Изуна.
Он заметил мальчишку, когда было уже поздно. Тот видел слишком много. Может быть даже чересчур много того, что не стоило видеть юнцам его возраста, однако Изуна не выдал ни себя, ни очередного тайного ухажера, с которым так рьяно целовался в тени той самой злосчастной подворотни. Ему казалось — покажи Учиха хоть намеком, что застал за собой слежку — и пацан бы просто наложил в штаны, да умотался куда-нибудь подальше, трепаться о том, что видел. Изуна знал, как быстро расходятся слухи, а у него и без того была плохая репутация в их маленьком городе. Нет. Спугнуть его было бы ошибкой. Расскажет же. Наверняка. Сперва каким-нибудь друзьям. Затем одноклассникам. А там эти россказни дойдут и до отца. Этого только не хватало. Старику явно не стоило узнавать о его новых похождениях, посему едва Изуна остался один — поспешил покинуть узкую подворотню и выйти навстречу залитой солнцем крохотной площади. Как и ожидалось — пацан пошел за ним. Изуна украдкой обернулся, но тот скрылся из виду, пусть и достаточно нерасторопно, чтобы не заметить. Кем же он был? Сперва Изуна перепугался ни на шутку. Подумал, что мог нарваться на кого-то из властей, вдруг захотевших пустить очередную волну арестов таких как он. Учиха поежился, представив на мгновение как будет оправдываться перед судом, уверяя присяжных, что не позволял никому пихать в себя члены за деньги, а кто-то из обвинителей попросит его предоставить доказательства. Смешок. Однако же нет. Малец был слишком юным для такой должности, да и выглядел излишне робко. Изуна не мог оценить его с такого расстояния, однако учитывая чужую настойчивость, начинал думать, что дело было вовсе не в желании отправить его под суд. В чем же тогда? Блуждая по Клермонскому старинному парку Изуна продолжал ловить на себе взгляды даже когда терялся в толпе зевак, точно также выбравшихся из своих домов навстречу июльской погоде. Мальчишка не отставал, настойчиво сверлил его взглядом, наивно полагая, что жертва его преследования достаточно беспечна, чтобы не замечать его среди прохожих, но Изуна не спускал с него глаз. По дороге он как назло встретил кого-то из знакомых. Вежливо поздоровался с ними и отправился дальше. Пересек улицу, слегка успокоившись и отправился в ближайшее кафе. Он думал, что здесь у мальчишки хватит мозгов не пытаться следовать за ним, однако едва Изуна присел за самый дальний столик у окна, как незнакомый юноша тихо открыл стеклянную дверь и не глядя, сел за один из столиков, низко опустив голову. Теперь Изуна мог рассмотреть его получше. Еще раз убедиться, что пареньку на вид лет семнадцать — восемнадцать. Никак не больше. А еще паренек очень похож на самого Изуну… и это, пожалуй, почти сюрреалистическое наблюдение. Побег от самого себя. Только так и назовешь. Только шутя, жаль Учихе было совсем не до шуток. Мальчишка бросил на него случайный взгляд как раз тогда, когда к Изуне подошла улыбчивая официантка. Он заказал кофе. А затем посмотрел на него, и парень поспешил отвести взгляд, покраснев до кончиков ушей. Понял наконец, что заметили? Изуна только хмыкнул, отослав официантку восвояси. Да. Мальчик и правда на него похож. Волосы короче, правда, но точно также торчат на макушке как у него. А глаза… Эти черные глаза трудно спутать с иными. Может какой дальний родственник? Изуна надеялся, что нет. Не хватало еще подобных сплетен изнутри. Но тогда кто он? Взгляд тяжелый. Смотрит мрачно и будто бы с презрением, но то только напускное. Подростковое. Изуна тоже таким был, пока не променял гордость на выпивку за чужой счет и грязные тайны, остающиеся в постелях. Что ему нужно, черт возьми? Не может же он быть родственником? Из Учих здесь только я, да отец. Официантка наконец принесла его кофе, и Изуна попросил ее наклониться, бросил взгляд на мальчишку за другим столиком, а затем вдруг улыбнулся ему. Едва заметно, но достаточно, чтобы напугать того окончательно. — Принесите мой кофе тому юному Monsieur*, — шепнул он, и официантка послушно направилась к тому столику, поставив кофе прямо напротив окончательно растерявшегося паренька. Тот залился краской еще пуще, однако постарался напустить на себя решительный вид, когда Изуна непринужденно уселся за соседний стул. Теперь они смотрели друг на друга без попыток укрыться. Взгляд пацаненка сразу растерял ту мрачную задумчивость, с которой он смотрел на него ранее, наивно полагая, что его не видят. — И кто это тут у нас? — Изуна снова улыбнулся ему, на сей раз куда холоднее. — Какой милый юноша. Еще немного и проводил бы меня до дома. Он смутился. То было видно по его отведенному взгляду, пусть мальчишка и сделал вид, что рассматривает черно-белые фотографии на стенах кафе. — Я не специально. — Неужели? Парень поднял на него глаза. — Просто увидел тебя и удивился тому, что мы… так похожи. Хотел догнать и посмотреть поближе. — сказал он сухо. — А там ты с… этим. — Ну так плюнул бы и дальше пошел. Чего же за мной увязался? Мало ли на свете похожих людей, — насмешливо спросил его Изуна, отпив немного кофе. Как он любил. С несколькими кусочками сахара, чтобы эта мутная жижа стала хоть немного приятнее. Изуна больше любил зеленый чай, но здесь он был отвратный. — Или так зрелище понравилось? Мальчишка вновь покраснел, обидчиво нахмурившись. Кажется Изуна задел его. — Вовсе нет. — пробормотал он. — Просто… — Что просто? — Просто брат говорил мне, что такие как ты — выродки. — сказал он несмело. Изуна шикнул на него, вынудив быть потише. Не хватало еще лишних ушей. — Извращенцы манерные. Все такое. — Ну и? Я похож на выродка? — Ты похож на меня. В этом то дело. — подросток нервно усмехнулся. — Только… — Только что? — Только красивее. Ну и ну. Это был комплимент? Настолько прямой? Может мальчику и правда понравилось зрелище? Изуна ведь не делал там ничего такого. Они всего лишь жались друг к другу и целовались. Да, развязно. С языком и громкими причмокиваниями. Да, тот тип был намного старше Изуны, но кому какое дело? Ничего такого. Попади Изуна в суд — смог бы отвертеться от тюрьмы. Изуна мысленно усмехнулся своим мыслям, вспомнив, что уже хотел опуститься на колени, благо заметил мальчишку раньше. — Кем был тот человек? — прервал его мысли незнакомец. Изуна неприязненно поморщился. — А тебе-то какое дело? — Это мерзко. Он же старый. — в глазах мальца отразилось отвращение. Изуне пришлось прикусить язык, чтобы не съязвить. Очень хотелось поставить мальчишку на место, жаль они были в неравных условиях. А он все еще был на волоске от того, чтобы не проколоться в очередной раз. Нет. Изуна любил рисковать даже будучи здоровым параноиком. То, что он лобызался с другим плохо знакомым мужчиной в людном месте как минимум говорило о его безрассудности, максимум — о распущенности. И то, и то было правдой. Юнец мог тыкнуть пальцем в небо, сказал бы что-то характерное ему. — Или вам все равно с кем? Вы ведь делали это за деньги, да? Я видел. — Такой любопытный… — протянул Изуна саркастично. — Знаешь, обычные мальчики не интересуются мужеложеством так рьяно, как это делаешь ты. Твои родители знают о твоих увлечениях? — Это не увлечения. — юноша, казалось, разозлился, однако старательно скрывал свою досаду. В конце концов он вздохнул, решив, что может говорить свободно. И на пол тона ниже. — Мне действительно интересно. — Как это происходит? Ну и ну. — Учиха вдруг улыбнулся ему, отпив еще немного кофе. Затем вдруг слегка наклонился, дабы смотреть парню прямо в глаза, так похожие на его собственные. — А может… ты хочешь, чтобы я показал на практике? И снова он покраснел, да так сильно, что красные пятна появились не только на щеках, но и на лбу. В конечном итоге Изуна догадался в чем же была его настоящая причина, подглядывать за взрослыми. Словно острие ножа, его поразила мысль: а мальчик то не просто так преследовал его. Не из праздного любопытства. Да, таким как он свойственно оно, но не более. Стал ли обычный человек преследовать Изуну вплоть до кафе просто так? Может дело было в их сходстве? Ну, мало ли похожих людей вокруг. Пусть и в небольшом городе. Учиха то вообще впервые его видел. Юноша не ответил, и Изуна насмешливо откинулся на стуле. — Это шутка, малой. Я не стал бы совращать невинного ребенка. — Я не ребенок. — вдруг ощетенились на него. — И уж точно не невинный. — немного подумав, юноша добавил. — Мне исполнилось девятнадцать в этом году. «Лжешь же.» — подумал Изуна. Он и сам выглядел молодо, хотя еще в феврале отпраздновал двадцатилетие, но то что мальчишка перед ним был всего на год младше — верилось с трудом. Нет. Юнцу семнадцать. Может даже шестнадцать. Он явно не дорос даже до восемнадцати. — О, так ты уже совсем взрослый. — Изуна решил действовать также как и обычно, хотя подобные юноши попадались ему впервые. Не то, чтобы Учиха любил людей постарше. Просто такие платили за него охотнее, смелее шли на контакт, истосковавшись по подавленному желанию юного тела. Изуна мог дать им это. Мог помочь осуществиться их позорному вожделению и сохранить его в тайне, позволив очередному любовнику после бурной ночи спокойно вернуться к семье или работе. Что бы они там не имели, и чего боялись потерять, угодив под пресс французских законов и общественного осуждения. Изуне тоже было чего бояться, однако он всегда считал, что найдет способ выйти сухим из воды в любой ситуации. Даже такой. — Как тебя зовут? — Саске. — У тебя есть деньги, Саске? Я проголодался от твоих разговоров. — как ни странно эта уловка и правда сработала. Саске медленно кивнул, несмело подозвав официантку. Значит Изуна оказался прав. Стало намного интереснее. Он даже ощутил нечто вроде азарта, сменившего крайнюю осторожность, посему вскоре перестал притворяться лучше чем есть окончательно. Но мальчишку это не смущало. Поведение Изуны как обычно спускалось с рук. Быть может из-за внешности. Она была тем немногим, что люди ценили в нем. — И кофе, прелесть моя. Не забудь про него. — хихикнул он, когда они закончили со скромной трапезой. Изуна решил не быть слишком наглым и заказал всего немного. Крок-месье* с овощами, мальчишке даже не пришлось слишком раскошеливаться. В глазах Саске по прежнему была холодность, однако он заплатил за них обоих, позволил хлопнуть себя по спине почти по-приятельски, пусть и с долей издевки, а после и отвести в ближайшую гостиницу. И все же он был обыкновенным мальчишкой, прибавившим себе возраста. Изуна не знал, что им двигало. Желание вкусить чего-то запретного, что строгий старший брат обозвал