Не отпускай меня

Март 1991 года Москва       От запаха соснового леса почему-то кружится голова. Все-таки природа дома другая, особенная, оживляющая. Родные места узнаются сразу же, и каждое дерево кажется здесь знакомым, каждая тропинка, покрытая подтаявшим мокрым снегом словно выученная наизусть. Денек пасмурный, но теплый. Весна уже успела слегка прибраться здесь, убрала лишний слой непроходимых сугробов, оставив ледяные лужи, обдала теплом спящие голые деревья, заманила обратно в эти края сбежавших от стужи птиц. Но никто не обещал, что не выпадет новый снег, что снова не занесет эту лесную дорогу, по которой бойко шагает солидный молодой человек с букетом пышных белых роз. Он оставил машину с водителем неподалеку, а до жилого поселка решил дойти сам.             Прошло всего полтора года с тех пор, как он был здесь в последний раз. И теперь воспоминания поднимались со дна, как поднимается песок, когда бултыхаешь воду. Как же много связано с этим местом, с этими улицами, с этими людьми, которых он и в глаза-то впервые видит. И тем не менее все они когда-то были его соседями. Он теперь шел мимо них и не боялся, что кто-нибудь его узнает. Те времена давно прошли, не оставив никаких следов. Хотя, пожалуй, кое-что все-таки оставили. И сегодня Александр Белов не просто хочет, а намеренно возвращается в прошлое, чтобы превратить его в свое настоящее.              А настоящее Белова нынче таково: полтора года на Урале, куда судьба забросила его, чтобы спасти от несправедливого обвинения и незаслуженного срока, который ему грозил, не прошли даром; знакомство с огромным количеством влиятельных людей, жизнь по их правилам и понятиям слепили из Саши Белова нечто совершенно новое, невиданное и неузнанное даже его самыми близкими людьми, теперь в определенных кругах в Москве он был куда более известен как Саша Белый. Он вышел за рамки, за которые никогда не хотел выходить, он свернул на дорогу, мимо которой хотел пройти, но иного выбора судьба ему не оставила. Горный институт теперь казался каким-то чудаковатым сном из прошлой жизни, и все несбывшиеся юношеские мечты стали не более чем вулканическим пеплом, поднимающимся к небу густым столбом; среди них затерялся и образ Лены. Хорошо бы забыть ещё и Вику. И первый шаг к этой цели Белов уже сделал. Этот букет белых роз предназначен той, которая наверняка его уже и не ждет, но абсолютно точно еще помнит. И он её не забыл. Он частенько думал о ней, пока был в отъезде. Он решил, что новую жизнь надо начинать с чистого листа во всех смыслах, ни разу не оглядываясь назад. И на чистом листе теперь будет написано только её имя – Оля.              Их знакомство как подарок, свалившийся с небес в самые неблагоприятные для Саши моменты. Правда, оно было не совсем случайным – Саша тогда приложил немного усилий, чтобы очаровательная соседка напротив, та самая, что доставала его своей скрипкой и днем и вечером, обратила на него свое внимание. Будто она могла предположить, что через дорогу от неё живет такой парень. Он позвонил ей, хитростью украл у неё минут пять или шесть, а потом следом за ней отправился в консерваторию на концерт, дождался её выступления, а после этого вручил букет белых роз. Но все перечеркнула та роковая ночь со стрельбой и омоновцами, штурмовавшими скромный домик Царевых. Саша проходит сегодня мимо их дачи и видит, что кое-где ещё видны дырки от пуль, но заметно, что мелкие ремонтные работы тут уже проводились. Он все забывает спросить у Космоса, не устроили ли знакомые отца их семье выволочку за такой ущерб. Хочется верить, что все обошлось мирно.             А вот и дом Ольги, где она проживает вместе со своей бабушкой. Низенькая и худенькая старушка первая заприметила молодого человека у калитки и с важностью бдительного охранника уставилась на него. Ни приятная наружность, ни букет цветов её не подкупили. Скорее наоборот – насторожили.              – Здравствуйте, а вам кого? – поинтересовалась она. Его бабушка вряд ли узнала, а может быть, притворилась, что впервые видит.             – Добрый день, мне бы Олю, – вежливо ответил Белов, справедливо, но не без иронии приняв строгий тон старушки, ненароком сравнив её с надзирателем, охраняющим в замке заточенную принцессу. Баба Лиза не была предупреждена внучкой, потому отказать гостю прямо с порога не решилась, еще не догадываясь, как пожалеет об этом спустя месяц. Ей пришлось позвать Олю, и та вскоре вышла к Саше в светлой курточке. Её светло-каштановые волосы отливали золотом под скользкими солнечными лучами, которые выглянули всего на миг и снова спрятались. Непослушные пряди она прятала за ухо, глядя на Белова немного застенчиво, но с неумело скрываемой радостью, не без удивления, но зачарованно.              – Привет, – говорит она, – давно не виделись.              – Давненько. Держи вот, это тебе. – Он дарит ей букет, и она подходит ещё ближе к нему, чтобы забрать подарок. – Увидел их и сразу вспомнил про тот концерт, про нашу первую встречу.             – Да, только тот букет был поскромнее, – улыбается, а сама прячет улыбку за цветами.             – Отвыкай от скромных букетов, Олька. Теперь только такие будут. – Самоуверенно заявляет, а потом вдруг ловит себя на мысли, что все могло измениться за полтора года, он угадывает по взгляду Ольги, что слишком торопится.              – Теперь? – задумчиво переспросила Оля. – Саш, я…             – Понимаю, – тут же прервал её Белов. Он почему-то боялся дать ей закончить. – Опоздал, да?             – Нет, я не об этом. Просто… Если честно, то я не ожидала, что ты вернешься. Ты исчез тогда так внезапно. Стрельба, которая здесь была, это… Боже, она мне потом месяцами снилась! Я думала, что тебя… убили тогда. Казалось, что невозможно было выжить. Так стреляли…              – Оль…             – Нет, погоди! Дай мне закончить. – Она нервничала, краснела, прятала глаза, а потом снова вглядывалась в лицо покорно слушающего её молодого человека в черном пальто. Он вроде все тот же, а вроде другой. Или она просто в прошлый раз его плохо рассмотрела? А что, собственно, можно рассмотреть за одну встречу? Она нашла его в тот день и в тот же день потеряла. Думала, что навсегда. Надеялась, а потом смирилась. Неужели заставит проходить все по новой? – Я до сих пор глазам своим не верю, – улыбнулась она, перекладывая букет из руки в руку. – Прошло полтора года. И вот ты объявился, а я даже не готовилась к нашей встрече. Вот наговорила всякой чепухи… Сама не знаю, что…             – Оль, – он сделал шаг к ней, и единственной помехой между ними была лишь низенькая калитка, – я понимаю все. Свалился как снег на голову. Но у меня есть объяснение. Я хочу тебе все рассказать, все как было и как есть.             – Ты хочешь поговорить прямо сейчас? – Ей так хотелось прикоснуться к нему, но она побаивалась. Саша все ещё был для неё почти незнакомцем. Кажется, будто короткий сон из прошлого повторяется и блещет абсолютно новыми красками. Наверное, то, что довелось ей пережить в один из теплый осенних деньков 1989 года, ушло безвозвратно, а взамен появляется нечто иное, но все такое же особенное, непредсказуемое. – Будем заново знакомиться? – смеется она, и Белов засматривается на сияющую улыбку, которая возвращает на землю весну как по волшебству.             – Я ради этого сюда и приехал, – отвечает он. – Знаешь, трясся, как пацан на утреннике. Думал, приеду. Не примет, так хоть все объясню по-человечески. А потом представлял, как меня здесь встретит какой-нибудь пианист худощавый и с сигареткой в зубах. Представлял, как он потом зубов недосчитается.             Оля снова рассмеялась.             – Ну и фантазия у тебя! Почему именно пианист? Почему с сигареткой?             – Не знаю. Консерватория все-таки, все дела. Тебе чай с музыкантами интереснее, а я ведь в этом полный ноль.             Разрумянилась и смотрит на него, любуется, глаз не отводит, наслаждается. До чего же глаза у него необыкновенные! Так бы и глядела в них вечно, не отворачивалась, не отлучалась. Аж голова кружиться начинает. Вроде не холодно, а дрожит, и при каждом взгляде вспыхивает как свечка, пылает и клонится к нему все ближе. Таким уж теплом от него веет.             – Ну и подумаешь, – отвечает беззаботно, наклоняя голову, заманчиво улыбается, – зато ни один музыкант не знает, какой в мире самый большой вулкан.             – Так и я уж забыл, – махнул рукой Саша. – У меня вот здесь похлеще всякого вулкана будет, – он постучал себя в грудь кулаком и точно так же немного смущенно опустил голову.             – Подождешь меня? – шепчет Оля. – Я быстренько переоденусь.             – Буду ждать столько, сколько нужно. Иди давай.             Она убежала в дом, оставив после себя легкий ягодный аромат посреди зимнего сада. Белов выдохнул свободно и поднял глаза к нему. Плотные облака дали трещину, и сквозь них проглядывалось теперь голубое чистое небо.        Нью-Йорк       Музыка в буквальном смысле давит на уши, громкость в плеере почти на пределе, но порой кажется, что даже сквозь неё она слышит неугомонный визг и плач ребенка. Новый учебный материал не желает усваиваться и приживаться в голове студентки, и бедняге приходится перечитывать строки и абзацы несколько раз, но и в этом случае толк едва ли есть.             Плейлист уже заканчивается, остается две или три песни, но от музыки уже болит голова. Нервничая, Виктория вертится на крутящемся кресле, упорно смотрит в книгу, потом резко встает, продолжая заучивать и теперь уже ходить по комнате взад-вперед. Невозможно. Мозг сейчас закипит и взорвется. Отвлекающая рок-композиция доводит до сумасшествия. Холмогорова в конце концов бросает книгу, выдергивает наушники и её натерпевшиеся уши сталкиваются с неутихающим криком с первого этажа. Девушка спускается туда и застает вполне обыденную картину: восьмимесячная девочка плачет в своей кроватке, тетя Аня убирается, но тут же забывает о своем занятии, как только замечает на лестнице Вику.             – Успокой её, я прошу тебя, у меня сейчас голова треснет!              Анна Львовна разгибается и с мольбой глядит на племянницу.             – Ещё неизвестно, чья голова треснет первая. Я сделала все, что могла. Малышку надо покормить.             – Так покорми, в чем проблема?             – Она не наедается этой смесью. Ей нужно молоко, Вика. Твое молоко.             – Я не могу. У меня скоро экзамен. Я должна подготовиться, а она орет так, что окна в квартире сейчас разлетятся. Вы, кажется, обещали мне помогать с ней. И где ваша помощь? Мне теперь учебу бросать?             – Никто не говорит, что нужно бросать учебу, и… Разве мы тебе не помогаем? – Тетю Аню уже почти не шокировали слова племянницы. Послеродовая депрессия слегка затянулась. Вика с первого дня не проявляла к дочери никакого интереса и никаких эмоций, кроме одной единственной – неприязни.              – Ладно, – пожала плечами Виктория, – что я должна делать и сколько это займет?             – Ты что, как в первый раз? Просто покорми её грудью и уложи спать.             – Нет уж, хватит и кормежки, мне некогда! Вы сказали мне, что на моей учебе этот ребенок никак не отразится. Я ведь хотела сделать аборт, сразу хотела.             – Но ты не сделала, – решительно напомнила тетка, – сама не сделала, и я тебя полностью поддержала. Мне казалось, что ты все поняла, что ценнее этой крохи для тебя ничего не будет. А теперь, когда вместо имени ты говоришь о ней «этот ребенок», вижу, что ты всячески стараешься быть отвратительной матерью, заставляешь себя её ненавидеть, а вместе с ней и нас всех. Ты родила её, чтобы она страдала? Чтобы отыграться на ней за все свои обиды? Не была бы ты мне племянницей, Вика, я бы лишила тебя родительских прав в ту же секунду. Здесь с этим строго, не как в России. И мне мерзко это говорить тебе сейчас, но твое поведение до того ужасно, что мне хочется впервые в жизни дать тебе годную оплеуху. И знаешь, ещё что? Маргарита со мной бы согласилась.             Как ножом по сердцу. Но не столько слова тетки, сколько собственный бесстыдный эгоизм, напускной, но слишком затянутый. Она с первых дней взяла на себя роль безуспешной матери и вжилась в неё, играла так увлеченно, что начинала сама верить. Она находила дела для себя даже тогда, когда их вообще не было, она уходила из дома и не возвращалась до глубокой ночи, ругала Анну Львовну за то, что та не спит и дожидается её прихода. Дядя Миша старался не замечать присутствие племянницы, делая это лишь ради избежания лишних скандалов. Виктория менялась до неузнаваемости с каждым новым днем, её раздражало все, что было связано с младенцем, и всякий раз, когда ей хотелось подойти к малышке, взять её на руки, получше рассмотреть её круглое симпатичное личико, она буквально била себя по этим самым рукам, будто собственное дитя было прокаженным.             