Folie a Deux

— Вы были на войне? Мальчик смотрел на него так пристально, что Изуне невольно хотелось исчезнуть. Сжаться в углу своего места рядом с окном и стать невидимым, едва различимым силуэтом, не привлекающим внимания других пассажиров. К его глубочайшему сожалению, невинный вопрос сидящего напротив ребенка привлек внимание и других. Сперва его матери — заинтересованно разглядывающей чужое бледное лицо. Заостряя внимание на глубоком шраме, пересекающем бровь и скулу сразу под глазом — боевой шрам, оставленный теми событиями, что их бедная Франция едва ли забудет в ближайшие пару десятилетний. Еще один мужчина сидел неподалеку от женщины с ребенком. Ранее он вдумчиво читал газету, слегка покачиваясь под стук колес, однако голос сына заставил его присмотреться к своему попутчику получше. Изуна нервно поджал губы. Он надеялся, что кто-то из них скажет своему отпрыску, что задавать вопросы незнакомцам невежливо. Однако они словно бы тоже ждали ответ. На его колено опустилась чужая рука и мужчина вздрогнул, обратив внимание на своего компаньона, все это время сидящего неподалеку. Этот жест мог показаться лишним, но Изуна не пытался убрать чужую руку, вместо этого благодарно кивнув. Так было спокойнее. Лучше думалось. — Прости, малыш. Но это не те вещи, о которых мы бы хотели вспоминать. Почему бы не оставить войну там, где она и кончилась? — улыбнулся его попутчик мальчишке. Тот смутился и отвернулся к окну, явно не обрадовавшись подобному сухому ответу. Изуна знал, чего он ждал. Чего-то грандиозного, списанного с плакатов, рекрутирующих едва созревших молодых людей вступать в ряды французской армии, но Учиха нес свою историю через две страны не для него. — Вы из… — однако женщина тут же замолкла, не осмелившись продолжить свою догадку. Незнакомец говорил на французском вполне сносно, без ошибок, однако акцент выдавал его с головой. Твердый, выступающий на гортанных французских звуках — он мог принадлежать лишь одной нации. — Да, все верно. — улыбка на лице незнакомца показалась снова. — Германия. Мюнхен. Больше никто не проронил ни слова от вдруг возникшей неловкости. Их попутчикам было не слишком комфортно ехать в одном купе с тем, кто всего два года назад считался врагом, находившимся по другую сторону фронта. Изуна не стал нарушать тишины. Вместо этого вновь нащупал под рубашкой кулон с крохотной железной баночкой и сделал несколько долгих вдохов. Помогло. Клермон встретил их безоблачной погодой, однако из-за сильного ветра, на улице все равно было прохладно. — У тебя глаз слегка покраснел. Не держи его долго на солнце. — произнес попутчик, положив руку на плечо Изуны. Тот нехотя кивнул. Глаз беспокоил его с самого начала поездки, но он не хотел скрывать его за повязкой. Некоторые люди косились на него из-за этого. Обращали внимание на слегка мутную и слишком светлую для черных как у него глаз радужку. Они бы удивились, скажи им Изуна, что все еще видит этим глазом. Вопреки шраму на лице. Видит, пусть и немного хуже, чем раньше. — Рад вернуться, да? На родину. — Да. Я очень люблю Францию. Его попутчик слегка улыбнулся. Изуна подумал, что он, наверное, не ждал от него ответа. Они остановились, разглядывая каменное здание вокзала, широкой аркой ведущего на главную улицу небольшого города. Прохожие то и дело оглядывались — быть может не привыкли к людям без багажа, стоящим на перроне уходящего поезда. — Я пока побуду в гостинице. Помнишь ее название? — тем временем обратился к Изуне его компаньон. — Да. — Если что-то пойдет не так — приходи. И поедем домой. — тихо продолжил мужчина. Изуна кивнул. Да, он помнил о чем они говорили. В лучшем случае его попутчик навестит его через пять часов. Изуне должно хватить, если, конечно, отец не прогонит своего ужасного