пороком, что-то внутреннее, что двигало в его возрасте и Изуной или же его поведение было не более, чем злым умыслом? Изуна сомневался в последнем. В конечном итоге он мог бы бросить юнца прямо на этой улице, да только что-то подсказывало Учихе, что тот будет молчать куда охотнее, если разделит с ним ту самую порочную тайну. А посему ограничиться милым ужином в тишине не вышло — Изуне пришлось соблюдать условия той сделки, что так негласно образовалась между ним и его удивительной копией. Саске молчал, когда Изуна брал им номер. Они были столь похожи, что молоденькая хозяйка, совсем недавно сменившая свою мать на посту администратора с радостью купилась, когда оба назвались братьями. А вот после этого бедняга таки начал сдавать позиции. Уселся на одну из кроватей, стоящих поодаль друг от друга и смущенно опустил взгляд в пол. Изуна умилися тому, как плотно были сомкнуты его ноги — будто бы юнец и правда боялся, что Учиха начнет именно с этого. — Расслабься. Вот. Выпей для храбрости. — Изуна сел с ним рядом и протянул бокал с янтарной жидкостью, блестящей от горящего за окном фонаря. Дешевое пойло. Изуна нашел в баре неподалеку только такое, мальчишке должно было хватить. Саске попросил выключить свет, и Изуна не отказал. За окном уже стемнело. Подними голову — и даже увидишь редкие звезды, рассыпанные по небу. Саске послушно осушил бокал до самого дна, поморщившись от алкоголя. Интересно, пило ли это юное дарование крепкий алкоголь до их встречи, или Изуна испортит пацаненка окончательно? — А это правда? Что ты не можешь любить девушек? — спросил он тихо, когда второй стакан коньяка немного вскружил голову. Изуна сел достаточно близко, чтобы его нога вплотную прижималась к ноге Саске. Тот снова смутился. Нервно облизал губы кончиком языка, не осмеливаясь смотреть на собеседника. Изуна подумал, что он чертовски очарователен в своей невинности. Даже непривычно. У него никогда не было партнеров младше него самого, и наличие мальчишки под боком заставляло его чувствовать себя старым извращенцем на манер тех, с кем Изуна спал раньше. — Правда. — снисходительно ответил он, обняв Саске за плечо. Тот, казалось, опустил голову еще ниже, когда чужая рука легла на его бедро, совсем рядом с пахом. Бледные пальцы слегка заскребли по штанине. — Мне никогда не нравились девушки. Увы. Мы не выбираем карты, с которыми начинаем игру, верно? Изуна считал именно так. Что ему просто повезло, или скорее не повезло родиться не под теми звездами. Однако отец убеждал его в обратном. Уверял, что распущенность младшего сына может быть лишь следствием травмы, оставленной Мадарой. Таджима был умным человеком, чрезмерно увлекающимся научными трудами Фрейда. Он думал, что знал о чем говорит. А вот Изуна считал этого псевдопсихиатришку шарлатаном. Быть может ошибался. Изуна давно перерос возраст того события, что поставила точку в их счастливой семейной жизни. Разделило его и старшего брата по разным семьям. Но он все еще страдал от его последствий. Изуна верил, что может бросить свои губительные привычки когда захочет, но без них старые раны воспалялись вновь. Саске весь съежился, не сводя взгляда с поглаживающей его руки. Еще немного, и по мнению Изуны, мальчишка бы наложил в штаны. — У тебя когда-нибудь было это с женщинами? Или ты… — Мне нравятся девушки! — поспешил сбивчиво уверить его Саске. Близость Изуны заставляло его нервно и учащенно дышать. Учиха наклонился к нему и легонько сдул пряди черных волос с глаз. — Но я… — Ты? Изуна прижался губами к его виску, но мальчишка тут же отстранился. Совсем неопытный. И как только осмелился прийти сюда и прицепиться к нему как банный лист? На памяти Изуны даже те, кто мог интересоваться мужчинами наравне с женщинами, избегали даже мыслей о том, чтобы попробовать такие сумасшедшие эксперименты. Некоторых Учиха таки переубеждал. — Только поцелуи. — нехотя закончил свою фразу Саске, судорожно выдохнув, когда рука Изуны переместилась на его пах. Слегка сжала. — Меня никогда не интересовали мужчины. Но иногда я представлял себя… когда… Он не выдержал и отстранился, когда Изуна осторожно подцепил пальцами его подбородок и повернул голову мальчишки к себе. Хотел поцеловать, но тот не дал. — Слушай, если не хочешь — можешь свалить отсюда прямо сейчас. — раздраженно вздохнул Учиха, отпустив юношу. — Сидишь и трясешься тут как осиновый лист. Будто бы я тебя сюда под дулом револьвером привел. Саске тут же стушевался. — Н-нет! Я просто нервничаю. Вот и все. Я хочу. — Тогда на. — Изуна протянул ему еще один стакан с коньяком. — Выпей. А лучше вообще из горла, чтобы наверняка осмелел. Как ни странно это помогло. Опьяневший Саске немного успокоился, и Изуна наконец смог поцеловать его без сопротивления. Повернул парня к себе и не давая лишний раз засомневаться, просто накрыл его губы своими, жадно слизывая остатки алкоголя. Сам Изуна был почти как стеклышко. Поэтому так легко расправлялся с пуговицами чужой рубашки, ощупывая ладонью впалый живот. — Будет больно? Изуна только вздохнул, оторвавшись от чужой шеи. Он целовал нежно — не оставляя следов. В конце концов назавтра мальчишке пришлось бы объяснять откуда на его теле столь характерные отметины. Полуподпольная жизнь учила его быть осторожным во всем, вплоть до мелочей. — Я не собираюсь вставлять в тебя член, успокойся, — Изуна снова поцеловал парня, на сей раз внаглую проникнув в горький от коньяка рот языком. Саске даже отвечал ему. Слабо, так по-юношески, что приходилось сдерживать себя от того, чтобы не закатить глаза. Ладно. Изуна тоже таким был. Саске простонал ему в рот, когда рука снова сжалась на его пахе, оглаживая уже чувствующийся даже сквозь брюки окрепший член. — Но если будешь себя плохо вести… — смешок. Изуна потянулся за остатками ликера, покоившегося на дне дешевой бутылки и залпом осушил ее до дна. Хватило на три глотка. Саске пьяно уткнулся в его длинную шею, опалив кожу горячим спиртным дыханием, — Ну, ну. Не разбредаемся. У нас вся ночь впереди, ты же хочешь ее запомнить? Его пропитанный похотью голос отдается в Саске мурашками по коже. Изуна слегка обнимает его, помогая снять рубашку. Сквозь голую кожу прекрасно чувствуется сердцебиение. Юнцу все еще стыдно. Он двигается неуклюже, толком не зная, что делать. Изуне приходится показывать ему самому, будто бы он заделался учителем для нерадивого мальчишки, благо собственное возбуждение не пропадает даже после нескольких неудачных попыток Саске коснуться его. Их ласки затягиваются, но отчасти в этом есть что-то интересное. Отчасти Изуна входит во вкус, перестая забивать голову вопросами. Зачем Саске решился потерять девственность с незнакомцем, пусть и похожим на него самого? Разве это то, что должно волновать? В конце концов люди порочны. Особенно в его возрасте. Стоило ли Изуне удивляться тому, что в этом деле кто-то преуспел даже в сравнении с ним? Вот он. Жмется к нему так, словно они горячо любящие друг друга любовники. Настойчиво касается и водит руками везде, где может дотянуться. Целует Изуну снова и снова: в губы, плечи, щеки, будто бы соперничает с тем типом, что видел пару часов назад, когда следил за похожим на себя незнакомцем. В нем полно эмоций, совершенно искренних и живых, но Изуне давно скучно ощущать на себе их жар. Для него это не более чем еще один процесс, пусть желанный. Саске приятнее многих с кем он спал, но в отличие от него, Изуна не испытывает от его присутствия ничего, кроме сладкого возбуждения внизу живота. Он закатывает глаза, когда парень шепчет ему на ухо, очередную чушь. Послушно приподнимает голову, когда горячие губы ласкают его шею и проводит пальцами по чужим волосам. Да. Вот так приятно. Но не более того. Щеки Саске горят даже когда он начинает проявлять инициативу сам, пусть и подчиняясь чужим распоряжениям. Горячо целует незнакомца, заглушая собственные тихие стоны, когда рука Изуны массирует головку его члена. Однако остается без разрядки, потому что Учихе хочется выжать из тела подростка все. — Давай, прелесть моя. Это не сложно. — тонкая рука давит на затылок. Изуна раздвигает ноги, вынуждая смущенного подростка наклониться к своему паху, однако тот не протестует. Быть может из-за того, что уже едва ли соображает после алкоголя и бьющего через край возбуждения. Изуна уверен — Саске бы не стал унижаться подобным образом будучи трезвым. Уж больно горделивый. А его взгляд… однако сейчас иначе. Изуна откидывается на кровать и закрывает рот рукой, борется с застрявшим в горле стоном, когда мальчишка таки берет его член в рот, поглаживая трясущиеся бедра. — Черт… спасибо, Саске. Боже. Мог ли он сказать что-то еще глупее? Смотреть на подростка — одно сплошное удовольствие. Смущенный и возбужденный, почти не уступающий Изуне ничем по внешним данным, он идеален в своей порочности. Изуна никогда не ощущал этого раньше, но теперь, кажется, разделяет удовольствие тех мужчин, предпочитающих охотиться на юных девственниц, и соблазнять их под предлогом любви и замужества. Опошлять и осквернять столь яркую невинность — красиво. Пусть Изуна и не омерзительный старик, чтобы радоваться подобному. Однако он и не Саске. Не невинный как он. Грязный. Порочный. Лживый. И ненавидящий себя за это. Они похожи с Саске, но отличаются в корне. Саске все еще чистый лист. Изуна не станет им снова, даже если сотрет свою гнилую личность подчистую. Изуна седлает юнца сверху, позволяя ему держаться за свою талию до синяков, пока насаживается на не слишком длинный член. Саске стонет под ним, щурит глаза от приближающейся разрядки, и Изуна почти рад, когда она наконец наступает. На лице мальчонки крупные капли пота, но Учиха все равно нагибается и целует его в лоб, смахивая мокрые пряди волос. Затем снова выпрямляет спину и продолжает двигаться, сперва медленно, чтобы дать юнцу отойти, а затем быстро, дабы наконец достичь оргазма самому. Изуна дарит ему всю ночь, делая лишь короткие передышки. Они больше не встретятся, а значит подростку наверняка хочется попробовать все. Придавить Изуну сверху, осторожно разведя его ноги, и толкаться уже самому, наслаждаться поцелуями, спускающимися все ниже по спине, слушать чужой развязный шепот, ласкать и получать ласки в ответ. Когда энтузиазм обоих иссякает — Изуна по привычке отворачивается от любовника, засыпая на боку, но Саске все равно обнимает его со спины. Словно бы с совсем недавно встреченным незнакомцем его связывает нечто большее, чем позорная тайна. Они засыпают только под утро.Тобирама.
