивали, словно Чикатило, словно Джека-Потрошителя. Она чуть не сошла с ума, когда увидела одну такую листовку возле своего университета. В глазах опять стояли слезы, и она рывком содрала бумагу с выцветшей стены, со злостью измяла её и бросила в мусорку. День только начинался, и первая пара – тоже. Но уже в первые её десять минут Вика ничего не соображала. Оказывается, сегодня нужно было что-то отвечать преподавателю по истории языка, а она даже не удосужилась подготовиться – напрочь забыла. Вадим Андреевич вызвал её для ответа, а она не расслышала собственное имя, пока кто-то с задней парты не толкнул её в плечо. – Холмогорова Виктория, что с вами? – поинтересовался профессор Зелинский. – Ничего, – тут же отозвалась она, поднимаясь со стула. – Я, да? – она на ватных ногах спустилась к доске, медленно развернулась к аудитории, откуда на неё глядели с интересом отличники с передних мест и ленивцы с задних. – Итак, я слушаю, – произнес Вадим Андреевич, но Виктория молчала. – А что говорить? Редкие смешки пробежались среди студентов. – Виктория, вы что, уснули? – Нет, я просто… Вадим Андреевич, можно мне выйти? Я что-то нехорошо себя чувствую. Снова где-то случился приступ смеха. Виктория столкнулась взглядом с Алинкой – уже бывшей подругой Пчёлы, и в животе замутило теперь в два раза сильнее. Холмогорова, не добившись от профессора разрешения, сделала шаг к двери, и перед глазами все мгновенно потемнело, словно резко во всем мире отключили свет. Она рухнула на месте, вызвав у аудитории испуганные вздохи. Профессор Зелинский приказал немедленно позвать врача и с перепугу едва не упал со стула. Кто-то подскочил к Холмогоровой и принялся оказывать первую медицинскую помощь, пока Людмила Яковлевна не прибыла. До этого Виктория и не знала, что в университете есть медицинский кабинет, пока не угодила туда лично. Когда она очнулась, ей сообщили, что отец ждет снаружи. Ему позвонили почти сразу же. Людмила Яковлевна не давала никаких прогнозов, списала все на переутомление и нервы, с которыми играть не советовала. Однако перед отцом все равно пришлось отчитываться. На следующий день после долгого с ним разговора Виктория все решила. Больше нет ни сил, ни терпения… Она должна была принять свою судьбу таковой и смириться. Видимо, в рухнувшем Союзе места ей нет, и вряд ли она увидит, что возродится из-под пепла СССР. Но ей и не было это интересно. Она укладывала в чемодан свои вещи и пыталась найти нужные слова для брата, чтобы слегка подсластить их скорую разлуку. Он приходит домой вечером, как обычно. И они встречаются на кухне. Отец оставляет их одних, а Космос снова молчит. – Я уезжаю, братик, – разрезая тишину, сообщает Вика. Холмогоров наконец обращает на неё свое внимание, оставляет в покое свой заваренный густой чай. Складывая руки на груди, пристально глядит в её лицо. Волосы неопрятно заделаны в хвост, глаза красные от проливных слез, которые она выплакала, пока принимала свое решение. – Билеты заказала на послезавтра, на раннее утро. – А в какой город? – Нью-Йорк. – Далековато… – с толикой иронии сказал Космос. – А тетя Аня ждет? – Ждет. Там уже все готово к моему приезду. – А учиться где будешь? – Пока не знаю. – Ну ты сама-то хочешь? – Очень. Это же моя мечта… была когда-то. – А теперь? – И теперь. Думаю, все будет хорошо. – Она говорила с надрывом в голосе, и от его сухих вопросов становилось ещё больнее. Как он может так бесчувственно? И только она об этом подумала, как внезапно Космос вдруг обнял её. Так, как не обнимал даже в детстве. – Будь спокойна, систер, – прошептал он, и Вика чувствовала, как он улыбается. – Ты же у меня сильная, ты же у меня боец. Ты все сможешь. – Кос, я буду очень скучать, – она разрыдалась. – Ну тихо-тихо, не плачь, кроха. Мы же не навсегда расстаемся-то, а? Ты же не думаешь, что сможешь отделаться от своего говнюка-братца? Нет, и не надейся. Вот ты там обустроишься, и я к тебе приеду. – Врешь ты все… Не приедешь. – Приеду-приеду. Ещё надоесть успею. Сяду тебе на шею, и будет у меня житуха мечты! А потом женюсь на американочке, и будут у нас дети неграми. – Американцы же не все негры, дубина, – проворчала она с улыбкой. – А я только на такой женюсь. Они полночи простояли так на кухне, выдумывая себе развеселое будущее. Кос даже старость свою нарисовал. Вика хохотала, стараясь не разбудить