Не отпускай меня

      Девять месяцев пролетели не так быстро, как хотелось бы…             Это были самые тяжелые времена для восемнадцатилетней Виктории, и сейчас, сидя за столом, перед чистым листом бумаги, она думает, что вряд ли смогла бы пережить их без помощи тети Ани. Поддержка необходима человеку в любое время, достаточно просто быть рядом, чтобы предотвратить беду. Так вот тетя Аня предотвратила её уже столько раз, что Холмогорова сбилась со счета. После того случая в больнице, когда она буквально сбежала с больничной койки, передумав делать аборт, она ещё долго об этом жалела, привыкая к мысли, что ей суждено носить незапланированного ребенка от человека, который забыл о её существовании, а про существование этого малыша и вовсе знать не должен. И Анне Львовне чудом удавалось её переубедить, а делать это приходилось несколько раз в неделю. Это длилось ровно до того момента, пока Виктория не почувствовала его первое шевеление. Странное ощущение…             Когда малыш впервые толкнул Вику изнутри, к ней пришло осознание того, что теперь её жизнь разделилась на до и после. Теперь ей надо думать за двоих, гулять за двоих, есть за двоих и даже учиться за двоих. Кстати говоря, учебу она не бросала, несмотря на то что беременность протекала сложно. То ли особенности организма, то ли сильная нервотрепка на почве болезненной безответной любви, которая все ещё терзала её душу, затмевая собою так называемую новую жизнь, – что бы там ни было, но оно дало о себе знать в первые четыре месяца. Врачи предлагали даже положить Викторию на сохранение, отчего она категорически отказалась. Обошлось домашним арестом. Под постоянным наблюдением тети Ани кризис миновал, а Вика перешла на обучение на дому. Но покоя не давала мысль, что рано или поздно с учебой придется покончить, и она боялась допустить этого. Анна Львовна же не давала ей хандрить и просчитывала все ходы на будущее, уверяя, что на учебе ребенок никак не отразится, ведь без помощи Виктория не останется. Все заботы тетя Аня была готова взвалить на себя, однако Холмогоровой не очень приходилось по вкусу такое решение, но обсуждать это было ещё рано.             Девять месяцев были на исходе. Преодолев все трудности, Вика чувствовала себя героиней, а малыша тихонько, про себя, звала Сашкой. Она никому не говорила поначалу, но упорно представляла, что у неё родится именно сын. Заранее попросив врачей не сообщать пол ребенка, она лелеяла мечту скорее взять маленького Сашку на руки и увидеть в его лице черты Белова, оставшегося в далекой Москве. Как он там?..             Как он там?             Осторожно вывела на бумаге, закончив второй абзац своего письма. А потом, подумав немного, смяла листок и бросила в корзинку, возле которой уже валялось несколько комков, что не попали в цель с первого раза. Холмогорова хватается за тетрадку, выдирает оттуда новый лист и снова начинает размышлять над началом. Домой она пишет редко: мысли об отце и брате по закону сменяются мыслями о Белове, и она теряет нить пересказа своей жизни за границей, и тогда получается однообразное письмо с примитивными вопросами, которые, как ей кажется, были заданы уже тысячу раз, но так и не выразили её настоящий тоски по дому. Ей казалось, что она пишет без чувств.              И опять перед ней чистый лист. Но что писать? Теперь сделать это грамотно гораздо сложнее, чем раньше, ведь сейчас писать придется за двоих. Как донести до отца и брата её новый статус будущей матери? Как рассказать о том, что скоро один из них станет дедом, а второй – дядей? Да и нужно ли им вообще знать об этом? Может быть, стоит повременить с чистосердечным признанием? Нет, утаивать такое нельзя. Хотя отец точно не ждет подобных новостей. Он всегда спрашивает об учебе, он гордится её успехами в Нью-Йоркской школе, а сообщение о внуке может плохо сказаться на его сердце. Психологи ведь не зря говорят, что даже хорошая новость может человеку навредить. А вдруг эта новость хорошей и вовсе не станет? Папа будет в шоке, а Космос наверняка не поверит. Зато если узнает Надя, то вся изойдет ядом.              