— Герр Тобирама, если вы будете молчать и не отвечать на вопросы — присяжные сочтут это чистосердечным признанием. В ваших же интересах попытаться защитить себя, раз уж мы отказались от адвоката. Судья смотрел на него так, словно был учителем, делающим выговор нерадивому ученику. То и дело потирал свои сухие руки, отводил взгляд, едва осмеливался заглянуть в чужие холодные глаза. Словом, казался Тобираме раздражающим невеждой, не слишком стоящим того, чтобы перед ним распинаться. Однако Хаширама, сидящий в зале суда вместе с отцом, дал понять однозначно — хотя бы какие-то слова Сенджу в свое оправдание, хоть и не изменят судебного решения, но могут значительно сократить размер штрафа. А его несомненно наложат. И все же мужчине неприятно. Унизительно пытаться объяснять что-то осуждающей его толпе. Тобирама смотрит на судью в упор, но тот снова отводит взгляд. Быть может видит в узких красных глазах презрение. — Итак, герр Тобирама? — на сей раз к нему обращается адвокат пострадавшей. Та сидит неподалеку от него, и в отличие от судьи сверлит Сенджу почти убийственным взглядом. Тобираме хочется улыбнуться ей. Холодно, равнодушно, показать, что он контролирует ситуацию, но тогда это будет слишком жестоким, а ему так нужно сочувствие присяжных. Тобирама не собирается притворяться кем-то другим, но и усложнять себе жизнь было бы плохой идеей. — Вы можете сказать хоть что-то в свое оправдание? Тобирама смотрит на него какое-то время, сжимая губы в тонкую полоску. Он пришел на это слушание демонстративно опрятно. В деловом костюме, поверх которого наброшен белоснежный выглаженный докторский халат. Белые волосы, лишенные намека на пигмент, зализаны назад. На дам со скамьи присяжных он производит исключительно положительное впечатление, несмотря на своеобразную внешность. А подойди они чуть ближе — узнали бы, что Сенджу не посрамился даже парфюмом. — Скажите мне, герр Генгецу. Довелось ли вам ребенком страдать от тяжелой оспы? — наконец заговорил он. В зале воцарилось молчание. — Нет. — Почему же? Это распространенная болезнь среди детей. Многие умирали от нее едва родившись, не так ли? Генгецу лишь деловито поправил свой галстук. — Вы задаете странные вопросы. Само собой я был привит. Как и другие дети в госпитале, где я родился. Сенджу сухо кивнул. — Значит, можно сказать, что вы живы благодаря вакцине? — В каком-то смысле. Но какое отношение это имеет к делу? Альбинос холодно улыбнулся. Украдкой, тут же спрятав улыбку за показным равнодушием. Он стоял там почти в центре внимания, гордо выпрямив спину, словно был оратором перед преданной толпой, а не осужденным. — А вы знаете как была создана эта вакцина? Ответом ему послужило молчание. Тобирама и не ждал другого. — Весьма просто, герр Генгецу. Человек, создавший ее, ставил опыты на собственной семье. Жене. Детях. Дабы узнать насколько она эффективна. И… опасна. — сказал он. — В конце концов двое его детей погибли от болезни. Все остальные заболели. Однако в последствии эта вакцина спасла жизни намного большему количеству детей, верно? Считаете ли вы его действия неэтичными? — Само собой. — А спасла ли бы эта вакцина вам жизнь, не появись она в результате неэтичных экспериментов? — смешок. — Успели бы… этичные ученые изобрести ее к тому моменту, как родились вы? Каварама, сидящий за одной из лавок, предназначенных для родственников судившихся, изумленно присвистнул. — Во дает! Однако встревоженный Хаширама только пихнул его локтем, заставляя заткнуться. — Не стоит сравнивать себя с передовыми учеными, герр Тобирама. Уж точно не вам. Их жертвы принесли всему миру благо. А чего добились вы своими неэтичными экспериментами над бедной фрау Харуно? — не отступал адвокат. — Заразили ее сибирской язвой, чтобы с трудом вытащить с того света? И это вы называете наукой? Вы не более, чем зазнавшийся шарлатан! — Протестую! — возмущенно вскричал Данзо, занимающий лавку свидетеля. Тобирама оглянулся на него и они встретились холодными взглядами. Данзо едва заметно кивнул ему. — Вы можете сколько угодно рассуждать о неэтичности герра Тобирамы, но вы не смеете оскорблять его врачебную честь подобными высказываниями! В конце концов это Тобирама вылечил фрау Харуно. И ей стоит помнить благодаря кому она осталась жива. — А благодаря кому я вообще заболела мне стоит забыть, так значит?! — возмутилась та в ответ. — Тишина в зале суда. — стукнул судья молотком. Вновь скосил свои темные глаза на Тобираму и задумчиво произнес. — Протест принят, герр Данзо. Однако хотелось бы узнать о вакцине. Раз фрау Сакура жива, означает ли, что она готова? Тобирама и Данзо переглянулись. — Нет. — ответил Сенджу. — Есть некоторые… дефекты, требующие исправления. Мне не хватает некоторых вещей, чтобы закончить исследование. — И чего же? — Еще подопытных. По залу пронесся недовольный и встревоженный гул. Судье вновь пришлось постучать молоточком, чтобы унять его. — Он точно себя угробит. — Хаширама прикрыл лицо рукой, обращаясь к братьям и отцу. — Точно. Это точно. Идиот сейчас себе на такую сумму наговорит… Тобирама же оставался невозмутим. Отчасти потому что действительно совершенно искренне не понимал что именно сделал не так. В конце концов между ним и фрау Харуно был честный уговор. Его исследование в обмен на неплохую сумму денег. Ничего сверхъестественного Сенджу не делал. Да, он умолчал о деталях, высказывался нарочито научно и замудрено, но ведь лишь для того, чтобы подопытная не паниковала. Пусть она заболела и вакцина оказалась не столь эффективной — Тобирама исправил все чисто и безукоризненно. — Я искренне надеюсь, что после этого случая к вам как к доктору в жизни не обратятся. Не хватало еще нам врачей, прививающим людям смертельные заболевания! — возмутилась пострадавшая, вытирая слезы платком. Ее трясло, несчастная толком не оправилась после того, как чуть не угодила в кому. Однако Тобираму начинали утомлять чужие обвинения. — Я обьяснил вам свою позицию. — равнодушно ответил он залу. — Медицина — самая жестокая из наук. Она не терпит гуманистов. Если вы не одобряете методы тех, кто двигает ее вперед — вам придется отказаться от большинства врачебных изобретений. Больше я не вижу смысла разговаривать. Если вы не против — я хотел бы быстрее перейти к вердикту. И вновь он поднял взгляд на Данзо, скупо кивнувшему ему головой. Тобирама не просил его приходить на суд, однако юноша был столь привязан к своему наставнику, что напросился в свидетели сам, дабы добавить Сенджу пару очков в симпатии присяжных. Он и правда помог, хотя говорил похожие вещи. О медицине и науке, о его, Сенджу, профессионализме и вкладе в них. Что ж. Тобирама и правда был талантливым врачом для своего возраста. Практически гением по теперешним германским меркам, закончившим медицинский университет куда раньше своих коллег благодаря поразительной успеваемости и большей одаренности, чем у однокурсников. Тобираме завидовали даже его учителя. Его обвиняли в излишних амбициях и холодных расчетах, но ему было все равно. Цели он достиг в конце концов — устроился работать в тот же университет, в котором и учился, и теперь мог как тешить свое натуралистическое любопытство, так и приносить в семью деньги наравне со старшим братом и отцом. Разве этого не было достаточно для них? — В таком случае, герр Тобирама. Присяжные удалятся для вынесения окончательного приговора. — Само собой. — пожал плечами Сенджу. — Но перед тем как осудить меня — пусть вспомнят сколько раз окружные госпитали спасали их жизни. И сколько спасали жизни их детей. А потом хотя бы попробуют представить ценой чего немецкая медицина вырвалась на столь высокий уровень. Гуманизма… или жертв. И снова в зале раздался гул из разговоров. На этот раз судья не стал его останавливать. Тобирама обернулся к сверлящему его взглядом адвокату и надменно улыбнулся. — Красивая речь. — произнес тот тем временем. — И лаконичная. Вот только она вам не поможет, герр Сенджу. Ваш взгляд выдает вас с головой. И ваши… причудливые глаза подходят вам как нельзя лучше. Вашей гнилой натуре. Запомните мои слова. Из этой воды вам сухим не выйти. Улыбка Тобирамы стала еще шире. — Боюсь, я уже вышел. — только и ответил он........
Хаширама не смотрел на него вплоть до возвращения домой, а когда все семейство Сенджу оказалось в просторном светлом коридоре их фамильного особняка — и вовсе демонстративно ударил младшего плечом, уходя в гостинную. Даже пиджак не снял, не желая остаться с младшим братом наедине. — Вы вернулись! — выбежал им навстречу Итама — самый младший из братьев. Сперва крепко обнял отца, после — Кавараму и наконец Тобираму, однако тот лишь деликатно отстранил брата от себя. Он не любил подобные нежности. Они казались его брезгливой холодной натуре чем-то лишним. Слишком вульгарным. Им с отцом хватило бы и легкого кивка головой, но младшие — Каварама и Итама, все еще не научились держать эмоции под контролем, как подобало всем в семье Сенджу. Впрочем, не они одни. — Что это с Хаширамой? — спросил Тобирама у Буцумы, когда брат, не глядя на них, поднялся вверх по лестнице, а затем и хлопнул дверью. — Ты сам знаешь что. — недовольно ответил ему мужчина. — Я не хочу читать тебе нотации, Тобирама. Ты уже слишком взрослый для них. Однако сегодняшний день в суде только подтвердил то, что и так вертелось у нас всех на языке. — И что же? Буцума обернулся к нему. И на его морщинистом строгом лице появилось беспокойство. — Когда ты так увлекаешься… ты. Словно становишься сам не свой. Тобирама, я ведь еще с детства учил тебя понимать, где хорошо, а где плохо. А ты словно бы забыл об этом и теперь делаешь все, что придет в твою безумную голову. — вздохнул мужчина. — Ты ведь врач. В первую очередь ты спасаешь жизни. — Я и спасаю. — парировал Сенджу. — Мои эксперименты — не бессмысленный садизм. Я пытаюсь сделать так, чтобы одни мои вакцины могли спасти больше людей, чем один… добрый гуманный врач. — Та девушка могла умереть. Разве ее жертва стоила бы твоего любопытства? — Она не умерла. У меня все было под контролем. — терпеливо повторил альбинос. — Ты заразил ее сибирской язвой, Тобирама. В твоем опыте могло пойти не так буквально все. — Но не пошло. Почему никто не понимает? Тобирама сделал все, что было нужно. Буцума только устало потер виски, подойдя к сыну вплотную. Затем медленно положил руку ему на плечо и строго посмотрел в глаза. — Когда я отдавал тебя в медицинский университет — сказал только одно. Помнишь что? — Не подведи меня. — повторил его ледяную интонацию мужчина. — Верно. Однако сейчас, после случившегося, я все больше думаю, что вместо этих слов я должен был сказать совсем иное. Посоветовать тебе спросить себя — зачем ты это делаешь. Почему хочешь стать врачом? — рука Буцумы сжалась на чужом плече крепче. Тобирама был удивлен и смущен одновременно. — Доктор… это ведь не просто работа. Это одна из самых благородных профессий, не так ли? Они мессии нашего мира. Благодетели. Их белоснежная форма всегда казалась