В итоге она села и расплакалась. Сердце разрывалось на мелкие частички. Она не понимала, что делает и зачем. Не понимала, откуда в ней вдруг взялось столько злости. А главное – на кого? Тетя Аня сотню, тысячу, миллион раз права! И никакие отговорки, которым грош цена, не оправдывали её глупого поведения. Да, она грезила сыном, а получилась дочь. А почему сыном? Чтобы каждый день называть его Сашей и утешать себя этим? Невероятная глупость, тупое ребячество, колыбельная для больного сердца. Девочка, которую она родила, взяла от отца куда больше, чем мог бы взять сын. Глаза, улыбка, которая иногда тенью проскакивала по её губам, – это было от Белова. Тетя Аня говорит, что цвет глаз может измениться. Но Вика была уверена, что с глазами её изменяющийся организм уже точно определился.             – Господи, какая же дура… – прошептала Вика, давя на свою голову руками с обеих сторон. – Ненавижу себя, ненавижу…              – Вика, девочка моя, хватит себя изводить. Неужели ты не понимаешь, что делаешь хуже только себе? А если тебе плохо, то и малышке плохо. Думаешь, она тебя не чувствует?              – Мы с ней едва знакомы… Что, если я ей вообще больше не нужна?              Доставая из колыбельки плачущую девочку, тетя Аня подсаживается к племяннице, укачивая малышку. Та начинала постепенно успокаиваться, и Анна Львовна дождалась, когда плач её стихнет, и ответила:             – Дурочка ты моя бедная, что ты говоришь? Вы с ней девять месяцев были неразлучны. Она нуждалась в тебе с первых дней своего появления и всегда будет нуждаться. Другое дело, что ты сознательно закрываешься от неё. Почему? Тебя пугают заботы?              – Нет… Меня пугает, что у меня все пошло наперекосяк. Я ведь не планировала ребенка… Не планировала быть матерью. Она тянет меня туда, откуда я бежала. Я не хотела больше никогда возвращаться в Москву, мне с таким трудом удалось забыть о ней, забыть о людях, которые там остались и ждут меня. Я не планировала говорить с отцом чаще, чем раз в полгода по телефону, я не планировала спрашивать у брата о Саше, и я много чего не планировала.             – Как ты можешь отрекаться от семьи, Вика? Да что с тобой происходит?             – Ничего… Я просто хотела жить иначе, жить здесь. А теперь… Я хочу домой, я хочу вернуться домой, теть Ань.             – Возьми её. Не думай о будущем. Вообще ни о чем не думай, кроме неё. Она – самая важная часть твоей жизни, и тебя в первую очередь должно волновать, как сделать лучше для неё. Попробуй покормить её, у тебя ведь получалось.             Вика несмело взяла девочку на руки и прижала к себе. Кормление грудью было не самой легкой задачей, но она делала это уже много раз, поэтому давно навострилась. Она прилегла на диван и долго глядела на проголодавшуюся малышку, жадно сосущую молоко. Осознание себя как матери к ней не могло прийти за секунду, она видела себя таковой лет через двадцать, не позже. Она не верила, что это её ребенок, не верила, что он от человека, которого она любила с самого детства и который всегда и со всеми поступал благородно, а вот её растоптал. А самое ужасное, что после этого она стала любить его ещё сильнее.             – Я вас оставлю, – прошептала тетя Аня, – как поест, я уложу её спать.             – А можно… я сама?             Тетя Аня улыбнулась, погладив племянницу по голове, и оставила этих двух наедине друг с другом, но не без малейшей доли присмотра.      

