#5
22 апреля 2020 г. в 20:36
Когда Ранг втянулся и смирился со своим незаслуженным особым положением, воспринимать все остальное, происходящее на «Темных вечерах», стало проще. Студенты все-таки не только пили и коннектились здесь. Они действительно обсуждали самые разные вопросы и ставили эксперименты — больше философские или психологические, чем научные, но… занятные. Чтобы «расширить угол зрения», «открыть в себе смелость» и «углубиться в суть», в ход шло электричество, сомнительные болезненные практики, психотропные присадки, химический дым, самоуничтожающиеся вирусы, временно блокирующие некоторые сегменты нейросети, и, конечно, мнемохирургия. Деструкция, о которой Фройд говорил без осуждения, превращала одних мехов в других. Некоторым, понял Ранг, она давала голос. Некоторых стимулировала… в творчестве или интерфейсе.
Ранг все еще считал, что если тебе требуется отскабливать от себя стружку, чтобы принять свой корпус, тебе путь на терапию, а не в общество, где это будут поощрять, а два студента медицинского будут спорить за право тебя порезать. И Фройд должен был считать так же. Однако наблюдение завораживало, а оставаться зрителем у Ранга на «Темных вечерах» не получалось. Он всякий раз увлекался и становился частью процесса.
Нельзя сказать, что неохотно. Он все еще смущался странной популярности, но поддавался ей. Трепан сам развил этот пунктик у членов своего клуба: чем меньше тебе диктует твой альтмод, тем более ты совершенен. Теперь ему приходилось мириться с воплощением бесполезности. Ранга окружали вниманием, близким к подобострастию. Фройд посмеивался, но никак не комментировал, и Ранг в каком-то смысле назло ему решился подыгрывать. Теперь он принимал решения, когда его вентсистемы заполняли вытяжки из живых мехов, а цепи коротило от маленьких зажимов, подсунутых к внешним контактам нейросети. Теперь он стал «осью маленькой вселенной», как Эйрахнид и обещала.
В самом начале Ранг спросил у Фройда, почему он здесь. «Стихи и… наркотики и беспорядочный интерфейс — это на тебя не похоже», — сказал он, отчасти чтобы логическим ответом усыпить ревность, просыпавшуюся, когда другие мехи трогали великолепные, длинные, притягательные руки Фройда. Отчасти — чтобы правда понять.
«Все здесь доказывает мою теорию, — отозвался Фройд. — Коллеги позволяют мне слушать и наблюдать. Я знаю все об их… самых интимных переживаниях. И я убеждаюсь, что прав. Поэзия и музыка, которые здесь в чести, не самый точный инструмент передачи эмоций. Я далек от метафор, Ранг. Хорошо, что нас не слышат другие, но, признаться, я максимально приземлен. Правда, в отличие от Флэтлайна, умею притворяться ценителем. Я в восторге от того многообразия форм, которые способны принимать девиации. Я готов изучать их вечность. Деструктивность — всего лишь симптом. И форма освобождения».
Принимая свою роль в «Темных вечерах», Ранг подтверждал его слова. Деструктивность стала его формой освобождения, а коннект превратился в символичный акт творчества. Теперь сцены взаимодействия и правда больше напоминали интерфейс. Альтмод Ранга привлекал и возбуждал членов клуба больше, чем его непритязательный внешний вид в другой форме. Он был неприкаянной деталью всю жизнь, и тут его вознесли на пьедестал. Сопротивляться не хотелось. Ранг не всегда четко запоминал, что именно с ним делают: длинная глосса Сандера размазывала по его бокам масло под звучание лязгающих, мрачных од Мортилусу. Эйрахнид оплетала его тросами, стимулируя трансформационные швы, но мешая вернуться в робомод. Он становился переходником для многих мехов сразу и точно освещал своей искрой инт-системы любителей на ком-нибудь посидеть — просто никогда не видел со стороны, насколько пошло и отталкивающе это смотрится. Зато, участвуя, он получал эмоции и разрядку, о которых раньше помыслить не мог.
Фройд всегда только наблюдал. Ранг втайне надеялся, что он хоть немного ревнует.