мне чем-то библейским. Священным. Я верю что ими становятся люди с чистотой в сердце. Искренне желающие помогать и спасать. Однако твои желания не такие. Они не имеют ничего общего с чистыми помыслами. Тобирама громко хмыкнул. — По твоему из меня никудышный врач? Буцума только покачал головой. — По-моему, Тобирама, ты не до конца понимаешь смысл того, чтобы им быть. — он наконец убрал руку, зашагав дальше, вглубь дома. — Быть может настало время подумать об этом. Понять что от этой профессии тебе нужно на самом деле. И кто ты на самом деле такой. Тобирама больше не хотел разговаривать ни с кем из своей семьи. Отец изрядно испортил ему настроение, посему мужчина молчаливо съел свой ужин за семейным столом и отправился в комнату. Сегодняшний суд его не вымотал, однако после того как старший брат демонстративно отказался с ним разговаривать — наряду с раздражением появилось желание провалиться в сон, дабы Хаширама в очередной раз не появился на пороге с никому не сдавшимеся нравоучениями. В конце концов Тобирама все еще не понимал проблемы, которую так упорно видели его старшие родственники. Не видел причины искать свое «Я» по советам отца, поскольку считал, что прекрасно создает себя сам. И Хаширама, и Буцума просто не понимали ни его мотивации, ни доводов, сколько бы Сенджу их не приводил. Споров на сегодня было достаточно. Тобирама лег на кровать, положив голову на согнутые в локтях руки. Какое-то время он молча смотрел в белоснежный потолок, слушая отдаленные разговоры из соседних комнат. — Иногда я просто не понимаю, что он такое. И это меня пугает. — Послушай, Хаширама. Он все еще твой брат. Просто… — Я знаю, отец. И я очень его люблю, но не могу принять то, что он вытворяет. Тобирама лишь хмыкнул. Его комната была просторная, но плохо изолировала звуки как внутри, так и снаружи. Посему он нередко оказывался свидетелем тех разговоров, что не должен был слышать. Иногда это играло ему на руку, но чаще всего — служило лишним разочарованием. Например прямо сейчас Тобирама убедился, что старший брат его боится. Но все еще не мог понять почему. Другое дело — Данзо. Он не боялся. Подобно преданной собаке подошел к Сенджу после суда и с почтением пожал его руку, держа ее дольше порядочного. Смотрел на мужчину с трепетом, едва заметным в строгих холодных глазах. Таких же как у Тобирамы. Подражательство — лучшая форма лести. — Вы были превосходны в суде, герр Тобирама. — говорил он и уже не смог скрыть восхищения. Тобирама знал ее причину. Как и то что его становление живым богом для Данзо началось еще с первой их встречи в университете. — Думаю, этим идиотам никогда не приходилось отбивать аргументы настоящего профессионального врача. То-то они так растерялись. — Они растерялись, потому что ничего не знают о нашей внутренней кухне. — подыграл ему Сенджу, хоть и без энтузиазма. — Я просто слегка развеял их наивные иллюзии. Данзо довольно кивнул. Он подготовился к суду. Надел лучший пиджак, тщательно пригладил свои тонкие черные волосы на одну сторону. В таком виде юноша даже казался старше, чем он есть. — Верно. В конце концов это всего лишь бюрократы, не видящие ничего дальше своих бумажек. Куда им до нас. Врачей. Ученых. Высшей лиги. На устах Данзо это слово звучало еще возвышеннее. Почти элитарнее. Тобираме передался его горделивый настрой. При мысли о том, что пока они с Данзо ходят по острию между наукой и немецким правом, офисные крысы сидят в своем ограниченном мирке из запретов и предписаний — Сенджу стало почти весело. И эти самые крысы таки сочли его аргументы весомыми. Но все еще недостаточно, чтобы не унизить Сенджу. Не убрать и без того мизерный штраф полностью. Значит все еще оставалось какое-то «но» в его аргументах. Странная брешь, отделяющая его безупречные принципы не только от присяжных, но и от семьи. Что же это было? — Я просто… не хочу думать, что будет дальше. Что может… Тобирама подумал, что не стоило отказывать от приглашения Данзо и таки поужинать с ним в каком-нибудь старом добром пабе на Einsteinstraße* Как раз недалеко от их университетской больницы. Тобирама был уверен, что приглашение искреннее, но тем не менее понимал, что в случае согласия Данзо уговорит Сенджу навестить его в Рехтс-дер-Изар* и вскрыть пару отошедших в мир иной смертников, отправленных сюда из очередной Мюнхенской тюрьмы. Ах. Сенджу был бы рад такой перспективе на вечер, однако скрепя сердце, под пристальным взглядом отца, таки отказался. Буцума считал, что ему стоит уделить время больным, вместо того, чтобы проводить бесконечные аутопсии и эксперименты на дурачках, готовых подписать любые бумаги ради пары марок. А еще он считал, что Данзо плохо влияет на Тобираму, когда на самом деле оба они варились в примерно одинаковых взглядах. Впрочем. Сенджу был уверен, что взгляды Данзо сформировались лишь благодаря ему. За этими мыслями Сенджу не заметил как уснул. Ему снились белые стерильные стены и операционный стол с очередным распластанным под его холодным взглядом телом. Данзо стоял поодаль от него — подавал инструменты и промакивал свежеиспеченную рану: глубокий вертикальный вырез чуть ниже легких, пересекающий бледную вздымающуюся кожу почти до паха. — Подсвети мне, Данзо. Посмотрим, что у этого внутри… Этого. Создания. Существа. Тобирама не называл его иначе. Руки сами залезли вовнутрь чужого тела, но из рта юнца помимо крови вырвался лишь болезненный панический стон. Тобирама бросил на поморщившееся от боли лицо равнодушный взгляд. Задержал праздное внимание на расширенных глазах. По лицу юноши текли слезы. Он смотрел на врача с ужасом и горем, но его окровавленный рот лишь открывался и закрывался в беззвучном крике. Ах, юнец не мог позвать на помощь, но Тобирама все равно слышал его болезненный зов в своей голове. — Я не хочу умирать… — взмолился он горестным шепотом. — Пожалуйста… Тобирама! Сенджу отступил, ощутив как его собственное «я» наполняется холодным ужасом. Скальпель выпал из руки. — Ты опять делаешь это. — раздался его собственный холодный голос, когда на белоснежном врачебном халате расплылось бурое пятно. Почему бы ему просто не прилечь? Немного поспать. Оно хочет этого. Оно хочет, чтобы Сенджу немного поспал. Тобирама…Изуна.
.. в страхе проснулся, оглядевшись по сторонам. Руки инстинктивно ощупали впалый живот, но никаких ран там не было. «И не могло быть.» — подумал Изуна с досадой и позорным облегчением. Надо же. Испугался ночного кошмара. Да так сильно, что до сих пор руки дрожат. Изуна закусил губу, вытерев со лба выступивший пот. Его дыхание все еще было частым и тревожным. Хорошо, что Саске, жавшийся к нему во сне, не проснулся. Изуна устало улегся обратно на теплую подушку и мальчишка тут же обнял его за шею, так и не проснувшись. Просто кошмар. Пусть даже на миг показавшийся реальностью. Он растолкал Саске, как только небо начало светлеть, и по его внутреннему чутью на улице было не больше пяти утра. Самое время для того, чтобы разойтись с мальчишкой незаметно для случайных зевак и не вызвать подозрений. Изуна оделся как есть, даже не принимая душ — ему давно стоило отправиться домой и не волновать отца лишний раз, но зевающий подросток как назло не торопился вставать с кровати. И все же Изуна удержался от колких замечаний. Застегнул белую рубаху заправил ее в штаны, а затем подошел к зеркалу, внимательно оглядывая шею. Благо никаких синяков и засосов на бледной коже не оказалось. Но этот запах… — И это все? — спросил его Саске, одеваясь. — Теперь мы просто разойдемся? Это так у вас и происходит? Изуна вздохнул, собрал черные непослушные волосы в хвостик и повязал на резинку. — А чего ты ожидал? — спросил он в ответ. — Признаний в любви? Мальчишка только пробурчал что-то под нос, подойдя к нему вплотную. В его руках Учиха с изумлением заметил двадцать франков. Оу. Вообще-то Изуна даже не намекал на то, что секс с ним требует чего-то кроме непосредственного участия. В какой-то степени он даже ощутил себя оскорбленным. — Всего лишь двадцать франков? — он скрестил руки на груди и слегка согнул голову. — Так ты меня оцениваешь? Саске уже начинал раздражать. Отчасти своей унылой гримасой, отчасти тем, что действительно верил в то, что Изуна согласился переспать с ним только потому, что надеялся на гребаную денежную награду. Он даже не знал что хуже — такое мнение, или правда. Пораскинув мозгами Изуна подумал — все же первое. Подросток едва ли стал уважать его больше, узнай, что Учиха готов лечь в постель почти с любым желающим в их городишке лишь бы утолить в себе и без того подавляемый голод. А его косых взглядов с Изуны уже было достаточно. — Это последние. — однако в этот раз Саске смутился. — Никак я тебя не оценивал. Изуна со вздохом таки взял эти деньги, всунув их в карман рубашки. Затем открыл окно и проветрил помещение, как мог убрал комнату, застелил постель, тщательно осматривая каждую складку. Но ничего здесь не говорило об их прошлой ночи. Даже влажноватое пятно на серой старой простыне отличалось по цвету лишь незначительно. Никто не заметит. — Нас могут наказать за это? — но Саске не унимался. Все сыпал вопросами, наблюдая за тем, как тщательно Изуна заметает следы их ночного веселия. — Ну… если узнают? — Да, малой. И очень серьезно. — ответил он, не глядя на юношу, стоящего в углу. — Благодаря господину Наполеону не по этой причине. Но власти найдут способ отправить нас за решетку, уж поверь. Они ненавидят таких как мы. — За решетку? Даже так? — А ты что думал? Заявят, что мы занимались проституцией и пошлют по статье. Поэтому никому не слова, понял? Ни другу, ни маме с папой, ни брату. Мне плевать будешь ли ты дальше искать приключений на свою задницу или нет, просто помни — чем меньше господа полицейские знают о твоих похождениях — тем лучше. — Изуна облегченно выпрямился, решив, что комната чиста. — Поверь, ты не захочешь позориться в суде перед толпой присяжных, доказывая, что ты не гомик. И не захочешь выходить из дома, когда об этом процессе узнает весь город. Не все такие добренькие как я, просто помни это. Хорошо? Тогда идем. Саске вдруг подошел к Изуне вплотную. Почему то смерил сердитым взглядом, а затем робко поцеловал. Изуна удивленно застыл, но не ответил поцелуй, посему тот остался лишь неловким мазком на губах. — Не стоило. — безразлично ответил Учиха, и подросток отвел глаза. — Найдешь себе кого получше для подобного. Когда они покинули гостиницу, и Изуна оставил юнца на одном из многочисленных перекрестков, он ждал, что Саске догонит его и скажет очередную глупость. Что-то вроде «А можно узнать тебя получше? А где ты живешь? Раз мы переспали — можем общаться, да?» или даже «О, черт. Мы не можем просто забыть друг друга и разойтись, я ведь такой глупый мальчишка, я хочу то, что называют любовью! Романтикой!» Однако Саске не последовал за ним. Смотрел какое-то время Изуне вслед, а затем молча ушел на одну из улиц, и это заставило Учиху в очередной раз ощутить себя до омерзения грязным.........
