Племя

Феаноро остаётся в тени. Он не выходит на свет, потому что злость лижет его в затылок, истязает его плоть, искажает его лицо. Яркий дух, старший принц, талантливый кузнец — Куруфинвэ не может заставить нолдор не слушать проклятого, коварного, тёмного и — исключительно по глупости и беспечности валар — прощённого. Не может прогнать Мелькора даже из своего дома, потому что сыновья и жена тоже зачем-то тянуться к этой грязи, находят в ней что-то интересное и необычное. Феаноро не в состоянии перечить воле простивших Мелькора валар. Но он в состоянии смотреть сквозь Мятежного, игнорировать его, делать вид, что валы не существует. Делать вид. Куруфинвэ ведёт войну сам с собой, испытывает свою волю, постоянно контролирует взгляд, который норовит зацепиться за фигуру Мелькора — хоть мимоходом. Всё потому что тёмный (о, Феаноро никогда не поверит в его раскаяние) всегда в центре внимания, его присутствие всегда чувствуется, и старший сын Финвэ всегда может определить, где находится Мятежный по своим обострённым чувствам, по тяжёлому чужому духу, по разлитой в мышцах злости. Он ведёт эту войну с собой каждый день. Он говорит себе, что Мелькора не существует. Он проигрывает, хоть некому засвидетельствовать это поражение. Феаноро ведь в тени, он тих и незаметен, он впервые позволяет себе рассмотреть чужое лицо, которое оказывается совсем обычным, простым. Таким, будто Мятежный один из нолдор. И на целый миг Куруфинвэ кажется, что он обманул сам себя. Он вообразил себе чудовище, мерзкую подземную тварь, которая должна сидеть на цепи в самом тёмном углу Мандоса. Но у валы густые тёмные волосы, просто заплетённые, его одежда сейчас самая обычная, его рукава закатаны, его руки сильные, словно привыкшие в работе, его спина широкая, нос острый, в уголках губ прячется улыбка. Мелькор стоит к Феаноро спиной, к Нерданэль лицом, и жена к Мятежному так опасно близко. Это было бы опасно, будь вала чудовищем. Но она ему улыбается, Мелькор взмахивает руками, подкрепляя жестами свои слова. Это самый обычный диалог, а у Феаноро от злости сводит челюсти. Он смотрит и почему-то не может сделать шаг ни вперёд, ни назад, как будто отыгрываясь за все те дни, что он игнорировал валу. Глядя — и злясь. На себя и на Мелькора, в большей степени на Мелькора. Потому что: «какое право имеешь ты, омерзительный преступник, убийца, гниющая падаль, осквернять своим присутствием воздух вокруг, нолдор вокруг, моих детей, мою жену рядом с тобой». Потому что: «ты — кто? Ты не должен даже иметь права говорить, раскрывать свой поганый рот, но они тебе внимают и тебя слушают. Почему?» Куруфинвэ моргает пытаясь развеять пелену гнева, что застилает глаза. Когда у него это получается, картина меняется. Две рыжие макушки маячат перед глазами, Амбаруссар подлетают к матери, один из близнецов цепляется за подол платья Нерданэль, а второй, второй… Улыбка у Мелькора становится шире, он протягивают свои белые открытые руки, он наклоняется. Феаноро выходит из тени прежде, чем чужие пальцы успевают коснуться макушки ребёнка. Куруфинвэ не говорит ничего, но говорят его глаза, и улыбки присутствующих таят, хотя мгновение назад им всем было так весело. Злость клокочет внутри, из-за неё сжимаются челюсти, а на языке так много оскорблений, злых слов, которые не должны слышать сыновья. Его маленькие мальчики. И Феаноро лишь неотрывно смотрит на Нерданэль, не прося, приказывая ей глазами. На её лице нет и тени страха — конечно, она никогда не боялась его и всегда умела успокоить злость одним своим прикосновением. Не сейчас, не в этот раз. «Забери близнецов», — он бросает ей в осанвэ. Слова такие тяжёлые, что не понятно, как жена не пошатывается под их весом. «Феаноро», — это тот спокойный, мирный тон, немного укоризненный, как будто она журит