Трансформация стала для него единственной доступной формой выступления, творчества. Ранг хотел бы говорить так же выразительно, как Трепан, писать стихи или хотя бы создавать образы. Но он был так же примитивен и бессмысленен, как его альтмод. У него не получалось оторваться от реальности, о которой говорил Лоуб. Если он и пытался что-то сочинить и прочесть, то ждал, пока остальные достигнут… глубокого уровня деструкции. И потом ему становилось стыдно и тяжело — соответствовать возвышенной идее «обнажения сути через творчество» у него не выходило. Возможно, ему, как Фройду, стоило отстраниться и выбрать позицию зрителя с самого начала?
Он завидовал Фройду. И тем, с кем Фройд проводил здесь время. Пока популярность Ранга стремительно росла, пока он поддавался искушениям, Фройд так же пил, сплетал провода и упарывался, но — в тени. И все еще казался недостижимо далеким, более сдержанным, более мудрым и в меньшей степени забывающим, ради чего он здесь.
Ранг тоже хотел анализировать больше, чем превращаться в анализанта.
Иногда он предпринимал попытки смотреть отстраненно. Проще было — с теми, с кем он не успел в той или иной форме сблизиться. Сегодня, например, они сидели в стороне с мехом по имени Скаттерган, одним из немногих студентов-инженеров, которого пустили на «Темные вечера». Скаттерган сам к нему подсел, но скоро Ранг понял, что — не ради компании. С этого угла открывался наилучший вид на сцену, к которой Ранг уже привык, а потому не видел в ней ничего особенно занимательно. Скаттерган любовался Хромдомом.
За исключением Сандера, от которого при всем желании не удалось бы скрыться, Ранг почти не взаимодействовал с мнемохирургами на «Темных вечерах». Его по-своему завораживала та легкость, с которой можно познать тайные чаяния другого меха, узнать его проблемы, сразу понять, какая помощь ему нужна. Трепан часто устраивал сеансы со всеми желающими, с обязательным общественным обсуждением после. Это презрение к этике с обеих сторон — и специалиста, и пациента — было грязнее любого пьяного интерфейса, с точки зрения Ранга. Он помалкивал о своем мнении, но сам отказывался от препарирования мозга. Конечно, у студентов в иглах заблокированы функции насильственного взлома, скачки, расшифровки закодированной информации, и ни Трепан, ни остальные не могли проникнуть в директории, куда их не захотели бы пустить. Но Ранг не настолько доверял своему мозговому модулю. Корпус вот предал его очень быстро! Оставалось держаться за то, что осталось. Нечего в его голове делать Трепану, который и так недолюбливает его, или Сандеру с его болезненным интересом к смерти, или Эйрахнид с ее склонностью все превращать в поэтические пророчества. Они могли бы быстро вскрыть, как он труслив, растерян, сбит с толку, унижен и одновременно вдохновлен чужим вниманием… и как сохнет по Фройду. Нет уж! К счастью, все эксперименты и правда проводились только по взаимному согласию.
А Хромдом, в общем-то, и не интересовался публичными экспериментами. Ранг до сих пор ничего о нем толком не знал: его не трогали, он общался, с кем хотел сам, причем так тихо и незаметно, что Ранг всего раз слышал его голос. Тихий, надломленный, похожий на голос умирающего. Хромдом был самой загадочной фигурой на «Темных вечерах», все говорили, что он в трауре, что близок к добровольному уходу (вряд ли из института, хотя никто не уточнял). Его совершенно точно считали столь же притягательным, как Ранга с его бессмысленным альтмодом или эксцентричную Эйрахнид. На всех встречах, которые Ранг посещал, Хромдом держался обособленно и обычно исступленно целовался с каким-нибудь мехом на коленях. Уже пару раз Ранг осознал смену партнеров: они были похожи, некрупные, без откровенных деталей наземного или летного альтмодов, со шлемами, легко ложившимися в ладонь Хромдома. Его пальцы казались еще длиннее из-за игл, которые он никогда не убирал. В этом было что-то дикое, будто он не мог себя контролировать. И некоторые это тоже находили привлекательным.
Вот, Скаттерган, например.