Когда он вернулся домой — на улице посветлело окончательно. Изуна надеялся, что его отец все еще спит, когда тихо открывал старую деревянную дверь. В доме было тихо, однако горел свет. Изуна прищурил глаза, отвернувшись от горящей в коридоре лампочки и осторожно, стараясь не шуметь, направился к лестнице. Странно. Может отец забыл выключить? Он оставил скомканную пачку франков на журнальном столике и хотел было щелкнуть выключателем, когда со стороны широкого дверного проема, ведущего на кухню, послышался голос: — И откуда же эти деньги? Изуна мысленно выругался. О, видит бог. Он не хотел этого разговора. Пришлось обернуться и неловко улыбнуться скрестившему на груди руки отцу, сверлящему его недовольным взглядом. Он сидел за столом, выставив больную ногу прямо — когда-то Таджима сказал, что только так эта треклятая конечность не ноет днями и ночами напролет. — О. Нашел работенку. — непринужденно пожал плечами Изуна. Врать он еще не разучился, даже в подобных обстоятельствах, — Газеты разносить… Неожиданно он вспомнил про двадцать франков в кармане рубашки. Вытащил их и бросил к остальным деньгам. Таджима лишь скептично выгнул густую бровь. Он не спал все это время? Ждал, когда вернется его блудный сын? Изуне почувствовал смесь стыда и злости. Посмотрел на отца, но уже не отводил глаз. В бледном искусственном свете он выглядел старее, чем есть на самом деле. Его морщинистое лицо, худое и вытянутое, казалось изможденным. — И давно разносчикам газет так хорошо платят? — спросил он, проведя дрожащей ладонью по чуть отросшим, таким же смоляно-черным как у сына волосам. Изуна только криво усмехнулся. Его немного мутило — сказался вчерашний дешевый коньяк. Благо отец не собирался подходить слишком близко — иначе бы почувствовал и запах перегара, и застоявшегося пота. — Я был очень хорош, — парень попытался свести все в шутку, но Таджима не оценил его дурашливой улыбки. — Настолько хорош, что работал целую ночь? Не правда ли? — Ну… да. — И кому нужно покупать газеты по ночам, Изуна? Вампирам? Лунатикам? — в его глазах промелькнул гнев. — Или ночным бабочкам? А? Я надеюсь, вы не стояли с ними на одной улице. А то кто-нибудь мог бы и перепутать. Изуна, поняв, что его словам не верят, только вновь выругался про себя. Стоило придумать что-то убедительнее, но не выспавшийся мозг с трудом выдавал даже настолько глупые мысли. — Хорошо, хорошо. Раскусил. И надо было тебе просыпаться именно сейчас? — вздохнул Изуна раздраженно. Он заметил грязную посуду на столе только сейчас и удивленно хмыкнул. Так много, неужели у отца было сразу несколько гостей? У них редко проводились застолья. У Таджимы мало друзей. У Изуны и подавно их нет. Честно говоря, удивительно, что люди еще не переходили улицу, когда видели как он идет им навстречу. — Опять семья Фугаку приходила? — спросил он у хмурого Таджимы. Тот нехотя кивнул. — Зачем? — Я приглашал их. — И его? — Нет. Мадары с ними не было. Только их сыновья. — Я-то думал ты на дух их не переносишь. — Не переношу. — согласился мужчина. — Но в данный момент мне не приходится выбирать кто поможет нам с тобой остаться на плаву. Изуна только устало облокотился о стену, на манер родителя скрестив руки на груди. Они старательно обходили эту тему, но порой проблемы связанные с ней вылезали наружу так явно, что молчать было бы слишком отчаянным игнорированием реальности. Изуна знал и помнил, что отец обожал свои немногочисленные виноградники. Обожал виноделие и все что с ним связано, обожал их крохотный бизнес и семейную марку. То было дело его молодости. Молодости его старшего брата и жены. Жаль только с тех пор как их всех не стало — то, что кормило его долгие десятилетия уже дышало на ладан. Иногда Изуна чувствовал вину в связи с этим. Может быть и мог бы попытаться собрать из руин их бизнеса что-то путное. Хотя бы поставить на ноги то, что и так было когда-то не сломано, но оказался недостаточно умен. Трудолюбив или способен. Иногда Учиха жалел, что отец отправил к Фугаку его брата, а не отослал прочь самого Изуну. Да, ему было бы плохо у этих скупых и донельзя унылых мещан, зато старший брат оказался бы куда более полезным сыном для Таджимы, чем он сам. Несчастный после прусско-французской войны был едва ли способен на прежний труд, но Изуна не мог ничем помочь. Делал все по мере сил. По мере того, что умел. Беда Таджимы была лишь в том, что хорошо умел он только продавать свое тело и без того грязное, чтобы его жалеть. — Не могу в это поверить. — и снова он раздраженно мотал головой. Посмотрел на отца и недовольно сжал губы в тонкую полоску. — Ты опять собираешься просить у них помощи? У этих… высокомерных засранцев? — Выбирай выражения, Изуна. Эти люди в свое время очень нам помогли. Помогли? Ох, он говорил о том, что они согласились забрать Мадару к себе, после того как тот покинул психиатрическую лечебницу. Да, благородный поступок. Но явно не бескорыстный. Изуна мельком слышал, что они вложили в его брата очень многое. И не удивительно. У семейства Фугаку была чуйка на перспективных молодых людей. Посему Изуну они считали бездарностью. И это единственное, за что он не мог их винить. — И что ты хочешь сделать? Продать Фугаку виноградники вместе с домом? Неужели ты правда веришь, что после этого он не вышвырнет нас на улицу? Ты ведь знаешь, что этот жадный высокомерный сукин… — Изуна, хватит. — отец с трудом поднялся из-за стола, потянувшись к своей трости, приложенной к одному из стульев. — Я знаю, что ты не хочешь этого, поверь, я тоже не хочу, но иногда, чтобы выжить приходится принимать плохие решения. Винокурня давно не приносит тех денег, которые приносила когда-то. Твоя мама больше не с нами и не может помогать мне заботиться о ней. Мой брат тоже. У нас нет средств даже на наемный труд, понимаешь? Этот бизнес был дорог нашей семье, но сейчас от него пора избавиться. На благо нас с тобой. — Но… — Фугаку сказал, что оставит нам дом. Даже поможет с рабочими. Это будет неплохое объединение семей. — вздох. Отец явно устал спорить. — Это для твоего же блага, Изуна. Я не хочу думать о том, в какой яме ты сейчас сидишь из-за наших долгов. Чушь. Таджима всегда ненавидел своего брата. С чего вдруг впав от него в зависимость — его отношение станет лучше? Изуна знал, что Фугаку тот еще ублюдок. Любые сделки с ним вели в никуда. — Я зарабатываю! — возмутился он. — Лучше, чем мог бы — пойди я в какие-нибудь гребаные газетчики, и ты это прекрасно знаешь. Думаешь мне самому нравится этим заниматься? Да черта с два! Вот только выбора мне никто не давал. И не спрашивал. Просто и мне, и тебе нужно есть, отец. А на еду нужны деньги. Это было унизительно. Таджима не имел право обвинять его хоть в чем-то, пока Изуна приносил ему пользу. Пусть и столь мерзким способом, но тем не менее. Пока Фугаку только обещал — его младший сын оставался единственным способным заработать в их семье. Пусть и так. Пусть жертвуя уважением родителя, но иного выхода Изуна давно уже не видел. Так проще. А Таджима... что ж. Разве младший сын давно не вызывает в нем что-то кроме отвращения? "Ничего. Ты и не заслужил ничего лучше. Твой отец тебя ненавидит. - подумал он. - Да и не только он. Весь город считает тебя отвратительным. Все ждут, когда ты наконец перестанешь позорить их своим присутствием." — Поэтому я и хочу, чтобы Фугаку помог нам, сын. — ответил ему Таджима уже мягче. — Чтобы тебе больше не пришлось… ты знаешь. Ему даже сказать это было тяжело. А представить и подавно. Изуна был уверен, что отец никогда не стыдился ни за что в его жизни так, как за одно его существование. Да, господин Фрейд, которого он когда-то так усердно читал, отчасти оправдал Изуну в его глазах, но старый консерватизм отца ведь никуда не исчез. Для него сын был порочным и грязным, тем, кто попадет в ад сразу, как откинется на тот свет, но одновременно с этим и был… жертвой. Снимало ли это вину? "Конечно нет. Ведь ты виноват. Только ты и виноват, поэтому тебя все и ненавидят." — А я хочу, чтобы он оставил нас в покое. — тихо произнес Изуна, устало поморщив лоб. Хах. На душе вдруг стало так спокойно. Почти холодно. Будто бы он разом погрузил свои эмоции в зимнее оцепенение. Даже навязчивые, грызущие его мысли исчезли. Странно. Пахнет какой-то дрянью из банок с химикатами. Данзо, закрой их наконец. — А ты дал мне возможность делать это для тебя. Без их помощи. — Я не могу. — грустно покачал головой Таджима. — Не могу смотреть на то, куда катится мой родной сын. Не могу думать, что когда-нибудь ты просто окажешься в тюрьме. Или будешь убит какими-нибудь ублюдками, не дай им бог, узнать что ты… Но Изуна уже не слышал его. Он вдруг почувствовал как чья-то рука легла на его плечо и обернулся, но позади никого не было. Таджима обеспокоенно подошел к нему поближе, ощутимо прихрамывая. На войне его ногу раздробило на несколько частей. Это чудо — что он хоть и плохо, но все еще ходит. — Что с тобой? — спросил мужчина. — Тебе плохо? — и тут же поморщился от запаха алкоголя. — Ох. Ну и душок. Давай-ка ты приляжешь. Таджима с трудом помог сыну дойти до своей комнаты. Изуне казалось, что он находится в совсем другом месте — слышит запах спирта, крови и чувствует на себе чей-то пристальный взгляд, но это мимолетное ощущение пропало как только парень смог лечь на кровать. — Где… — Что такое сынок? — Таджима осторожно коснулся его холодного лба. — Что-то болит? — Фор… Изуна вздрогнул, вновь придя в себя. Запах крови пропал. Как и ощущение того, что минутой ранее он был совсем в другом месте. Таджима присел на кровать, осторожно огладив его плечо. — Прости. — выдохнул Учиха. — Я… плохо себя почувствовал. Он ожидал, что Таджима вновь упрекнет его в распущенном образе жизни. Скажет, что в последние годы Изуна вплотную подсел на алкоголь и то будет чистая правда, однако вместо этого отец посмотрел на него с тоской в темных глазах и произнес: — Это не твоя вина, Изуна. Юноша вздрогнул. Повернулся на бок, к нему лицом и поджал к себе ноги. Взгляд невольно упал на пустующее место позади отца. Там когда-то стояла кровать Мадары. Сейчас ничего, кроме пары тумбочек и шкафа. После того как брат попал в лечебницу — их комната оказалась для Изуны слишком большой. — Я знаю. Ложь. Таджима только устало покачал головой. — Ты поступил тогда, как должен был. Как и я. Мы приняли правильное решение. — продолжил он. — И я никогда тебя в нем не упрекну. Нет. Это неправда. Таджима наверняка упрекает его в том, что он сделал каждый день. Наверняка думает, что Изуна все испортил. Развалил семью. Довел мать до психического изнурения, отчего ослабло ее здоровье и она умерла. Подвел их всех. Ведь он мерзок. Так мерзок. Теперь бедному отцу, который остался совсем один, приходится сталкиваться с его мерзостью каждый божий день. Боже мой. Что он наделал? Почему по-прежнему так плохо? — Поэтому тебе и не нужно брать на себя такую невыносимую ношу. Тебе нужен отдых, сынок. От ненависти к себе. От попытки наказать себя за то, что он сделал. Хорошо, что Таджима не сказал этого вслух. — Прости. — Поедем со мной к Фугаку на следующей неделе. Ладно? Мадары там не будет. Он служит где-то около немецкой границы. Далеко отсюда. Вы не столкнетесь. — улыбнулся ему Таджима, погладив по волосам. Он всегда был таким мягким с детьми. Даже мама упрекала его в этом. Но когда нужно… он мог быть самым холодным и железным человеком из всех, что Изуна знал. — Они сказали, что оставят нам дом, помнишь? Мы никуда не уедем. Будем по прежнему жить здесь. А там и ты на ноги встанешь… Изуна закрыл глаза, устало кивнув ему. Ладно. Все что угодно. Его дыхание все еще оставалось частым и рваным, когда это опять началось. Кровь. Холод и боль. Что-то внутри него. Мужчина в черной военной форме и тяжелым взглядом. На его фуражке странный знак. Он смотрит на Изуну сверху-вниз как на подопытного кролика, но в глазах ни одной эмоции. Боже, как же больно. Они ведь вскрыли его заживо. Заживо вскрыли… Они. — Где… — говорит Изуна.Тобирама.