сына с самого начала. Он был готов и к такому повороту. На самом деле он ждал его больше всего. Это был бы наипростейший исход. — Ты точно уверен, Изуна? — пальцы на его плече исчезли. — Ты не должен делать этого, если боишься… никто тебя не осудит. Изуна только вздрогнул, упрямо посмотрев на собеседника. — Я думаю, что давно уже ничего не боюсь. «И ты тоже.» — хотел сказать он, но смолчал. Мужчина лишь кивнул ему. Да. Худшее для них обоих давно случилось еще в окопной суматохе, когда затянувшаяся война едва не похоронила их всех заживо. Стало немного легче, когда плотно застроенный город понемногу сменился давным-давно развалившейся каменистой дорогой, ведущей в редкие дома на его окраинах. А те все еще стояли здесь. Заметно постаревшие с того момента как он ушел на фронт, однако не утратившие своей ухоженности. Деревянные и каменные. Чаще всего на два этажа. Изуна помнил что за люди здесь жили, и мог лишь порадоваться тому, что война не добралась до этих мест и не коснулась его прошлого своей гнилой рукой. Будто бы Изуна вернулся из кошмара в детство, но теперь совершенно не ощущал, что оно у него когда-либо было. Изуна остановился у узкой, заросшей сорняками дороги, ведущей к его дому. Волна неуверенности охватила его. На миг он подумал о том, чтобы действительно вернуться обратно на вокзал. Найти своего попутчика и уехать в Германию, однако в таком случае эта история осталась бы незавершенной. Он ведь приехал за этим. За своим концом, каким бы тот не был. Должен был покончить с чувством вины раз и навсегда. Война не дала ему поставить эту точку. Он мог бы сделать это сейчас. Изуна заставил себя идти дальше, не глядя на дома, утопающие в шевелящейся от ветра траве. От запах цветущей сирени слегка болела голова. Его дом находился в самом конце улицы. Рядом с виноградниками. Проходя мимо них, Изуна заметил что большая часть поля давным давно высохла, представляя из себя лишь торчащие из земли деревянные конструкции, что раньше оплетал виноград. Отец больше не занимается вином? Должно быть так. Прошло так много времени, едва ли ему хватило бы здоровья. Вопреки опасениям, его старый дом почти не изменился с того момента, как Изуна видел его в последний раз. Большой, в несколько этажей, выложенный словно бы из неровных светлых булыжников и посеревшей от времени черепичной крышей. Изуна помнил его именно таким, даже шторы, едва видневшиеся за окнами, остались нетронутыми. Разве что сорняками все вокруг поросло. Но в этом даже есть что-то красивое. По крайней мере весной — когда даже у самых бесполезных растений распускаются яркие бутоны. Жаль, он не чувствует себя также как они — имеющим право будучи таким бесполезным занимать тут даже клочок пространства. Если говорить честно, Изуне и вовсе казалось, что он пришел в чужой дом — окружающая его весна, так сильно напоминающая о детстве, казалась нереальной. Словно это место из сна, никак не его прошлого. Подумать только. В жизни Изуны было что-то еще кроме войны. И Тобирамы Сенджу. Подобная мысль казалась крамольной. Изуна постучал в деревянную дверь, стараясь не смотреть на плакучую иву, росшую сбоку от их дома. Когда с другой стороны послышались шаги, Изуна со страхом отступил назад. Вновь сжал в руке свой кулон и таки посмотрел на дерево. В его ушах раздался давно забытый детский смех. Его собственный. А затем и тихий смех Мадары откуда-то сверху, где они детьми любили сидеть, свесив ноги с толстых ветвей. Хватит. Это все позади. Жаль не до конца. Дверь со скрипом открыли. Сердце Изуны сжалось, когда он встретился взглядом со знакомыми ему черными глазами, но он сумел подавить тревожное дыхание. Таджима не сразу понял, кто навестил его. Он явно не думал, что встретит своего младшего сына в этой жизни снова, однако