***

      Сегодня она впервые за несколько месяцев провела с малышкой больше получаса. Не имея понятия, как укладывать ребенка спать, она все же усердно старалась сделать это. Пришлось точно так же впервые поменять и подгузники. Как-то раз она наблюдала, как ловко управляется с ними тетя Аня. Казалось, что ничего сложного в этом нет. Однако повозиться пришлось. Только после этого девочка наконец спокойно и достаточно быстро уснула. Вика положила её в кроватку, тихонько присела рядом и принялась разглядывать её. Эта кроха даже не подозревает, с каким миром ей предстоит познакомиться. Однако в данную минуту Холмогоровой совсем не хотелось думать о будущем, которое почему-то было непременно сопряжено со страхами и бесконечными тревогами. Да, мир неидеален, и все в него приходят вот такими же маленькими и беззащитными, но разве не мать должна обеспечивать эту защиту? Вика теперь рассуждала об ответственности, что возлегла на неё с появлением дочери. Она жила все эти месяцы словно за каким-то высоким забором, постоянно слыша, как снаружи доносится плач, вылезая из норы лишь для того, чтобы столкнуться с упрекающими взглядами родственников, с терпеливо стиснутыми зубами, за скрежетом которых скрывались блистательные тирады, состоящие из обвинений.             Ей было не менее сложно уходить из дома и забываться в кругу друзей с неизвестными именами, танцевать и пытаться научить себя пить сомнительный алкоголь, прятаться за учебой, не проявляя к ней больше прежнего интереса. О чем она думала все это время – даже для неё остается загадкой. Захотелось пуститься во все тяжкие, будто с ней случилось непоправимое горе. И сейчас Виктория готова была порвать себя за это на сотни кусочков. Она поступала так, как никогда бы не поступила Холмогорова, дочь профессора астрофизики. Жизнь чуть не загнала её в капкан, вернее, не жизнь, а собственная жалость к себе. Подумаешь, неразделенная любовь… Она тысячу раз прокручивала у себя в голове различные исходы тех московских событий и всякий раз приходила к выводу, что ни в одном из них не была бы счастлива. С Сашей у них ничего бы не получилось. И она была слишком влюблена в него, чтобы сразу это понять и увидеть. Дочка, родившаяся от него, это, как ни крути, лучшее, что он мог ей оставить.              И единственное, что не исчезало, так это неуемная мысль о возвращении. Не ради Белова, нет. Душа просилась в родные края, в теплые объятия к родному отцу, в удушающие от переизбытка чувств братские загребущие руки. Поглядывая на дочку, Виктория улыбалась. Когда-нибудь девчонка обязательно познакомится со своими дедушкой и дядей и узнает, что такое сумасшедшая любовь.             – Ну как, спит? – Анна Львовна заглянула в детскую, которую отвели для малышки ещё до рождения.             – Спит. Так странно… Мне почему-то боязно её оставлять одну. Вдруг проснется, снова заплачет.             Тетя Аня незаметно перекрестилась и благодарно вскинула глаза к потолку.              – Ты передохни, я с ней посижу.             – Нет, все в полном порядке, я не устала.              Анна Львовна встала у кроватки и аккуратно поправила легкое одеяльце у внучки.             – Вик, тебе не кажется, что пора определиться с именем? Ты только ничего не подумай. Но я не знаю, как реагировать на твое внезапное пробуждение чувств. Быть может, пока ты настроена доброжелательно, пофантазируешь немного?             – Я вообще недостойна принимать таких решений. Вела себя как дрянь последняя. Оглядываясь назад, невольно представляю, чтобы мамочка так ко мне относилась. Страшно стало… Вы меня простите, теть Ань. Я просто… запуталась совсем. Повесила все не вас, её забросила. Но я читала, что так у многих бывает. – Всякое бывает, девочка. Я тоже виновата, я не пыталась говорить с тобой, закрывала на все глаза, сама играла в «дочки-матери»… Миша ругал меня, что я молчу. А мне в радость с ней возиться. Только чуть позже я ясно увидела, что без мамы ей никак нельзя, да и тебе без неё нельзя. Ты ведь себя чуть не утопила, Вика. И из-за чего? – Дура потому что! – Ты хотела другой жизни, но при желании можно все устроить правильно, а ты сделала из девочки помеху. Никто ведь не лишает тебя права учиться, бегать на свидания и гулять в свое удовольствие. Но поступать вот так, бросать её как ненужную игрушку. – Мне очень стыдно, теть Ань, очень! – Виктория стерла с щеки непрошеную слезу и постаралась взять себя в руки. – Прошу вас… Анна