Скаттерган пришел к Рангу со сферой, выпускающей влажный, горячий пар. Очередное изобретение Квикмикса, которое он щедро всем раздал. Скаттерган окунался в пар, тоскливо вентилировал, а потом снова выглядывал, интересуясь Хромдомом. Тот оплетал своего партнера длинными руками до скрежета, царапал иглами краску и часто вздрагивал. У них тоже была сфера, и то, как трясло и коротило обоих, подсказывало, что влажный пар они используют, не думая о технике безопасности. Это, видимо, придавало их прилюдному, но абсолютно бесшумному и крайне скованному интерфейсу болезненной остроты.
А еще пар явно обострял рецепторы. Датчики Ранга уже реагировали на запах масла Скаттергана и на вкус энергона. Вибрации от музыки ощущались отчетливей.
— Прости, — сказал он Скаттергану. — Ты не знаешь, что случилось с Махом?
— С кем? — не отводя взгляда от Хромдома, спросил тот.
— Ну… предыдущий… я не уверен, — здесь было принято обсуждать открыто все, что выносилось на всеобщее обозрение, так что вопрос не был бестактным по местным меркам. Однако Ранг все равно стеснялся. — Партнер? Он был с Хромдомом. И он перестал приходить…
Скаттерган пожал плечами:
— Не важно. Он был временным. Все — временные.
— Почему? — спросил Ранг. На «Темных вечерах» поощряли свободные отношения — как еще одну форму поиска. И все равно Хромдом умудрялся напустить ауру загадочности на свои эксгибиционистские коннекты.
— Он не может забыть свою любовь. Поэтому он здесь. Хотел бы я, чтобы меня кто-то так любил, — тоскливо окунувшись в пар, Скаттерган добавил: — Или хотя бы притворялся.
Похоже, что он мечтал оказаться на месте нынешнего «временного партнера» Хромдома. Пока тот царапал и вдавливал в себя другого, Скаттерган нервно потирал ладонью запястье. Кто-то посмелее на его месте стимулировал бы себя без зазрения совести, на «Темных вечерах» не смущались естественного возбуждения. Но он вел себя как обычный влюбленный, не отягощенный философскими концепциями. Оттого он казался… нормальным. Приятным.
Ранг в глубине искры ощущал себя так же: он мог только смотреть на то, как Фройд позволяет Сандеру почти проглатывать его кисть: светлая фигура, растворяющаяся в огромной широкой тени. Когда он их видел, то едва побарывал желание стянуть очки и нервно впиться в них пальцами, лишь бы не сдаться и не запустить руки себе в порт. Это происходило прямо сейчас. Сандер прижимал Фройда к стене; тупые шипы на его грудном отсеке с двух сторон окружали светлый шлем. Искрило ли что-то между ними внизу, Ранг не смотрел нарочно. Прожорливой интимной прелюдии вполне достаточно.
— Что случилось? — он заставил себя отвести взгляд.
— У него был конжункс. Пи-пи-пивот, — Скаттерган запнулся на имени, будто его замкнуло, и закинул в рот какую-то продолговатую пластинку. — Он ушел из института.
«Конжункс» — громкое слово. Они могли вступить в отношения, но не зарегистрировать статус. Не будучи студентами! Значит, Хромдом склонен к преувеличенной романтизации? И, возможно, излишнему драматизму…
— Это же не значит, что они больше не могут встречаться?
— Вся жизнь Хромдома здес-с-сь, — Скаттерган вдруг зашипел, но тут же извинился: — П-п-прости. Системный сбой. Он… он отдал себя науке. И взял это красивое, звучное имя вместо прежнего, — он мечтательно поднял взгляд к потолку, но явно не чтобы полюбоваться Эйрахнид, раскачивающейся там в облаке лилового пара. — Пивот предпочел его другой жизни… Для Хромдома он будто мертв. Как и другие, кем он… пытается утешиться.
— Он находит утешение от разбитой искры в прилюдных перезагрузках? — тихо переспросил Ранг. Ему вдруг стало неловко. Только он сравнивал себя со Скаттерганом, «нормальным влюбленным», как вдруг вспомнил, что периодически позволяет делать с собой Флэтлайну, Эйрахнид или тому же Сандеру. Собственная двуличность отталкивала. Фройд, конечно, не уходил из ИПИ… и не уйдет, ему прочат великолепное будущее в науке! Но он все равно недостижим.