тот был перед ним. Изменившийся и повзрослевший, пусть с присущими Учихам чертами. Таджима бы никогда не смог перепутать его с кем-то. Не то, что Итачи. Ха… — Это ты. — проговорил мужчина гортанно, потер лицо морщинистой рукой, будто пытаясь прогнать наваждение. — Я думал… думал тебя уже нет в живых. Однако он не спешил обнимать сына или радоваться столь внезапному открытию. Изуна знал почему. На месте отца он давно выгнал бы себя с позором, бросив напоследок пару бранных слов, но отец молчал. Должно быть война вымотала даже его. На что-то кроме ужаса сил просто не осталось даже после ее окончания. — Это не лучшее возвращение блудного сына. — слегка улыбнулся Изуна. Отец покачал головой. Он постарел. Сильно. Должно быть томительное ожидание своих детей с фронта сыграло с его здоровьем жестокую шутку. — Но я здесь. — Зачем? Изуна опустил голову. С этого стоило начинать. — Ты читал письмо, верно? Я решил, что будет несправедливо, если оставлю тебя с ним одного. Может… ты захочешь сказать мне что-нибудь. Выговориться. Вроде того. — проговорил он тихо и неуверенно. Пожалуйста, скажи что не хочешь меня видеть. Скажи, что я тебе больше не сын. Скажи что ненавидишь меня и прогони. И я больше никогда тебя не побеспокою. Клянусь. Но отец молчал. Рассматривал Изуну так, словно бы видел впервые. Так изменился? Должно быть да. Изуне уже двадцать семь. И хотя когда-то он был красивым юношей, после войны его лоск заметно истлел, поддавшись нервным переживаниям и банальному возрасту. Сейчас он чуть больше был похож на Мадару. С выделенной линией челюсти, тяжелым мрачным взглядом и худой невысокой фигурой. Отец мог бы не узнать его прежнего, если бы Изуна не отрастил волосы снова. — Надо же. — ответил ему Таджима с горькой усмешкой. Какое-то время он пристально рассматривал его шрам на лице, но так и не решился спросить откуда же он. — Я думал ты побоишься явиться сюда после того, что написал мне. — Раньше бы побоялся. — пожал плечами Изуна. Почему то именно сегодня ему хотелось быть откровенным. — А сейчас — какой смысл? Я все равно уже не здесь. Странно, но отец понял его слова так, будто бы пережил тоже самое, что и он. С другой стороны — то частично было правдой. — Ты так и не вернулся, да? Оттуда. — он прикрыл глаза, словно бы что-то обдумывая. — Никто из вас так и не вернулся. Даже те, кто выжил. Вздох. Таджима, пошатываясь, отступил в дом. За минулое его хромота стала еще сильнее. — Заходи. Поговорим. Изуна не хотел придаваться воспоминаниям и заходить в давно оставленный дом, но все же нехотя направился за отцом. В большой просторной гостиной, обставленной в духе старомодного прованса, он заметил семейную фотографию в красивой золотой рамке на стене над камином. На ней была запечатлена вся их семья, еще когда Изуна был подростком. И мать была жива. Они тут вчетвером. В выходной одежде, приглаженные, ведь готовились к фотографии. Мадара рядом с Изуной, держит руки на его плечах. Слева отец и мама, а позади залитая солнцем гостиная. Снимок бежевый — давно выцвел. Таджима так и не снял ее. Почему? — Я не думал, что увижу тебя снова. — сказал ему Таджима, когда они уселись за стол в гостиной. Друг напротив друга. — После всего… неужели тебе все еще есть, что сказать мне? — Да, папа. — ответил Изуна. — И прошу тебя выслушай меня. Это важно. А потом — я сразу уйду, если ты захочешь. Когда ты захочешь, чтобы я ушел. Таджима не стал возражать. Только молча сложил руки на столе, глядя на сына в упор. В его взгляде был холод, сожаление и что-то еще, что Учиха не мог прочесть, и отчего боялся еще сильнее. Его ненавидели? Испытывали к нему отвращение? Изуна не знал. А посему дрожащим от волнения и чувства вины голосом начал свою историю. Их историю. Ту, что теперь стала одна на двоих.