отца или его жену, хотя последняя её точно мало беспокоила. И это были самые счастливые часы, проведенные с братом, за последние недели. Все закончилось… Все закончилось здесь, а начнется теперь за океаном – там, где не будет ни Космоса, ни отца, ни даже этой заводной худощавой куклы Нади. Её мысли о Саше стали больше напоминать собою какую-то болезнь, которую посредством лекарств удалось на время заглушить, но избавиться от неё не получилось на вовсе. Быть может, когда её самолет приземлится на чужой земле, она вмиг забудет о том, что было в Москве, но это лишь надежда. Новая надежда, дающая силы жить. Весь следующий день она провела в сборах. В голове проносилась мысль попрощаться с Витей и Валерой, но она понимала, что не в состоянии с ними говорить. Долгое прощание – лишние слезы. Да и Кос наверняка поставил их уже в известность. Хотелось только поговорить напоследок с Тамарой, но она не застала её в общежитии, когда пришла. Попросила комендантшу передать записку. Последний вечер перед отъездом не должен был быть таким одиноким, но Виктории так было легче. Она сидела у себя в комнате перед упакованными чемоданами и рассматривала купленный билет на самолет, билет в новую жизнь, в жизнь без Саши. В комнату постучал отец, а на часах было около девяти вечера. – Не спишь? – Нет ещё, – отозвалась она со слабой улыбкой, убирая билет в сумку. – Космос не звонил? – Не звонил. Черти где-то носят твоего брата. – Он ведь помнит, что у меня в восемь утра самолет? Но Юрий Ростиславович ничего не мог ей ответить. Разумеется, сын в курсе, но ждать от него путного поступка в последнее время не приходится. – Ну, ты как, страшно? – Холмогоров-старший сел рядом с дочерью. – Нет, с чего бы? Я же у тебя смелая, ты знаешь. – Знаю, а я вот не такой, видимо, смелый. Я вот очень боюсь, дочка. – Не боись, папка, – бодро обняв отца за широкие плечи, она прислонилась к нему. – Кстати, чего ты там на Надюху свою орал? Чего она натворила? – Не Надюха, а Надя. Вик, где твои манеры? – Ну ладно, сегодня можно. Я никогда не слышала, чтобы ты повышал на неё голос. В чем она провинилась? – Лезет туда, куда не просят. Вот я и рассердился. Вик, тебе бы выспаться надо. Давай ложись. – Лягу через минуту. Па, у тебя точно все хорошо? От неё не ускользнуло его напряженное настроение, и улыбался он через силу. – Да, дочка, все хорошо. Ты ложись, завтра вставать очень рано. – Он её поцеловал, но точно не утешил. За дверью её комнаты действительно творились страсти, но не из мыльных опер, нет, а скорее из криминальных детективов. У Юрий Ростиславовича было плохое предчувствие, когда он узнал, что к нему пыталась пробиться мама Саши Белова, которую Надя не пустила на порог. Слухи о том, что Саша, возможно, убил человека дошли до жены быстрее, чем до него самого. Сразу было ясно, что Космос замешан в этих грязных делах не меньше, чем его близкий друг, и дело касалось не только Беловых. Надя понять такой простой логики никак не могла, или не хотела, за то и получила. Мать Александра приехала через час. Перед этим Юрий Ростиславович убедился, что Виктория спит. Она действительно улеглась и даже смогла уснуть, но вскоре скандальные крики из соседней комнаты вырвали её из объятий некрепкого сна. Она четко услышала гомон Космоса, явно нетрезвого. Отец орал на него в ответ, и Виктория страшно испугалась, выскользнула из кровати и накинула халат. В прихожей горел свет. Вика побежала в гостиную. – Эй, что тут у вас происходит? – Холмогорова застыла, когда увидела слегка шокированную Татьяну Николаевну и Космоса, который отсчитал себе несколько купюр из огромной пачки денег, что лежали перед женщиной на чайном столике. – Здравствуйте, Т-Татьяна Николаевна… А что вы?.. – Вы извините меня, – пробурчал пьяный брат, – с Сашей все в порядке. – После чего он вышел из гостиной, даже не взглянув на сестру, и в прихожей его встретил отец, ухватив за грудки. – Белов на даче? – Да какое тебе дело? Пусти! – Как это какое дело? Я – твой отец, негодяй. Я дал тебе ключи, а он убил человека. Его ищут! – Он – мой друг! И я дам ему защиту, понял меня, папа? Юрий Ростиславович вдруг сменил гнев на милость и обнял сына. – Космос, тебя посадят… – Мне все равно, – отвергнув отцовские объятия, Холмогоров отстранился от него, – пусти. У отца не было выбора. Космос больше не тот мальчик, которого