— Ты не понимаешь, — протянул Скаттерган тоскливо.
— Не… не принимай на свой счет, — поторопился оправдаться Ранг. — Я предпочитаю не судить о ситуациях, о которых знаю слишком мало.
Хромдом запрокинул голову назад, толкнул сидевшего на нем меха локтями, прижал ладони к маске. Иглы звякнули, окружающие затихли — и Хромдом, горестно заскрипев, стоном это было не назвать, завозил остриями по визору.
— Он решил не умирать, но все равно то-то-тоскует, — Скаттерган, покачиваясь, придвинулся к Рангу. То, что он принял, явно расслабило его, сняло напряжение. Теперь его речь воспроизводилась с ошибками. — Это так грустно-о…
Скаттерган был под кайфом. Ранг взял у него из рук шар, чтобы хотя бы пар перестал обрабатывать поверхности его шлангов. Какой осадок потом попадает в фильтры — отличный вопрос к Квикмиксу… Хромдом в нескольких шагах от них отбивался от утешающих — и своего «временного партнера», и от Нокаута, который высказал опасения, что иглы могут повредить оптику, и от Лоуба, который, видимо, тоже встревожился из-за столь ярого размахивания инструментами. Не найдя выключатель, Ранг просто откатил шар подальше, а когда выпрямился, Скаттерган подался вперед и повис у него на плечах.
— Ты до… ый… бры… мех, Ра…, — сообщил он, путая слоги местами. — Я же… да… не думал… Ты мно… гих лучше тут, — еле выговорил он. — Хо… шо… рошо… что ты здесь.
И он прижался мокрыми губами к лицевой Ранга. Тот попробовал отстраниться, но Скаттерган потерял равновесие, они все-таки столкнулись, глосса прижалась к губам, и Ранг почувствовал что-то мягкое. Скаттерган протолкнул это Рангу в рот, целуясь и не позволяя отвернуться. Оно шипело во рту и слегка кололо датчики у шлюза.
Руки Скаттергана сползли с его шлема на плечи. Он захныкал. Ранг не решился ругаться, сплюнул маленький, похожий на кусочек резины, остаток почти растворившегося наркотика релаксанта, а потом усадил Скаттергана поудобнее рядом с собой.
— П-погоди… разве т-тебе не нравится Хромдом?..
— Каждый… сам вы… рает… бира… ет… с кем ему тос-к-ковать, — Скаттерган поднял на него оптику. — Ты в-выслушаешь меня?
Ранг кивнул. Отнимать от Скаттергана руки было страшно — вдруг свалится, — и он продолжал держать.
Скаттерган рассказывал о своей неразделенной любви, пьяный и почти отключающийся. У Ранга тоже начал сбоить вокалайзер, и он чаще только кивал. В стороне Хромдома уложили на пол, головой на колени Фройду — тот закрывал кистью, возможно, слишком исцарапанный визор. Нокаут, сидя рядом, разбавлял восстановитель для поверхности оптики. Если видеопоток Ранга не обманывал, кто-то при этом ласкал Хромдому активированный джампер, но, возможно, это была коварная игра света и теней, поскольку кто-нибудь вечно да загораживал от Ранга эту картину.
Ранг пытался сочувствовать Скаттергану изо всех сил, но было слишком непросто сосредоточиться. Он забылся ненадолго, потерял управление руками, и где-то в этот момент Скаттерган сполз к его паховой и ткнулся в нее лицевой. То, что они оба недавно рассосали, вспенилось у обоих во ртах, смешавшись с выпитым энергоном. Это придавало его ласке щекочущего жара.
Скаттерган очень старался сделать ему хорошо. Ранг вяло убеждал себя, что это не похоже на интерфейс с пациентом. Интерфейс с кем-то нуждающимся в его помощи. Это ведь самое низкое преступление для психотерапевта, да?
Но они не на разных ступенях. Они в одном клубе. Они оба свободны здесь… и могут немного облегчить напряжение друг друга.