— …Формалин? — спрашивает Тобирама, и Данзо, спешит подать ему необходимую емкость, уже заполненную раствором. В воздухе витает запах крови. Тобирама вытирает ее с лица рукавом белого халата и всматривается в кусочки плоти, разложенные им на небольшом железном подносе у головы трупа. — Видишь, что случилось с мозгом? Что-то вызвало воспалительный процесс. Легко перепутать с менингитом, но… — затем он опускает отрезанное правое полушарие мозга в банку. — Но я не помню ни одного случая, чтобы страдающие им впадали в летаргию. Данзо согласно кивает ему. Верно. Воспаление мозга вызвало у больного летаргический сон, и то был не первый раз, когда они оба сталкивались с подобным. Была еще девица, угодившая под их нож уже раздувшимся трупом. Говорят симптоматика ее болезни была примерно такой же как у бедняги на операционном столе. Сперва галлюцинации и бред, затем нечто, похожее на психоз, а под конец — глубокий сон, из которого ни она, ни он уже не очнулись. — Шино Абураме. Двадцать пять лет. В деле значится, что он был одним из тех, кто попал под аресты в тысяча девятьсот одиннадцатом году. - читает он со своих записей. — Аресты? - Тобирама щурит глаза. Свет медицинской лампы, склонившей свою железную голову на умершим, болезненно жалит роговицу. — Слышали о них? По параграфу 175* Такие часто велись после того как его ужесточили. — Гомосексуалист? — догадывается Тобирама. Данзо вновь сдержанно кивает. — Он умер за решеткой? Может быть от инфекции? Их условия далеки от стерильных. Я был бы не удивлен, начнись с них эпидемия какой-нибудь холеры. Данзо пожимает плечами, всматриваясь в записную книжку. — Говорят, что он просто уснул в какой-то момент. И никто уже не смог его разбудить. — Так и проспал до смерти? — Тобирама с интересом смотрит на вскрытое тело юноши и улыбается, сам не зная почему. — Забавно. Они возятся с трупом еще какое-то время. Достают по одному каждый орган, бережно фасуя их по прозрачным стеклянным емкостям. Иногда в пол голоса говорят о том, что видят. Для Тобирамы подобное положение дел — идиллия. И Данзо спешит разделить его настрой в очередной раз. — Желудок пустой. Больной ничего не ел всю ту неделю, что спал беспробудным сном. Его пытались кормить через нос, но риск того, что он попросту задохнется был слишком велик. — говорит он, бросая взгляд на строгий профиль своего наставника. — Как вы смотрите на то, чтобы пойти со мной на ужин сегодня? Я обещал вас угостить. Тобирама не отвечает. Внимательно рассматривает сердце погибшего, вертя его в окровавленной руке. — Сердце здоровое. Бьюсь об заклад — повреждем только мозг. — говорит через какое-то время. — Не откажусь. Мне нужно развеяться. Обстановка в доме меня удручает. — Хаширама снова недоволен? — догадывается Данзо, ставя пометки на одной из заполненных емкостей. — Печень у меня. — Не разговаривает со мной. Извинения не помогают. — вздох. — Иногда я плохо понимаю, чего он от меня ждет. Ну и легкие. Должно быть заядлый курильщик. Данзо не сразу понимает о ком он. — Ваш брат курит? — Жмур курит. — поправляет Тобирама. А затем поправляется сам. — Курил. — При всем уважении, но я думаю, он слишком далек от медицины, чтобы пытаться упрекать вас в чем-то. Теперь очередь не понимать Тобирамы. — Это верно. Шино работал на фабрике по производству кожаных изделий. — Я про вашего брата, герр Тобирама. Смешок. Мужчина слегка улыбается подобной осечке. — Верно… — кивает. — Но я не могу его винить. У нас разные взгляды на некоторые вещи. — Может вам обсудить этот вопрос? — Мы пытались. — В таком случае… — Данзо моет руки у умывальника, находящегося сбоку от стола с трупом. Он хочет сказать что-то достаточно прагматичное, что бы Тобирама сам сказал в подобной ситуации. Быть может что-то вроде «Увы, вам с вашим братом — наивным дураком, явно не по пути. Но такое бывает. Это нормально, когда родственники понимают друг друга хуже, чем их — чужие люди.» Да. Именно это он наверняка и хотел сказать, но замолчал, едва в учебную операционную вошел Хагоромо Ооцуцуки. — Так и знал, что застану вас именно здесь. — говорит он почти разочарованно. Тобирама оборачивается к нему, потирая окровавленные руки в хирургических перчатках. — И что же вы тут устроили? Они с Данзо молчат, смотрят на него и ждут, будто бы провинившиеся дети, ожидающие гнева родителя. Но тот молчит, словно бы ожидая ответов. На нем чистый белый медицинский халат. Светлая борода аккуратно подстрижена, а на щеке покрасневший шрамик от бритвы. Сенджу думает, что должно быть пропустил очередной день открытых дверей, раз уж их ректор так разоделся. — Труп полностью лицензирован. Я… — начинает было Данзо, однако ректор беззастенчиво прерывает его. — Я знаю, Данзо. Ты приходил ко мне за разрешением на вскрытие, если не помнишь. — раздраженно отвечает он. — Но ни слова не говорил мне о том, что проводить его будет Тобирама. — Он мой коллега, сэр. — И ты, безусловно, осведомлен о недавнем инциденте, который с ним произошел? Сенджу хмурится, недовольный тем, что о нем говорят так, будто его и вовсе давно выпроводили за дверь. — У вас есть какие-то вопросы, касаемо этого инцидента? — с плохо скрываемой злостью говорит он. Отлично. Сперва был суд. Потом нравоучения отца, брата… а теперь еще и ректор. Будто бы весь мир ополчился на него за одну досадную ошибку. Хагоромо подходит к ним обоим вплотную, смиряет холодным взглядом. Тобирама замечает как дергается его правое веко в странных судорогах. Вдыхает спертый воздух и снова морщится — теперь запах крови разбавляется типичным старческим душком. — Лично у меня - нет. А вот Данзо бы не мешало поинтересоваться насколько его дорогой друг осведомлен, что такое primum non nocere.* — сухо говорит мужчина. Тобирама смотрит на него, поджав губы. Его красные глаза опасно поблескивают в свете операционной лампы. И за это Хагоромо Ооцуцуки и цепляется. — То, что произошло — просто позор. В том числе позор нашего университета. Хватило же тебе ума действовать от нашего имени. — Это я уговорил его, герр Хагоромо, — спешит встрять слегка встревоженный Данзо. — Сказал, что к нам тогда будет больше доверия… — Я действовал в рамках законодательства. — в тоже время равнодушно отвечает Тобирама. — И не делал ничего, что доставило бы университету проблем. — Неужели? Тогда вы оба, очевидно, забыли, что мы здесь занимаемся не только обучением, но и собственно тем, для чего учимся — лечим людей. А ты, своим ужасным поступком, создал нам репутацию сумасшедших ученых! — однако Хагоромо видит, что Сенджу не слышит его слова. Или же просто не придает им значения, а посему перестает кричать и решает сменить тактику, терпеливо спрашивая, — Что мне с тобой теперь делать, Тобирама? Мне страшно. Я не хочу подпускать тебя к пациентам, зная, что могу быть виноватым в случае, если они пострадают. Сперва ты заражаешь здоровую девушку тяжелым заболеванием, а дальше - что? Ампутируешь у больных ноги и руки? Сшиваешь их между собой? Вкалываешь химикаты? Уж поделись со своим ректором, что у тебя на уме. Что вообще может быть на уме у врача, явно прогулявшего медицинскую этику. — Я не собирался делать ничего подобного. — спокойно парирует Сенджу. - Мне нужен был тестовый образец для проверки вакцины. Сакура Харуно согласилась быть им за оплату. Вот и все. Это была обычная сделка. - Неужели? А сам бы ты пошел на такую сделку? На ее месте. - Я не на ее месте. Хагоромо овладевает гнев, но он из последних сил держится. Данзо на всякий случай отходит в сторону, будто бы надеясь затеряться в тени камер хранения. — Скажи мне, Тобирама. Ты ведь альбинос, верно? — наконец спрашивает мужчина. Глупый вопрос. На кафедре его задавали постоянно. Весь университет был осведомлен, что за дивное чудо из мира генетики обучает. — Да. — Продукт удивительного генетического сбоя. — словно бы повторяет его мысли мужчина. — Таких как ты мало, ты ведь и сам знаешь. Большая редкость — а посему исследовательский интерес для многих ученых Германии. Когда-то твой внешний вид вызывал восторг наравне с каким-нибудь человеком-слоном в цирке уродов. Сейчас мало, что поменялось. Здоровый альбинос — обьект для множество потенциальных исследований. Не так ли? Так ответь, будь добр — стоит ли мне вскрыть тебя прямо на этом столе и посмотреть отличаются ли твои органы от органов нормального человека? Это будет соответствовать твоей нездоровой морали? Тобирама понимает что Хагоромо пытается донести, но из-за чужой агрессивной прямоты не воспринимает сказанное всерьез. Прямая аналогия. Аппелирующая к эгоизму. Но Тобирама не эгоист. В первую очередь он - ученый. — Я принесу куда больше пользы в качестве врача, а не подопытного кролика, однако я согласен с вами. Мне бы хотелось, чтобы в случае смерти мое тело было отдано на вскрытие. Сюда. И вы сами посмотрите на мои органы. — говорит он сдержанно и поворачивается к лежащему на столе трупу. Но Хагоромо не удовлетворяет подобный ответ, хотя он и не спешит объявлять Тобираму отстраненным от работы. Тобирама знает, что полезен ему. Будучи практикантом и фактически преподавателем в свои двадцать четыре он одним своим примером показывает, насколько постижима работа врача, если ты талантлив и умен. Быть может не все студенты любят его холодную натуру и отстраненность от окружающих, но никто не может спорить с тем, что он приносит куда больше пользы, чем вреда. Тобираму бы не отстранили из-за подобного инцидента. Если бы была малейшая вероятность такого исхода — он бы не рисковал. — Та девушка умерла. Через день после суда. — бросает Хагоромо ему в спину. Тобирама не оборачивается, однако его плечи слегка вздрагивают. Умерла? Такого не может быть. У нее не было симптомов. Альбинос проверил все несколько раз. — Перенесенная ею болезнь скорее всего сказалась на сердце. Дала осложнение. Завтра ее похоронят. — Откуда вы… — Твой брат мне сказал. Не смотри так, Тобирама. Я бы все равно узнал. Ему просто было не плевать на ее судьбу. Может быть даже, он хотел извиниться перед несчастной и ее семьей, жаль только было уже поздно. Сенджу не знает, что сказать. Конечно, конечно его брату нужно было влезть и сюда. Данзо колеблется. Отводит взгляд и прикусывает губу. Кажется он чувствует угрызения совести, но старательно не подает виду перед Тобирамой. Но тот так и не оборачивается ни к нему, ни к ректору. Только склоняется над телом и отвечает: — Ясно. — Это вся твоя реакция? — Мне жаль. В какой-то степени ему и правда жаль. В большей степени из-за того, что если при вскрытии обнаружится связь перенесенной Харуно болезни и сердечным приступом — Тобираму ждут еще долгие судебные разбирательства с немаленьким шансом попасть в тюрьму. Кто бы мог подумать. А ведь он думал, что она пошла на поправку. Долбанная идиотка. Если у нее были проблемы с сердцем, на кой черт она о них умолчала? Небось боялась, что тогда Тобирама найдет кого-то поздоровее, а девчонка лишится шанса на легкие деньги. Боже. Да лучше бы она пошла и заработала их проституцией. Хагоромо наверняка думал о том, что Тобираме светит тюрьма. Однако не говорил об этом вслух. — Знаешь, Тобирама. — произносит он тише обычного. — Иногда тебе стоит быть хоть немного похожим на старшего брата. Он у тебя замечательный. Жаль, не стал врачом. Тебе очень не хватает хоть чего-то от него, чтобы на его фоне не выглядеть как дерьмовый злобный близнец. Да. Тобирама слышал это много раз от отца. Только вот из них двоих природа обделила умом именно замечательного старшего брата. А на доброте далеко не выедешь. Хагоромо ушел, и Тобирама устало оперся о операционный стол, не обращая внимания на труп с раскрытым зияющим брюхом и треснутым черепом. Данзо с опаской стоял в стороне. — Вы в порядке, герр Тобирама? — спросил он, а затем сразу же поделился своими мыслями. — Вы, кажется, плохо восприняли эту новость. Хотя… понимаю. Я не думал, что все так обернется. Мне казалось мы все предусмотрели. Она ведь была здорова. По ее же словам. Кто бы мог подумать о проблемах с сердцем, правда? Хах. Что вы думаете об этом? Но Тобирама молчал, потому что снова услышал странные отдаленные голоса в голове. Казалось, воздух в комнате, вокруг них, стал гуще. Словно был наэлектризован. Он попытался вздохнуть полной грудью, но не смог. На какой-то миг ему почудилось, что в университетской лаборатории вместе с ним и Данзо оказался кто-то третий. — Я думаю… — Тобирама нервно облизал губы, краем глаза заметив движение позади. — Думаю что Фрейд — просто старый засранец. А его идеи — абсурдное посмешище. Tu dois arrêter de lire ses livres stupides... — Что? — изумленно переспросил его Данзо. — Герр Тобирама. Вы знаете французский? Тобирама прищурился. Хаширама знал. Точнее учил немного и даже говорить пытался, но безуспешно. А он... это же родной язык? Ах. Нет, конечно нет. Абсурдная мысль. — Я… — он мотнул головой, пытаясь отогнать наваждение. Лампочка над головой замигала с противным едва различимым уху шорохом. — Не знаю. Это говорил не я. Это не мои мысли. — Вы в порядке? Да кто его знает теперь. Тобирама хотел было протереть лицо ладонями и успокоиться, мысленно досчитать до пяти, дабы прогнать лезущие в голову голоса, но затем почувствовал как на его руки опустились холодные окоченевшие пальцы. И то был не их заядлый курильщик, уснувший в тюремной камере навсегда.Изуна.