Львовна успокоилась, приобняла племянницу и похлопала по спине. – Ну ладно. Ты все-таки подумай, как её назвать. Я помню, ты хотела мальчика назвать Александром. Так назови дочь Александрой. – Что, как в «Москва слезам не верит»? – усмехнулась Холмогорова. – Ну да, только в нашей интерпретации скорее уж «Нью-Йорк слезам не верит», – рассмеялась тетка. – Нет, – покачала головой Холмогорова и пересела на подоконник, взглянув на застроенную городскую улицу, раскинувшуюся под атласным покрывалом вечернего ванильного неба. – Я все эти девять месяцев думала, что у меня будет сын. Даже ходила в детские магазинчики, присматривала одежду для мальчишки. Если я назову её Сашей, то это имя будет словно чужое, понимаешь? Оно не предназначалось ей.       – Понимаю.             – Теть Ань, я хочу её в честь мамы назвать. Маргариткой.       Женщина расплылась в широкой улыбке, а потом на её ресницах задрожали крошечные слезинки. Лучшего имени, кажется, и не сыскать. Невозможно уже и вообразить, что девочка будет названа иначе. Признаться, тетя Аня и сама думала над именем любимой сестры, но почему-то боялась предложить это Виктории, считая, что та снова все испортит своим мерзким отношением и опаляющим безразличием.             – Маргаритка. А отчество ты ей какое дашь?             – Можно ведь выбрать любое, если отца нет?             – Почему же нет?..             – Потому что он сам так захотел. Он решил, что так будет правильно, и, как всегда, не ошибся.              Анна Львовна не стала ни в чем её переубеждать. Ведь этой истории о Саше она совсем не знает и все, что произошло между ними, остается только между ними.        Москва       Очередной бокал коньяка был не лишним. В конце концов он здесь именно ради этого – напиться и забыться. Хотя бы на один вечерок. Вот только непонятно, что его так гложет изнутри в свои двадцать лет, что он уже так рьяно пытается обезоружить память, ликвидировать её, послать на все четыре стороны самыми погаными словами.             Коньяк бьет по мозгам, и на какое-то время начинает казаться, что помещение кружится и кружит тебя, как в карусели. Но вот взгляд застревает на пышногрудой блондинке, примостившейся у барной стойки. Она тоже его заметила и заманчиво поманила пальчиком. Пчёлкин не подошел, а почти что подлетел к ней, на ходу бросая дежурный комплимент, предлагая выпивку, да и вообще все, что она только пожелает.             – А ты что же, малыш, все можешь? – тут же подхватила она, но не на полном серьезе. Очевидно, что ей раньше уже приходилось сталкиваться вот с такими юными королями мира, которые наутро платили по тарифу и в лучшем случае обещали позвонить. Так что она ни на что не надеялась.             – Сегодня все могу, – честно ответил Пчёла.             – А звать-то тебя как, всемогущий?             – Виктор.             – М, а меня…             – А тебя Виктория, да?             – Нет, – покачала головой удивленная девушка, – Ангелина.              – Жаль, очень жаль… – грустно отвернулся Пчёлкин и даже, кажется, обиделся. – Опять прокол, значит.             – В каком смысле?             – Да!.. Не бери в голову, Геля. Поехали лучше ко мне. Поедешь?             Она не стала отвечать. Просто потянулась за ним, успев только схватить куртку.              В его квартире было уже не до разговоров. Парню нужно было срочно и очень быстро получить то, ради чего он её сюда привез. Поэтому в паре моментов он был даже больше агрессивен, чем просто настойчив.             – Куда же ты так торопишься-то? – смеялась она, пытаясь для вида сопротивляться. – Темпераментный ты мой.             – Твой, твой, – возбужденно прошептал он, разрывая её платье и кусая неприкрытую шею.             Их бурное соитие взяло свое начало в прихожей и продолжилось в спальне, до которой они добрались, срывая друг с друга одежду и оставляя на полу как следы своей страсти. Рваные стоны сотрясали квартиру с только недавно законченным ремонтом и наверняка добрались до соседей, потому что кто-то соизволил постучать молодым балагурам сверху. Витя едва обратил на это внимание, но, когда там повторили свое предупреждение, был готов уже взяться за пистолет.              – Да ладно, забей на них, – Ангелина потянула его обратно к себе и оседлала сверху, принимаясь скакать на нем, совершенно срывая ему крышу своей подмахивающей в такт грудью.             Его жаркие развлечения со знойной блондинкой закончились под утро, когда он первый выдохся и просто заснул. Она ещё немного повалялась под его рукой, а потом её тоже сморило.              Пчёле казалось, что вот таким вот способом он сможет выбивать из своей головы любые мысли о Вике. Он не видел её почти два года. Никаких вестей о ней нет. И он был бы рад навсегда избавиться от странного ощущения боли где-то внутри, если бы не повторяющиеся даже после пьяного угара сны. И снится ему тот их единственный поцелуй недалеко от беседки. Снится пощечина, которую он получил сразу же после своего наглого порыва. Снится, как она позже, остыв, извинилась перед ним, и он перед ней – тоже. А ещё снится её блеск в глазах. Ей понравилось. Что бы она ни говорила, как бы ни отталкивала, ей было приятно. И он в этом уверен на миллион процентов до сих пор. Сложись все иначе, он бы сделал все возможное и невозможное, чтобы она забыла Белого, чтобы осталась с ним, чтобы полюбила его только не как ребенок, а как женщина. По-настоящему.              Очнувшись, он видит на наручных часах стрелку, показывающую ровно полдень. С кухни доносится какой-то вкусный запах и слышится лязганье посуды. Да, он помнит, чем вчера закончился обычный вечер в «Метле» в общем-то ничем необычным. Перебираясь на кухню, он действительно застает на ней Ангелину, накинувшую его рубашку и жарящей омлет у плиты.             – Проснулся? А я решила завтрак приготовить.             – Опа… А у меня че, еда есть? – искренне изумился Пчёлкин.             – Ну, это громко сказано, – рассмеялась белокурая Ангелина, – кроме яиц и засушенного остатка колбасы, я ничего не нашла.             – Понятно. Мне кто-нибудь звонил?             – Я бы разбудила. Иди умывайся, у меня почти все готово.             Витя все ещё с трудом вникал в реальность происходящего. А потом до него дошло, что он просто ещё не заплатил, иначе она бы тут не вертелась в его рубашке.              – Блин, за жратву теперь ещё доплачивать, – ругался он негромко, заходя в ванную.             После душа в голове немного прояснилось. Завтрак и вправду получился отменным.             – Вкусно! – подытожил Витя, разобравшись с последним куском. – Но ты не обязана была.             – Знаю. Просто я так захотела. Мне показалось вчера, что ты такой несчастный, так что я просто решила сделать тебе что-нибудь приятное.             – Ну спасибо. – Он выпил рюмку водки ради похмелья и тут же закурил. – А с чего ты взяла, что я несчастный?             – А такие, как я, к счастливым мужикам не попадают. Ладно, Виктор, я пошла собираться. И спасибо тебе за чудесную ночь. – Она прильнула к его губам ненадолго, облизнув на прощание и вскоре исчезла, не забрав предназначенные ей деньги. У Пчёлкина такое впервые. Даже проститутки, оказывается, могут быть альтруистками. До конца не верилось, но это явление только что вышло из его подъезда и куда-то спокойненько себе пошло. А потом она исчезла из вида и из его жизни, даже в «Метле» он её потом больше не видел. Да и не сильно искал.       Нью-Йорк       Разговоры с отцом в последнее время так редки, что она уже начала немного забывать его голос. Сам он точно так же звонил не слишком часто и отказался от приглашения приехать сюда ещё до рождения Риты. Виктория подумала, что он злится на неё, скучает безумно и, чтобы лишний раз не бередить душу, не звонит. Он до сих пор не в курсе, что стал дедушкой. И сейчас Вика, держа телефонную трубку в руке, пыталась настроить себя на беседу с папой, в которой снова собирается умолчать о главном.             Набирает номер и резко сбрасывает. Нет, она никогда не решится! Трусиха! Набирает номер ещё раз и дожидается гудков. К телефону долго никто не подходит, и она уже собирается отключаться, как вдруг на том конце провода слышит голос Юрия Ростиславовича.             – Папа! Это я!             – Вика? Дочка! – радуется, наверное, прыгает до потолка от счастья (естественно в мыслях). – Ты совсем пропащая, ни звонков, ни телеграмм. Совсем нас забыла…              – Прости, па. Столько навалилось просто, я никак не могла выкроить время, чтобы позвонить.             – Ну а письмо? Или у вас что, почту отменили?             – Да сейчас уже письма никто не пишет, па, – корит и ругает себя за то, что так подло отрешалась от отца. Слезы стоят в глазах. – Расскажи, как вы там?             – Да у нас все по-старому, дочка, все хорошо.             – Да? Что-то не очень заметно по твоему расстроенному голосу. Космос буйствует?             – Космос… Да я его практически не вижу, Вик. Пересекаемся за неделю от силы раза три.             – Неужели нашлась та самая чокнутая, которая его полюбила? – невольно рассмеялась Вика.             – Если бы…              – Ну а что тогда? Пап, давай не томи, рассказывай.             – У нас здесь сейчас такое творится, дочка, что всего и не расскажешь. Это, наверное, даже и хорошо, что ты там, далеко. Беззаконие здесь настоящее, Вика. У вас там небось показывают по телевизору.             – Я не смотрю, пап. Скажи, что с Косом?             – Бандитствует помаленьку – вот что!             – В смысле? – Вика уселась на свой любимый подоконник.              – Саша Белов вернулся недавно в Москву, занимаются теперь вчетвером каким-то сомнительным бизнесом. Сомнительным, если не сказать больше. В общем, Космоса дома не бывает, все носятся по каким-то делам, а я все боюсь, как бы они не стали героями безрадостного новостного репортажа.             Нельзя сказать, чтобы Викторию удивило такое развитие событий. Космос и его друзья давно к этому шли и в конце концов достигли желаемого, но как на все это мог согласиться Саша? Холмогорова почти не имела понятия, как он жил последние полтора года. Кос говорил лишь, что он на время покинул Москву, а об остальном история благополучно умалчивает. Да и стоит ли выяснять подробности? Очевидно, что жизнь у него потихоньку стала налаживаться, и больше никто не пытается засадить его в тюрьму за преступление, которого он не совершал. Значит, и Космос все уладил, и его тайна по-прежнему надежно хранится. О том, что действительно произошло тогда в Раменском, знают только он и она.             – В общем, такие вот пироги, Вика, – измученно вздохнул отец. – Я по тебе ужасно соскучился. До такой степени, что действительно подумываю бросить все да приехать к тебе. Как там твоя учеба, солнышко?             – С учебой все хорошо, не волнуйся. Правда, был тут небольшой период затмения… – Вика взглянула на маленькую Риту, что лежала в кроватке.              – А что случилось? – напрягся Юрий Ростиславович.             – Да нет, уже все в ажуре, па, честно. Только вот знаешь, что?.. Ты не спеши собирать чемоданы. Наверное, совсем скоро я сама приеду.             – Как это – приедешь? – после недолгого молчания спросил он. – Что-то не клеится? В чем дело?             – Пап, успокойся, все у меня клеится, я в порядке. Просто хочу вернуться, но это будет не завтра и даже не через месяц. Я должна закончить учебу. И только после этого я приеду. И мы снова будем жить одной большой дружной семьей.             Говоря об этом, Вика мечтательно улыбалась и радовалась. Если бы не школа, она взяла бы билет до Москвы уже завтра, но спешка в этом деле лишняя. У неё остались незаконченные дела, остались здесь близкие люди, которых она не может бросить и молча уехать. Америка стала для неё родной за короткие полтора года, успела прилипнуть к сердцу, да и в конце концов – это родина её дочери.             – Пап, у меня для тебя есть один сюрприз, – тихонько заявила Холмогорова.             – Какой же?             – Тебе понравится. Я вернусь, и ты все увидишь своими глазами, хорошо?             – Долго ведь тебя ещё ждать, доченька…             – Недолго, папуль. Обещаю.              Этот разговор не мог закончиться иначе. Она вселила в отца надежду на неминуемую встречу, она заинтриговала его, хотя начала подготавливать к названному сюрпризу слишком рано. Её учеба кончится не раньше 1992 года, к тому моменту Маргаритка уже немного подрастет.