можно посадить под замок, наказать и запретить бегать к пацанам на улицу. Никто и никогда ему не запрещал жить так, как он хочет. И у такого свободного воспитания всегда бывают последствия. – Надя! Сигары, кофе и мои записные книжки срочно! – проорал мужчина на весь дом, и Виктория, стоявшая рядом, обливающаяся слезами, буквально прыгнула в руки к отцу. – Папочка, Сашка никого не убивал! Клянусь тебе, никого! – Ты что? Ты тоже знала? – Знала я все. Папочка, прошу, спаси его! Помоги ему, он ни в чем не виноват, слышишь? – Вика, иди спать. Не мешай мне сейчас. Юрий скрылся в гостиной, куда вскоре проследовала и Надя, неся все перечисленное мужем в строгом порядке. Виктория снова засела в свою комнату, захлопнула дверь и рухнула на колени перед окном. Она не умела молиться. Никогда этого не делала. Никто не учил. Но не успела вымолвить и слова, как вдруг где-то в области живота её резанула сильная боль. Девушка согнулась пополам и невольно вскрикнула. Было ощущение, словно изнутри её жгли огнем, и все внутренности тлели. Она свернулась клубочком на полу и поджала ноги. – Папа… Папочка!.. – Острая боль не утихала, и Вика боялась шевелиться, но дышала без затруднений. Слез уже не осталось. В немом крике она раскрывала рот, глотала воздух и до предела напрягалась. Постепенно начало легчать, но она продолжала корчиться на полу, улавливая блеклые проблески рассвета. В соседней комнате глухо разговаривал отец, Татьяну Николаевну слышно не было. Вика с трудом доползла до кровати, забралась под одеяло, но уснуть не смогла. Ровно в шесть прозвенел будильник, до которого она считала секунды, а за стеной громогласно и торжественно заиграло пианино. Виктория, как только боль отпустила её совсем, молилась всю ночь, вернее, просто говорила с Богом, как ей казалось. Но когда за окном стало светлее и наступил новый день, на душе осталась лишь смятая тревога, бередившая измученное сердце. Юрий Ростиславович оповестил её о сборах. – Пап, ты мне все расскажешь? – спросила она, не требуя дополнительных объяснений. – Все хорошо, дочка, все хорошо, – он поцеловал её в лоб, и Вика почувствовала, как вспотело его лицо, его губы. – С Сашей все будет хорошо. Пожалуй, это было единственным, что бы она хотела услышать перед отъездом за океан. Расплакавшись, она снова угодила к папе в объятия и благодарно взглянула на потолок. Кажется, там её кто-то услышал. Татьяна Николаевна уехала домой на такси, и перед этим Виктория успела сообщить ей, что улетает в США. Однако женщине было не до неё, она думала исключительно о сыне. Вика ничего не сказала ей о своих предчувствиях, так как сама толком не понимала, что это именно они одолевали её всю ночь, так одолевали, что привели к приступам неслабой боли. Заплаканная женщина распрощалась со своим спасителем и покинула квартиру профессора Холмогорова.***
Аэропорт Внуково. Вот-вот объявят посадку на рейс 5482 до Нью-Йорка. Виктория стоит рядом с отцом. Они вдвоем в этой огромной толпе, посреди которой Вика так отчаянно надеется разглядеть Космоса. – Сомневаюсь, что он приедет. Ты видела, каким он был ночью? Пьянущий! Отсыпается небось где-нибудь. – Па, я боюсь… Наверно, что-то случилось. Кос не мог забыть! Па, может мне не ехать? – Опять? Дочка, хватит уже идти у него на поводу! Собралась – езжай! – Пап… – Если ты сейчас передумаешь, то я тебя больше никуда не пущу, поняла? Отец смотрел на неё сверху вниз, и Виктория опустила голову, молча уткнувшись в его грудь. – Па, ты береги его, смотри за ним. – Это его тогда придется на привязи держать, как щенка. – Значит, держи! – Ой, Вика, Вика… Не тревожься ты за нас, мы… Голос милой диспетчерши объявил о заходе на посадку и не дал Юрию договорить свою мысль. Их время внезапно закончилось, и теперь прощаться приходилось уже по-настоящему. Виктория с тоской глядела на отца, виски которого уже обрызгала дотошная седина, а потом расцеловала его напоследок. – Ну, с Богом. С Богом, девочка моя. – Мы скоро увидимся, пап. Совсем скоро. Он заставил себя отпустить её руку, и девушка как-то очень быстро растворилась в толпе улетающих. Юрий Ростиславович вдруг подумал о том, что один из его птенцов в прямом смысле отправился в свободный полет. Чуть позже, когда самолет благополучно взмыл в небо, профессор Холмогоров, пряча руки в карманах черного пальто, побрел к машине.