Отец проигнорировал его. Изуна бы хотел задеть его посильнее, раз уж он, минутой ранее сам так упорно давил на его слабые точки, напомнить, что в старый добрый дедушка Фрейд такой же психиатр, как Учиха — кавалерист, однако вспыхнувшая головная боль, вдруг появившаяся прямо на пороге фамильного особняка другой части династии Учиха, вынудило его замолчать. Таджима тут же обернулся к Изуне, не успев нажать на дверной звонок. Коснулся чужого плеча, но парень лишь махнул головой, давая понять, что все в порядке. На деле же до порядка было далеко. Изуна нервничал. Вчера ему снова приснился кошмар, оставивший его без сна. А сейчас от нервов руки дрожали как от зимнего холода. Изуна хотел бы демонстративно подышать на них, дабы уберечь себя от лишних расспросов, но Таджима больше и не спрашивал ничего. Он и сам не был рад появляться в доме Фугаку без крайней необходимости, однако она давным давно стала крайней. — Ты готов? Изуна улыбнулся. Кивнул, стараясь игнорировать это ужасное ощущение, словно бы сгустившаяся ночная тьма вокруг освещенного двора заполняет его до краев. Заползает в глаза, уши и рот, будто бы Учиха в ней тонет. Ему настолько не хочется идти туда? Таджима вздохнул, отвернулся от сына и таки позвонил в дверь. Через пару мгновений им тут же открыли. Жеманного вида дворецкий сдержанно поздоровался с ними обоими, однако Изуна чувствовал в его взгляде презрение. Надо же! Словно бы они бродяги с улицы. А ведь надели лучшее, что у них есть. Изуна и вовсе выглядел как долбанный английский джентельмен — в черном фраке и белоснежной рубашке, с тщательно выглаженными брюками. Что еще этим снобам нужно? Благо их поспешили проводить в главный зал, где многочисленные горничные раскладывали столовые приборы к официальному ужину. Изуна только присвистнул. — Вау. Чем, говоришь, зарабатывает твой брат? — спросил он, уперев руки в бока. Таджима легонько пихнул его в плечо, заставляя встать прямо. — Манеры, Изуна. Мы в гостях. Здесь было красиво. И дорого, если подумать. Однако на взгляд Учихи — мрачновато, словно бы Фугаку по каким-то причинам захотел обставить свой дом под вкус графа Дракулы. Темнота, старость, да и только. Изуна хмыкнул. Сказал бы по этому поводу что-нибудь. Отпустил быть может дурацкую шутку, да его как назло прервали. — Таджима. Как я рад тебя видеть! — послышалось со стороны лестницы. Оба Учихи обернулись и задрали головы, углядев на ее вершине широкоплечего мужчину, одетого в дорогой серый костюм. Изуна заметил, что тот ему сразу не понравился, хоть и видел он его раньше всего то раз — в глубоком детстве. Каким бы хорошим не пытался показаться Фугаку - впечатление, построенное словами его брата упорно отказывалось развеяться. Мужчина был не один. Рядом с ним стояла его жена — тощая из-за затянутого до предела корсета, одетая в темное бархатное платье женщина, с холодным строгим взглядом. Микото. Кажется так ее звали. Они спустились к гостям вместе. Фугаку с улыбкой пожал Таджиме руку и кивнул в сторону большого стола. Микото лишь хмуро поприветствовала их, держа руки в плотном замке. — Прошу вас. Садитесь. Мои сыновья скоро присоединяться к нам. — руку Изуне мужчина не пожал. Вместо этого легонько толкнув его в сторону столовой, словно тому было лет десять, не меньше. — Вы должно быть голодны. Долго добирались? Глядя на твою ногу, мне страшно представить как тяжело далась тебе эта поездка. — Ох, не переживай за меня. Мы потратили всего пару часов на поезде. А там уже нашли человека, который подбросил нас до твоего дома. У вас здесь весьма удобный транспорт, не то, что в наших окрестностях. — улыбнулся ему Таджима сдержанно, осторожно переставляя трость. — Ну конечно. Париж есть Париж. — хохотнул Фугаку на это. Изуна скрипя зубы смирился с тем, что его игнорируют как маленького ребенка. Сел в углу стола, но горничные поспешили пересадить его поближе к остальным — так он оказался слева от отца и напротив пустующего места. Фугаку же сел напротив брата, разместив неподалеку и жену. — Прошу простить опоздание моих детей. Они вечно заняты чем-то, иногда приходится несколько раз просить их спуститься к гостям. А их у нас много бывает. — сказал тем временем мужчина, сложив руки на столе. — Скоро подадут горячее. На этих словах Изуну слегка затошнило. Мерзкое ощущение чего-то в животе никак не уходило, только переместилось чуть выше — под ребра. А голова... боже, как будто мозг решил повеселиться прямо в черепной коробке. Лишь бы не вырвало прямо здесь. Было бы обидно запачкать персидский ковер под их ногами. — Они проводят время вместе? Это очень мило. — улыбнулся Таджима, стараясь поддержать светскую беседу. Изуна знал, что они не слишком ладили с братом, однако сейчас это не чувствовалось ни в их взглядах, ни в разговоре. — О, нет. Итачи больше одиночка. Ему не слишком интересно общество брата. Младшему, конечно, обидно, но он уже смирился. — вздохнул Фугаку. — Ну а Мадара… он недавно приехал. Так уж получилось, что на учениях несчастный повредил руку, поэтому его отправили на какое-то время домой. Сейчас уже все в порядке, Микото хорошо за ним ухаживала. На этих словах Изуна побледнел, и отец тут же оглянулся на него с беспокойством в глазах. О, черт. Его же не должно было быть здесь. Никто не предупредил! Что теперь? Они оба в ловушке. Чертов Фугаку должно быть, запланировал это с самого начала. Решил поиздеваться. Иначе зачем? По коже пробежали мурашки. Изуна постарался не выдавать своей паники — спрятал руки под стол, лишь бы никто не видел как они дрожат. "Ладно, ладно. Не важно. Это просто Мадара. Что он сделает?" "Ох, вот бы он придушил меня на месте. Это было бы его лучшая услуга для всего семейства Учиха." Однако вскоре ему пришлось бороться с подступившим страхом из последних сил, потому что на лестнице послышались шаги и тихие разговоры. Он узнал голос Мадары среди прочих мгновенно. Поспешил опустить взгляд в свою тарелку с запеченным цыпленком и каким-то омерзительным салатом. Мадара увидел его. Изуна ощутил на себе его взгляд почти физически, однако тот ничего не сказал ему. Тогда Учиха осмелился слегка поднять на него глаза. И запаниковать куда сильнее уже не только от присутствия брата. — Прости за опоздание, отец. — сдержанно ответил Итачи, должно быть. А рядом с ним стоял… Вот дерьмо. Изуна едва не подавился собственным языком, когда увидел Саске. А тот был бледнее мела, потому что само собой узнал его тоже. Черт. Черт! Нет, пожалуйста. Не нужно так шутить! Он не может быть Учихой. Он не может быть сыном Фугаку. Так просто не бывает! — Я уже привык к тому, что вы опаздываете как англичане, Итачи. Садитесь. — усмехнулся Фугаку, явно наслаждаясь смущением Таджимы, старающегося не смотреть на своего бывшего сына. — И поздоровайтесь с нашими гостями. — вдруг подала голос и Микото. Помимо сухого приветствия — это были ее первые слова за весь вечер. — Таджима. Изуна. — кивнул Мадара, посмотрев сперва на одного, а затем на второго. Оба избегали смотреть ему в глаза. Отводили взгляды. Таджима — гневно и огорченно, Изуна — со стыдом и страхом. Мадара изменился. Изуна не видел его много лет, начиная со своих шестнадцати, поэтому мог найти в строгом лице мужчины много отличий. Первое — его разительный контраст с очень молодым собой - нескладным, но симпатичным юношей с игривым, слегка лукавым взглядом. Лицо мужчины было строгим, бедным на эмоции и хоть какую-то живость. Тонкие губы, средний нос и похожие на Изунины черные глаза с нахмуренными бровями. Он будто бы смотрел на свою бывшую семью с презрением, но скрывал это за маской безразличия. Изуна заметил что он держится ровно, спрятав руки за спиной. Должно быть то результат воспитания Фугаку и армии, если Изуна не ошибался — Мадара нашел свое будущее именно в ней. Почти жаль. Учиха помнил брата как пышущего эмоциями, яркого и грубого подростка, а теперь он похож на статую, высеченную из мрамора. Идеально сделанную, но... Даже прежнего огня в глазах нет. Интересно, когда он успел потухнуть? В сумасшедшем доме? Или раньше, когда отец отказался от него и заявил, что Мадара больше никогда не вступит на порог их дома? — Что за манеры, Саске? Аккуратнее, — отчитала Микото своего младшего сына, когда тот, засмотревшись на Изуну так, словно он был гигантским слоном в комнате, которого никто не замечал, ударился ногой о ножку стола. — Извини. — нервно ответил он, поспешив сесть рядом с братом. А тот - напротив своего гостя. Конечно. Изуна вздохнул, нервно оглядевшись и на него. Итачи походил на копию своей матери, хотя «маменькин сынок» — последнее, что парень бы сказал о нем. Он был достаточно высоким и худым, с острыми плечами и длинной шеей, а еще не свойственной их семье копной длинных черных волос, завязанных в низкий хвост. На манер Изуны, но куда более аккуратно. Ничего не торчало как у других Учих, наоборот спадало в густую черную волну на плечо. И все же на вкус юноши он был некрасивым. Слишком видные скулы на лице (а может то были морщины? Жуть!) слишком тяжелый взгляд. Как и у Микото у него было холодное сухое лицо, но куда более зловещее, отдающее чем-то худшим, чем мещанское презрение ко всем, кто ниже по статусу. Изуна попробовал прочесть хоть какие-то эмоции в его глазах кроме мрачного ожидания, но их попросту не было. Благо Итачи не смотрел на него. Почему то казалось, что Изуна не выдержит его взгляд. Саске же был самой живой фигурой среди них, но это никак не играло им на руку. Изуна хотел было показать ему хотя бы взглядом — не пялься ты так сильно, все поймут, что мы знакомы, но идиот либо не понимал его намеков, либо на зло смотрел еще настойчивее. Фугаку и Таджима тем временем вели беседу. Сперва о жизни, погоде, затем уже переходя на более актуальные темы. Изуна сперва навострил слух, когда речь пошла о винокурне, но едва только поймал на себе заинтересованный взгляд Мадары — тут же потерял желание делать что-то, кроме сверления глазами собственной обуви. — К слову, Таджима. Раз уж мы собрались здесь всей семьей, почему бы не задать пару вопросов Мадаре? — тем временем Фугаку вновь застал отца врасплох. Тот удивленно вскинул брови, словно бы ослышался. Быть может надеялся, что его брат просто шутит. — Что? Ты ведь его отец в конце концов. Родной отец. Неужели тебе не интересно, как он жил здесь с нами все это время? На этих словах Изуна снова нерешительно оглянулся на брата, но тот не проявил заинтересованности в разговоре. Неужели ему правда все равно? На то, что отец оставил его. Что не пытался узнать как его дела. Что стало с Мадарой в этом чертовом доме? Изуна чувствовал, что боль в груди становится все сильнее. Черт. — Я слышал некоторые новости от тебя. Мне было их достаточно. — тихо ответил Таджима, ковыряя вилкой мясо. Подобные вопросы напрочь отбили у него аппетит. — Поздравляю с успешным окончанием академии, Мадара. — Не стоит. — ответил тот безразлично. — Я окончил ее два года назад. Изуна только сейчас заметил насколько же он похож на отца. Подбородок, нос, линии лица. Копия. Даже волосы и по сей день непослушные и черные, такие как у них. Спадают на плечи неаккуратными прядями, однако одна сторона тщательно уложена, оголяя ухо. Он все еще выглядит как член их семьи, пусть из-за строгого костюма похож на прихорошенных детей