И все же…             Дорогие папочка и Космос. Пишу вам в очередной раз из величественного Нью-Йорка с особой радостью и со старой-доброй тоской. Плохо мне здесь, вдали от белокаменной, без вас. Сердце сжимается вот прямо в эту секунду. От волнения. А волноваться мне теперь нельзя. Врачи запрещают, говорят, вредно для малыша.              Нет! Это же как выстрел в висок. Хоть бы подготовить их вначале, а не так сходу писать! Издалека зайти. Но как это сделать? На словах, вживую, наверное, было бы чуточку легче, хотя вживую, пожалуй, вообще ничего бы не пришлось объяснять – живот-то вон какой громадный, словно мешок Санты в Рождество. Эх, а до Рождества ещё так долго… Вике взгрустнулось. Она любила этот праздник именно в западной его интерпретации, но пока ещё не встречала его в Америке, по всем неизменным традициям. Предстоящее Рождество она встретит, кстати, вместе с маленьким Сашкой.              Плавно перетекшие в верное русло мысли нарисовали на лице Холмогоровой нежную улыбку. Она снова взялась за ручку, но наплыв очередных идей резко отступил вглубь, когда на первом этаже началась возня и щелкнула входная дверь. В прихожую торжественно въехала детская коляска, до верху заваленная игрушками. В руках у дяди Миши ещё три подарочных коробки, а тетя Аня с гордостью несла большого медведя с синим бантом. А вот и Рождество, так сказать, внеплановое.             Вика осторожно спускается вниз и по мере её приближения к нежданным подаркам глаза становятся все шире.             – А не рановато вы с сюрпризами затеяли? – Холмогоровой очень хочется сказать что-то едкое и совсем родственниками незаслуженное, но она сдерживается. – Дурных примет ещё никто не отменял.             – Да брось ты эти бестолковые суеверия, – отмахивается дядя Миша. – Так, осторожненько… Вот так. Здесь вот одежда. Все для внука от лучших производителей.             – Но я ещё на всякий случай, – зашептала Анна Львовна, – пару костюмчиков на девочку купила. Мало ли как бывает.             – Никаких девочек! Мальчик у меня будет!             – Ну мальчик, мальчик, конечно же, мальчик. Тогда, в крайнем случае наш Майкл кому-нибудь из молодых коллег отдаст, правда, сэр?             – Никаких проблем.             – Ты как себя чувствуешь-то? – тетя Аня помогла Вике сесть на диван. Очень долго она привыкала к этой неспособности плюхнуться в мягкие подушки. Теперь было одинаково тяжело все – и садиться, и вставать.             – Да не пойму пока. Живот побаливает немного… И ещё наверху одно дельце важное образовалось.             – Какое?             – Я письмо хочу домой написать, сообщить о… – Холмогорова положила ладони на живот. – Только вот не знаю как. Ну разве говорят о таком в письме?             – Да говорят, конечно, дорогая моя, говорят, но момент деликатный. Надо очень осторожно донести до них эту новость. Слушай, а может телефоном, а?             – Телефоном? Не смогу… Что я скажу? Года здесь не прожила, а уже залетела.             – Эх, дурочка!.. Ты, как ты говоришь, залетела ещё до залёта в Штаты. Мальчику гражданство сделаем, тут уже легче гораздо оформить. Коренной американец.             – Теть Ань, ну причем тут гражданство? Я тебе про Фому, а ты все…             – Ну вот что, – вмешался внезапно дядя Миша, чисто случайно услышав их разговор, – нечего тут думать. Я высылаю Юрию приглашение, два билета, и пусть они с Космосом летят сюда и сами, своими глазами на все это и посмотрят. Нечего тут бумагу зря тратить и нервы свои. Последнее вообще на вес золота, будущая мама.             – Космос? Сюда? Фантастика! Он не поедет.             – Ну не поедет, значит… Главное, чтобы Юрий приехал. Ему куда важнее правду знать, а там и до Космоса весть добежит. А тебе меньше головной боли.              – И правда, – поддержала Анна Львовна.             – Ну что вы думаете, я такая глупая? Я тоже о приглашении думала. Дело же не в этом. – Виктория вздохнула и поправила лямку сарафана, сползшую с плеча. – Я представления не имею, как все это объяснить. От кого мой ребенок и как так получилось… Стыдно мне, понимаете?             – Стыдно? – повторил дядя Миша. – А чего стыдишься? Что влюбилась? Молодость, племяшка моя, это дело проходящее. Она бурлит, кипит, энергия бьет, чувства как фонтан. У кого-то быстро все и переменчиво, а кто-то один раз и на всю жизнь. А от такой любви дети как раз и случаются. Что, Юрий сам не любил?             – Да у них с твоей мамой то же самое было, ты ж знаешь. Скажешь ему все как есть. Кто ещё поймет, если не родной отец?             От излишка поддержки, без которой невозможно справиться в столь тяжелый жизненный период, Виктория расплакалась. Почувствовав объятия с обеих сторон, она вдруг ощутила мощную опору, и дорога в будущее уже не казалась такой страшной. Впереди стало безоблачно и уже не так боязно, как в самом начале этого пути.              Подарки, привезенные дорогими родственниками, стоило разобрать, рассмотреть, отвлечься от грусти. Но Вика решила их пока что не трогать. Кстати говоря, игрушки и платья, предназначенные для девочки, она сразу же убрала за ненадобностью, по-прежнему лелея свое ощущение, что внутри неё бьется сердечко маленького озорного мальчугана, безумно красивого, как его отец, такого же доброго, как дедушка, и такого же смешного и задорного, как его дядя. Она представляла себе сына, который будет полностью похожим на любимых её трех мужчин, ну а от неё пусть возьмет стремление к мечтам.             Холмогорова продолжала учебу, но делала это свободно в домашних условиях, когда передвигаться стало уже очень тяжело. Прихватив с собой сэндвич с ветчиной, она уселась на уютный диван и под посторонние звуки суеты на кухне, которые издавала тетя Аня, приготавливая обед, принялась за уроки. Дополнительные задания брала у преподавателей, выполняла их, соблюдая сроки сдачи, и сегодня как раз назрело время для начала очередного реферата. Однако погрузиться в учебу ей не дали. Звонок в дверь. Дядя Миша спустился со второго этажа и открыл. На пороге стоял Патрик Броуди, однокурсник Виктории и по совместительству сын какого-то государственного служащего, который имеет слово в Белом Доме. Холмогорова особо не вникала в эти привилегии, статусы и прочую глупость подобного рода, за что дядя Миша был, мягко говоря, ею не доволен. Ведь она игнорировала ухаживания перспективного молодого человека, который мог бы сделать из неё не последнюю девушку в Соединенных Штатах. Тем более с её-то мозгами. Но ни Виктория, ни, кстати, сам Патрик и в мыслях не держали каких-то подлых мыслей и не преследовали никаких корыстных целей, а просто наслаждались обществом друг друга. Вике было кому высказаться, а Патрик никогда не отказывался выслушать её. Она знала, что он в неё влюблен, но не могла ему позволить заблуждаться. Сказала сразу, что не сможет ответить взаимностью, а он не смел настаивать, требовать. Она стала дорога ему не как объект вожделения, а как искренняя и добрая подруга, как умная и интересная собеседница и в бывалые времена немного безбашенная и остроумная напарница по заездам на американских горках.              Парень совсем не говорил по-русски, но благодаря Виктории серьезно решил взяться за обучение, несмотря на мировую политику, в которой его страна вечно враждует с её родиной. Броуди уже успел научиться нескольким разговорным фразам, поэтому, переступив порог, поздоровался на русском, на нем же поинтересовался здоровьем и текущими делами у дяди Миши. Тот был рад ужасно принять его в гостях, даже был польщен его визитом. Между ними завязался диалог, включающий в себя расспросы про старшего Броуди. Патрик отвечал охотно, но было заметно, что ему не терпелось встретиться с той, ради которой он пришел, так что даже предложенные Анной Львовной угощения его не завлекли. Вика выглянула из гостиной.              – Hi, Patrick! I’m really glad to see you. (Привет, Патрик, я очень рада тебя видеть)             Американец был счастлив не меньше. Вскоре молодежь скрылась в комнате, чтобы спокойно поболтать.              – Can I speak Russian with you?(Я могу говорить с тобой по-русски?) – спросила Виктория дурачась. Она прекрасно знала, что за короткий срок вести диалоги на её родном языке Патрик пока не научился.             – Sure (конечно), – ответил Броуди. – I have lessons of Russian every day, so I need more practice. (У меня каждый день руки русского, так что мне нужно больше практики.)             – Хорошо. Что нового в школе?             – Эм… Щк-щкола. Хоро-хорощо.              