сыновей. Куруфинвэ сейчас не желает слушать. — Я не хочу, чтобы он подходил к моим детям, — ровно, мёртво. Этот он упирается в Феаноро тёмными глазами, тоже злыми теперь из-за этого пренебрежения, из-за того, что старший сын Финвэ продолжает делать вид, что Мелькора не существует. Не называет по имени, не смотрит в глаза. Только ведь в воздухе всё равно эта тяжесть, она становится сильнее, когда Питьо говорит: — Привет, атто, — но Нерданэль ладонями нежными, материнскими, накрывает две медные макушки. Она детям заговорщически шепчет: — Кажется, на кухне ещё остались рогалики. Что думаете? Амбаруссар думают, что рогалики — это прекрасно, улыбаются отцу, но лицо у него страшное — и они убегают, утягивают за руки мать. Феаноро думает, что руки надо за спину убрать, потому что кулаки сжимаются и хочется рвануться, ухватить чужую шею, чтобы отравленная кровь под тонкой кожей билась в руку. Хочется посмотреть на него, наконец, по-настоящему и злость свою ядовитую наружу выплеснуть. Чтобы не отравлял, не говорил, не учил, не обманывал нолдор. Потому что его слова ложь. Потому что Мелькор сам — ложь. Они молчат, хмурят брови, сверкают глазами, губы в две ниточки стягивают. Только Куруфинвэ всё держит руки за спиной, а у Мелькора ладони белые, сильные, открытые по самые локти. Мелькор держит их на виду, как будто демонстрируя безоружность, безопасность. И вала делает шаг первым. — Не подходи. — Боишься? — он улыбается. Его глаза теперь ближе, его лицо безмятежно, черты мягкие, доброжелательные, а лицо нолдо вырублено грубо и зло. Грозное выражение нерушимо, оно должно отталкивать Мелькора, как отталкивает всех в Валиноре. Но Мелькор — не все. — Тебя? Посаженного на цепь, заключённого, презренного, жалкого брата короля, проклятого всеми валар? Это тебя я должен бояться? — Не знал, что ты так почитаешь валар, — усмешка, издёвка. И Мелькор подходит, движется неуловимо, плавно. Быть рядом с ним не хочется, но Феаноро не позволяет себе скрыться обратно в тень, потому что это было бы унизительно, это было бы пораженим, как будто сейчас они с Мелькором ведут бой. — Ты обо мне ничего не знаешь, — говорит Куруфинвэ. Это бесполезный разговор, но они зачем-то его ведут. — Как и ты обо мне. Ведь легче считать меня монстром, что исказит твоих детей одним прикосновением, чем принять мои знания. Внутри неприятно колется осознание того, как чётко Мелькор разгадал мысли Феаноро. Колется понимание, что презрение Мятежного почему-то не оскорбляет, что голос у него спокойный, тягучий, медовый. Что вала от Куруфинвэ теперь в шаге расстояния. — Мне не нужны твои знания, — Феаноро застывает каменным изваянием, ему кажется, что Мелькор бросает на него тень, что Лаурелин тускнеет, что воздух становится ещё тяжелее просто от того, что они совсем рядом. От того, что они говорят. — Считаешь себя выше меня? — Безусловно, — но Мятежный на это лишь усмехается, как будто знает какую-то великую истину, сокрытую от Феаноро, как будто талантливейший, сильнейший из эльдар — ребёнок рядом с ним. И Куруфинвэ впервые в жизни чувствует себя нелепо, глупо. Злость от этого сильнее разгорается внутри. — Ты и впрямь талантлив, Феаноро, — вдруг говорит Мелькор. Его улыбка тает, и слова серьёзные, слова приятные. Глаза у Мелькора чёрные и огромные. Чудится, что в них и прячется чудовище, — ты как драгоценный камень, которому необходима огранка. Но ты сам себе ставишь палки в колёса, не позволяя помочь тебе. Кто знает, чего ты мог бы достичь, если бы у тебя был хороший наставник. У Куруфинвэ на мгновение захватывает дух. Он чувствует, как мягкие слова пытаются растравить душу, закованную в металл. Феаноро с ужасом понимает, что он их почти пропускает, что они кружат около огненного сердца и не горят от его невыносимого жара. Но лицо нолдо всё