Холмогорова рассмеялась.             – All right, maybe you should take your time, Patrick. I believe that you’ll succeed. So let’s speak English. (Ладно, может, тебе не следует спешить, Патрик. Я верю в твой успех. Давай на английском.)             – Sorry, I tried. (Прости, я пытался.)             Он искренне рассчитывал на то, что недельные курсы дадут результат. Но упорству и труду нужно гораздо больше времени. Патрика сейчас куда больше волновало самочувствие его подруги. Холмогорова хоть и выглядела беззаботной, но заметная грустинка в глазах никогда от него не сбегала. Он её видел даже в изумительной улыбке. Виктория же отшучивалась, говоря, что единственной её проблемой является упрямый и хулиганистый характер сынишки, который, кажется, задумал уже на этой стадии стать великим футболистом.             – Wow! Is it a boy? (Класс! Это мальчик?)             – I think so. (Думаю, да)              – You mean that you don’t know exactly? (То есть ты не знаешь наверняка?)             – I just feel it. (Я просто это чувствую.)              Для Патрика она не делала тайны из своей внезапной беременности. Их отношения были настолько близкими, что она рассказала ему обо всем, что случилось с ней в Москве, так что американец знал, что ребенка она ждет от любимого человека. Порой он думал, что если бы не это обстоятельство, если бы ничто и никто не связывало её с тем московским мерзавцем, который так подло с ней поступил, то между ними было бы нечто большее, чем дружба. А теперь его все чаще посещает мысль, что рано или поздно Виктория решит вернуться в Россию, ведь ребенок не может жить без отца. Тогда он решил, что как только наступит этот страшный момент, он непременно сделает свою последнюю попытку уговорить её остаться с ним. Что-то ему подсказывало, что среди американских девушек он такую же точно не встретит. Есть нечто особенное в русской душе, и отец так всегда говорит. Они абсолютно безумны и совершенно бесстрашны. Они отчаянны и непредсказуемы. А ещё они недозволительно милосердны. Вот Вика, например. Он просто уверен, что у неё хватит сил простить того безответственного русского, сразу же, как только он покается, а даже если этого не произойдет, она не будет настаивать на извинениях, а просто попытается все забыть и начать с чистого лица. В конце концов, теперь у них есть ребенок и ни к чему ворошить прошлое.             Патрик рассуждал об этом всегда про себя, а на Холмогорову никогда не вываливал свои мысли, он вообще старался избегать тему московского бойфрэнда, чтобы не бередить ей душу.             Вскоре их уединение все же было нарушено. Тетя Аня не могла позволить гостю сидеть голодным, тем более что русская кухня в Америке – огромная редкость. Кажется, даже жители Брайтон-Бич давно разучились готовить исконно русские блюда.             В целом их встреча состояла всегда только из высоких тем. Они любили обсуждать прочитанную недавно литературу, поделиться мнениями о своих проектах, которые получили в качестве задания, обменивались советами, зацепляли ненавистную Викой политику, в которой, по словам дяди Миши, она обязана была разбираться хотя бы поверхностно. Их беседы – это всегда познавательное время провождения.             Однако вечер подкрался незаметно и унес с собой все веселье, загрузил снова мучительными мыслями о прошлом и будущем, воспоминаниями и сожалениями. Виктория взяла в руки бумагу и ручку. Она все же хотела донести до отца новость о том, что скоро он станет дедушкой, но как только на ум пришла вступительная строчка, тетя Аня с какой-то странной счастливой тревожностью попросила её немедленно взять трубку.              – Сюрприз, сюрприз, – шептала она. – Ответь скорее.             Холмогорова взяла телефон, приложила к уху, и почему-то в груди ритмично забилось сердце. Она ждала, что вот-вот зазвучит Сашин голос. И хотя вероятность этого была одна на миллион, но маленький лучик надежды все же вспыхнул в глубине замершей души.             – Здорово, американка! – с незабвенной веселостью, необузданным счастьем, переполняющим изнутри, пронизывающим голос, и безграничной радостью на том конце провода её приветствовал брат.             – Космос? – Её руки едва не выронили телефон. В груди заныло сердце, взлетевшее вверх, внутри как будто прошлась волна цунами. Душа запросилась домой. – Это ты?             – Ну я, а кто же ещё? Так, давай ноги в руки и чеши на родину!             Она смеялась, слушая его. Смеялась и плакала. Ей хотелось подлететь до потолка от счастья, а ещё захотелось обнять его, крепко-крепко, как в детстве, погрустить и пожаловаться ему, рассказать обо всех своих переживаниях, а потом кататься по полу от его шуток. Он всегда заставлял её смеяться, даже если до этого по его вине она сильно плакала.             – Кос, ты себе не представляешь, как… Как я скучаю!             – Эй, а ну-ка хныкать хватит!              – Не хнычу я… Просто эмоции. Ты так неожиданно позвонил. – Да, да, ты прости, систер, замотался совсем. У нас тут такие дела творятся.              – Я уже почти год здесь, братик, а ты только сейчас обо мне вспомнил.              – Да я тебе письма каждый день строчу, дурочка. Но отдам их, когда приедешь. По телефону всего не растреплешь, а отцу носить стремно. Не привык я. Да и потом, хочу, чтобы ты их здесь прочла.              – Но я не знаю, когда вернусь. У меня тоже такие дела… Кос, я должна вам с папой кое-что сказать, но вот…             – Ой, совсем забыл, от Фила и Пчёлы тебе большой и пламенный! А ещё Томка передает с кисточкой.              – Томка? Им тоже шли мои приветы из Америки. Передай, что скучаю… Расскажи, как вы там? Как папа? Мымра от него ещё не слиняла?             – Отец нормально, а мымра пока на месте. Я туда особо-то не суюсь, мне до фени, если честно. У нас все по-старому, ты лучше о себе валяй рассказывай. Как там у америкосов? Жарко?             – Ага, сегодня плюс двадцать пять. А у нас?             – А у нас дожди. Весна. Грязь. Романтика. Как с учебой?              – Ну ты же меня знаешь. Впереди планеты всей. Правда, тут одно обстоятельство случилось, я вот только не знаю, как сказать.             – Че такое? Замуж собралась, что ль?             – Да ну, дурак! Нет же, кое-что поинтереснее.             – Ну не томи уже, Вики, чего там у тебя стряслось?              Она едва не сказала. Она думала, что уже готова, но что-то её удержало.              – Да парень тут один… втюрился в меня, похоже, – начала выкручиваться она. – Богатый. А я его отшила.             – И правильно сделала. Сдался тебе этот противный америкашка. Возвращайся и выходи тут замуж сколько тебе угодно, систер. Подберем тебе что-нибудь.             Ему бы все шуточки. Кажется, за эти длинные месяцы он ни капли не подрос и не изменился. Все так же живет в свое удовольствие, на полную катушку, рассуждает смело и просто. А ещё он совершил преступление – убил человека, и даже это никак не отразилось на его мировоззрении. Беззаботные времена, видимо, продолжаются и идут полным ходом. Но вот подозрительно, что за весь их недолгий и самый обыденный диалог, не имеющий никакой важной составляющей, Космос ни разу не упомянул Сашу. И от Вики это, естественно, не скрылось. Она только и делала, что ждала каждую секунду, что вот-вот прозвучит его имя, но брат словно намеренно избегал разговоров о нем. И Холмогорова настороженно решила спросить сама:             – Кос, а ты от меня ничего не скрываешь? У вас точно все хорошо?             – Да у нас все чудно, Вики, честное пионерское.             – Тогда почему ты не говоришь про Сашу? С ним что-нибудь?..             – Эй, тормози, малая, жив и здоров Белый. Проблемы мы наши уладили, так что пацан наш на свободе и даже уже почти вне подозрения. Затерялся на просторах русских, а они у нас, сама знаешь, какие. Ни одна ищейка не найдет.              – В каком смысле «затерялся»? Он что, в бегах?             – Нет, просто временно услан подальше от Москвы. Не могу сказать, где он конкретно. Но я тебе в письме все написал.              – Но с ним все хорошо?             – Да говорю тебе – все супер-пупер. Не дрейфь. Я же тебе говорил, что мы выкрутимся, а ты не верила.             Вика внезапно ощутила боль где-то внизу живота, и это заставило её опуститься в кресло. Она сморщилась. Голос брата стал теперь звучать тише, будто отдаляться, пока совсем не стих. Боль, которая так внезапно напала на неё, заглушала все остальное.             – … но мы все разрулили, теперь уже никто в нашу сторону косо не посмотрит. Сестренка, алё? Ты меня слышишь?             – Да, да, Кос… Ты извини, мне нужно срочно идти… Я… Космос, передай папе, что я его очень люблю… ладно? – она уже говорила с трудом, находя в себе силы удерживать голос в обычном своем звучании, хотя уже откровенно хотелось стонать и кричать от боли.             – Ладно, давай, малая. Я скучаю и очень жду твоего возвращения.             – И я скучаю… – лично оборвав звонок, она бросила трубку на пол. – Тетя Аня! Тетя Аня, скорее!              На шум в комнату вбежала Анна Львовна, немедленно бросилась к племяннице, увидев ту в кресле. На лице Вике выражался испуг. Она держалась за живот и плакала.             – Кажется… Началось!.. Теть Ань!..             Тетка без лишних слов начала звонить в скорую.              Боль, о которой Виктория столько слышала, оказалась гораздо сильнее, чем описывали. Ей казалось, что она даже теряла сознание, пока её везли в больницу. Схватка шла откуда-то из самой глубины и будто проглатывала Викторию целиком. Кричать уже не было сил. На лице выступили капли пота, дыхание учащалось. Врачи суетились рядом с ней, утешали, хотя роженица уже не различала их речи. Она прибывала в каком-то другом мире, где вместо пальм растут березы с густой листвой, где вместо океана отражает серое осеннее небо Москва-Река, где вместо Эмпайр-Стэйт-Билдинга возвышается могучий Кремль. Родной дом мерещится ей, и она улыбается, представляя лица близких. Голос брата все ещё звучит в голове, и он слышится гораздо отчетливее и ближе, чем голоса обеспокоенных медиков.             Холмогорова не знает, что уже доставлена в родильное отделение. Дядя Миша и тетя Аня оставлены в коридоре. Врачи сообщают о приближении тяжелых родов. Угроза выкидыша – дело не шуточное. Врачи не говорят о точных прогнозах, но констатируют, что процесс самой беременности протекал не очень хорошо. После этого они быстро убегают в палату, вслед за привезенной роженицей, а родственникам велят ждать.             – Вот, будешь кофе? – дядя Миша протягивает супруге пластмассовый стаканчик. Та берет его, но ставит на журнальный столик.              – Сколько уже прошло?             – Пять утра уже… Где-то часов семь.              – Знаешь, – вздохнула Анна Львовна, устало потерев глаза, – я тут вспомнила, что у Риты первые роды тоже были тяжелыми. Она Космоса рожала в муках. Помню, как она делилась со мной и уверяла, что больше никогда не вернется в роддом. А я все слушала её и завидовала.             Дядя Миша обнял Анну и невольно поднял прослезившиеся глаза к потолку.             – Ну теперь у нас все будет хорошо. Вика родит малыша, и будем помогать ей. Вырастим крепыша нашего! А она, кстати, как назвать планирует? По-русски, надеюсь?             – Думаю, Сашей назовет.             – Александром? А что? Мне нравится. И местным удобно. Алекс.              Немолодые супруги, грезящие двоюродным внуком, сидели рядышком и одновременно увидели, как к ним направляется только что вышедшая из палаты темнокожая медсестра. В руках у неё был какой-то листок, с которым она вначале сверилась.              – Are you Victoria Holmogoroff’s relatives? (Вы родственники Виктории Холмогоровой?)             Те утвердительно кивнули.             – My congratulations! She gave birth to a daughter twenty minutes ago. (Поздравляю! Двадцать минут назад она родила девочку.)             Тетя Аня от волнения напрочь забыла весь английский. А вот дядя Миша понял слова медсестры и удивленно вначале взглянул на жену. А затем просиял, рассмеялся.             – Victoria’s fine. She needs some rest. (Виктория в порядке. Ей нужно отдохнуть.)              – Thank you so much, Miss. (Огромное спасибо, мисс.)              – Я не поняла, что она сказала? Что, Миш?              А он все смеялся, вытирая непрошенные слезы.             – Сказала, что никакого Алекса у нас не будет. У Вики дочурка родилась. Ну молодчинка. Справилась. Ты счастлива?             – Девочка?             – Девочка. Маленькая наша девочка.             Тетя Аня упала в объятия мужа и расплакалась от счастья. Ребенок был подарком, но внучка была подарком особенным.