ещё каменно. Он говорит: — У меня есть наставник. А ты не смеешь ничему учить ни меня, ни кого бы то ни было. Феаноро ещё хочет добавить: «ты ничтожен». Феаноро хочет выплюнуть: «убирайся», но Мелькор протягивает белую раскрытую ладонь, накрывает ею пальцы Куруфинвэ. Этот жест такой простой, бесхитростный, личный, наглый, что старший сын Финвэ давится воздухом. И не убирает брезгливо свою руку, и не кривится, и ничего не говорит. Но говорит Мелькор: — И ничего не случилось. Мои руки обычные и тёплые. Я никому не причиню ими вреда. Ни твоему народу, ни твоим детям, — и вала ведёт своими пальцами по ладони, прикосновения его мягкие, как и голос Мятежного, нежные, действительно тёплые, даже немного щекотные, — ни тебе, — добавляет Мелькор шёпотом. Они близко. Они снова в тени, будто эта тень пришла вместе с Мелькором, с его чёрными глазами, с его сладкими словами, с его руками. — Не трогай меня, — но это получается тихо, не слишком зло и с опозданием. Но Феаноро всё же отбрасывает чужие руки с брезгливостью. Но Мелькор никуда не уходит. — Я смотрю на тебя и вижу твоё огненное сердце, твой талант, — говорит вала. Он не предпринимает более попыток прикоснуться руками, но прикасается к этому самому сердцу, звенит столетними оковами, а Феаноро не двигается, не гонит, не может выдохнуть своё: «не подходи к моему дому больше никогда». Потому что Мелькор продолжает: — Но твой гордый нрав мешает тебе. Мешает тебе стать великим. Сложно преодолеть себя, сделать шаг навстречу новому. Поверь, я знаю, это так же сложно, как обуздать свет Древ. Но ты сможешь. Феаноро. Мелькор усердно плетёт сеть лжи вокруг беззащитного сердца, а Куруфинвэ уже не пытается вырваться. Он не замечает, как его собственное грубое лицо меняется, как разглаживаются на миг все морщины, как губы чуть приоткрываются, выпуская резкий, горячий выдох, который тревожит кожу валы. — Тебе нужно так мало. Тебе нужно всего лишь открыться мне. Открыться? Феаноро запрокидывает голову, так что они с Мелькором почти сталкиваются носами, дыханиями, губами — почти. Чёрные глаза ласкают душу, ласкают окаменевшие внутренности, проникают в мысли и так легко надавливают, будто пытаясь вложить в голову Феаноро что-то важное, пытаясь подчинить. Куруфинвэ вдруг вздрагивает всем существом. Он отталкивает Мелькора от себя единым порывом тела и разума, чувствуя, как болезненный холод, противная пустота оказываются там, где был вала. Как сердце, оголённое, беззащитное, рвётся на мгновение навстречу. А потом Феаноро сковывает его железом злобы. — Убирайся, — получается сказать, хотя чёрные глаза предпринимают последнюю попытку прикоснуться, хотя они гладят так легко и нежно, хотя они знают, как может быть хорошо. Глаза — чудовища. Чудовище у Мелькора под кожей, — исчезни. Не подходи. Кажется, брови валы напоследок зло хмурятся. Перед глазами всё плывёт, сильное тело впервые в жизни Феаноро подводит. Когда он берёт себя в руки, Мелькора рядом нет — Куруфинвэ чувствует это. Он, будто в насмешку, Мятежного всегда чувствует. Нолдо испытывает себя и свою силу воли — он запрещает себе думать. Хоронит мысли, осколки воспоминаний под тяжёлым и холодным металлом. Отголоски слов Мелькора затихают, обрываются, таят. Пока не остаётся пустота, в которой Феаноро думает: «интересно, близнецы съели все рогалики?» Его тело оживает, оно двигается домой, к детям, к Нерданэль. Куруфинвэ ловит одного из близнецов на крыльце, подхватывает сына, кружит его, слышит его заливистый смех. Жена появляется в дверях — она в переднике, оглядывает его вопросительно, как будто: «чем всё кончилось?» Нерданэль, верно, ждала, что Мелькор останется на ужин, но Мелькор не появится здесь больше никогда. Здесь — и в мыслях Феаноро. По крайней мере, пока у него хватает духу вести эту войну с собой.