Фугаку. — Что ж. Я рад, что Фугаку помог тебе встать на ноги. — кивнул Таджима сухо, на что его брат весело рассмеялся. — О, он сделал это сам, Таджима! Настоящий боец, скажу я тебе. Но немудрено. В нашей семье воспитываются только победители! — воскликнул он, подлив себе еще вина. — Мадара — невероятное дарование. Совсем как мой Итачи. Его амбиции зачастую удивляют даже меня, но я считаю их наличие красит людей. Особенно если они настолько хороши в том, чтобы идти по лесенке вверх, я прав? — Да, Фугаку. — ответила ему Микото. Изуна с сожалением заметил, что мужчина не спешил хвалить своего младшего сына. Саске не настолько "победитель", чтобы вспоминать о нем в этой семье? — К тому же такие как Мадара сейчас — первая необходимость. Ты ведь и сам понимаешь, дорогой брат. Наш мир трещит по швам. Всем этим многочисленным империям тесно в нем, хочется затеять большую заварушку. И она то точно не заставит себя долго ждать, это я тебе обещаю. Если не сегодня, то завтра. — Разве мир настолько маленький, чтобы в нем было тесно? Лично мы с тобой и половины не видели. — улыбнулся Таджима. — Для нас — обычных людей, конечно. Мир большой. Но я ведь говорю о геополитике. Там совсем другие исчисления. — вздохнул его брат. — Ушла эпоха, в которой мы еще были детьми. Все возможные земли, да острова уже открыли, поделили и отобрали. Деваться с нашего клочка земли уже и некуда. Разве что в небо лететь. - но мужчина уже и не хотел говорить на эту тему. Его взгляд вдруг упал на Изуну, и на лице Фугаку появилась усмешка. Ох, Изуна знал, что сейчас будет. Знал, что последует за вопрос. "Ну валяй. Напомни мне о моей ущербности, засранец." — Ну а что твой отпрыск, Таджима? Ему ведь уже целых двадцать, правильно помню? Он добился каких-нибудь высот? — наконец с тщеславным интересом спросил мужчина. Изуна тут же покраснел от смущения и стыда, однако Таджима был не в лучшем положении. — Какая-нибудь работа? Или еще учится? Ты наверняка вложил в своего любимого сынишку максимум сил, правда? Только так они себя и окупают. Черт. Они замолчали на какое-то время. Конечно. Что отец мог сказать? Что его юное дарование зарабатывало им на хлеб, продавая свое тело старым извращенцам, теснившимся в злачных барах и гостиницах, где за хорошую сумму не задавали лишних вопросов? Изуна поджал губы, когда ощутил на себе взгляды абсолютно всех: напуганный — Саске, надменный — Мадары, презрительный — Итачи и Микото. И конечно, ехидный — Фугаку. Об отце стояло вообще умолчать. Он выглядел таким же растерянным, как его сын. «Чего я добился? — невесело подумал Изуна, — ну… твой отпрыск сосал мой член. А потом я дал ему трахнуть себя в зад. Это считается за достижение?» Однако тишина растягивалась. Пришлось придумать что-то получше. — Я сейчас нигде не работаю. Помогаю отцу на виноградных полях. — сказал он неуверенно. — Ну а образование? — вдруг спросил его Мадара, вынудив посмотреть в свои глаза. По спине юноши словно бы пропустили электрический разряд. — Ты уже получил его? Изуна смутился. С чего это он спросил? Какое ему дело? — Нет. — честно ответил он. Таджима коснулся его ладони и крепко сжал в своей. — Я нигде не учусь. Сказал же. Помогаю отцу с винокурней. И снова молчание, продиктованное манерами за столом. Не существуй они — семейство Фугаку бы в один голос над ним посмеялось. Изуна и сам понимал насколько ничтожен в чужих глазах, но не был удивлен их презрительным издевкам. Как он ранее говорил — эта семейка в жизни не взяла бы под свое крыло такого бездаря как он. — Ах… вино марки Учиха. Когда-то это был милый семейный бизнес. Правда? — меж тем сменил тему Фугаку, отправляя кусок курицы в рот. — Жаль, что с ним все так вышло. Хотя я и не удивлен. В конце концов, из нас двоих, брат, я все же предприниматель получше. — Да. — холодно ответил Таджима. — Когда-то. Изуна не хотел больше слышать подобное в их адрес. Резко встал на ноги, и снова привлек внимание всех присутствующих. — Мне нужно в уборную. — тихо сказал он, глядя на Фугаку. Что за ублюдок. Сидит здесь, в своем богатом доме и насмехается над ними. Как будто Таджима не его брат, а гребанный попрошайка, пришедший с протянутой рукой. Однако ничего не сделаешь. Отец терпит. Думает, что получит пару плюсов от брата за подобное смирение, но они просто посмеются над ними, да выкинут за порог. Будто бы все не очевидно с самого начала. Отец посмотрел на него с пониманием, но ничего не сказал. Микото лишь подозвала одну из служанок и жестом указала на гостя. Покидая столовую, Изуна чувствовал, что Мадара смотрит ему вслед, но не смел обернуться.........
Саске нашел его в уборной на втором этаже. Подниматься сюда не было необходимости — еще две были на первом, но Изуна настоял на том, чтобы его отвели в самую дальнюю. Здесь было не менее изысканно, чем в других комнатах. Аккуратные лампы на стенах, огромное зеркало над большой тумбой с круглым фарфоровым умывальником, напротив которого стояла огромная ванная на декоративных золотых ножках то ли льва, то ли птицы. Ну и ну. Им надо хвастаться деньгами даже здесь. Чертов засранец Фугаку. Подставить бы его с Фрейдом к стенке, а Учихе выдать винтовку и патроны - он бы выстрелил, не задумываясь. Изуна умыл лицо, посмотрев на свое бледное отражение. Его трясло от отвращения, злости и чувства вины, преследующего юношу с далекого детства. Кто бы мог подумать. Сперва Мадара. Затем Саске. Будто бы ему не хватает проблем. Изуна вздохнул, протерев лицо полотенцем. И почему это должно было случиться именно так? Почему нельзя просто не видеть Мадару до окончания своих дней, в надежде забыть то, что случилось? Черт. — Ты в порядке? — чужой голос заставил его обернуться. Саске. Пошел за ним? Ох, ради всего святого. — Я видел, что тебе было нехорошо на ужине. — Ты… — вместо ответа прошипел Изуна, вдруг налетев на него как гарпия. Мальчишка даже отпрянул от такого внезапного нападения, но тут же начал храбриться. Должно быть в своем доме чувствовал себя куда увереннее, чем в дешевом отеле с лапающим его незнакомцем. — Кому еще ты сказал?! Изуна схватил его за плечи. Вцепился в них пальцами так крепко как мог. Это важно было знать. — Что? — изумился Саске. — О нас. О том, что мы с тобой… да ты сам знаешь, твою мать! — понизил парень голос до шепота. — Брату? Отцу? Упаси боже, Мадаре? Саске, кажется, оскорбился подобным недоверием. Отпихнул от себя Изуну и демонстративно поправил смявшиеся рукава дорого пиджака. — По-твоему я совсем идиот? — хмуро буркнул он. — Конечно никому. Если бы кто-то из моей семьи узнал… они бы меня убили. Особенно брат. Изуна нервно улыбнулся, ощутив преступное облегчение. Отлично. Значит у мальчишки таки есть чувство самосохранения. Немудрено. С такой то семейкой. Что бы сделал с ним Фугаку, узнай о похождениях сына? Может быть и правда бы убил. Такой позор на идеальной картинке прирожденных победителей. — Вот и отлично. Хорошо. — он нервно поправил небольшой хвостик, собранный из отросших волос. — Никто не должен знать про это, Саске. Ни мама, ни папа, ни брат, никто. Понимаешь? Сделай вид, что ничего не случилось и забудь меня как страшный сон. Ха. Кажется Саске не пришелся по душе подобный наказ, но Изуне было глубоко наплевать. Последнее, чего он хотел — очередной скандал на почве инцеста и окончательное разочарование в нем отца. Нет. Изуна не мог подвести его еще больше. Он и так все испортил. — Забыть как страшный сон? И все? — раздраженно повторил мальчишка за ним. Скрестил руки на груди и посмотрел на Изуну как на предателя. Но с чего бы? Ему ничего не обещали с самого начала. — Просто будем делать вид что ничего не произошло? — Ну а чего ты ожидал? — удивились ему. — Что мы будем жить долго и счастливо? Саске, мы просто перепихнулись. Здесь нет смысла искать каких-то высоких чувств. Тебе хотелось попробовать. Мне хотелось потому что…. Ну, потому что мне всегда хочется. Вот и все. — Да не хотелось мне попробовать! Ты мне понравился… Изуна был готов рвать волосы на голове. Ох, нет. Никаких подростковых влюбленностей с первого взгляда. Он знает, как это работает и совсем не хочет разгребать последствия. Глупый ребенок. Наивный. — Тише. — осадил его юноша, снова взяв за плечи. — Не кричи. Ты же не хочешь опозорить свою семью, правда? — дождавшись неуверенного кивка, он продолжил. — Вот и я не хочу. Поэтому нам нельзя делать этого снова. Я может быть и был бы рад подыграть тебе в твоей влюбленности, но не могу. Мы с тобой связаны, понимаешь? Кровью. Если кто-то узнает… — Да понял я… — грубо отпихнул его Саске, больше не глядя на Изуну. Он казался расстроенным. Изуна вдруг подумал, что мальчишка вполне мог вновь отправиться из Парижа в Клермон просто, чтобы попытаться выцепить знакомое лицо снова. Ох. Даже звучит жалко. Подростки такие невинные, оттого совершенно глупые. Изуна давно не играл в эти игры с чувствами. — Не злись на меня, Саске. Когда-нибудь ты поймешь, что это к лучшему. Найдешь себе милую девушку. Влюбишься еще похлеще, чем сейчас. Так будет правильнее. Уж поверь, я последний, кто заслужил твоей любви. Но Саске все еще смотрел на него хмурым и холодным взглядом. Изуна подумал, что теперь он чем-то похож на своего жуткого старшего брата. Интересно, какие у них отношения? — Почему? — тихо спросил он. Изуна лишь невесело усмехнулся, бросив взгляд на свое отражение в зеркале. Красивый юноша. Как и Саске. Но разве он не видит? Эта красота — фальшь. Ловушка. На самом же деле он… — Потому что я грязный. — Изуна сказал это так, будто бы его слова были самоочевидны. Не нужно быть умником — все и так лежит на поверхности. — Омерзительный. Ужасный человек. Таджима хотел уехать уже сегодня, благо ночные рейсы позволяли сесть на поезд и добраться до Клермона к пяти утра, однако Фугаку настоял на том, чтобы его гости переночевали в его особняке. И хотя его брат хотел поспорить с ним — в конечном итоге даже не попытался, лишь устало махнул рукой и согласился на две предоставленные им комнаты. Изуна лишь мрачно покачал головой на такое заявление, но смирился также быстро как отец. После длительного разговора за ужином, внутренних терзаний и этой странной слабости, преследующей его весь день — сил на то, чтобы ехать куда-то еще, банально не осталось. В конечном итоге Таджима и Фугаку толком не договорились ни до чего, а значит еще один унылый разговор ожидал их за завтраком. Изуне не слишком нравилась перспектива провести в их семейке еще пару лишних часов. Итачи откровенно нервировал его, пусть не обращал внимания, будто бы его гость был пустым местом, Мадара пугал и заставлял вспоминать то, что юноша хотел забыть, а Саске... ох, бедный Саске. Ужасная семейка. Ужасный вечер. Они еще какое-то время сидели за столом, пока не подали чай и красный бархат.* Но Изуна не мог запихнуть в себя ни кусочка, даже несмотря на то, что Мадара утратил к нему интерес и равнодушно переговаривался с Итачи, изредка отвечая на вопросы приемного отца или матери. Саске сидел хмурый как туча, но уже не сверлил Изуну взглядом. Таджима же периодически только касался руки сына, тихо спрашивая как тот себя чувствует. Изуна же отвечал, что очень устал, благо через час его таки соизволили проводить на второй этаж. Одно из крыльев дома, с красивыми бурыми обоями, было полностью обустроено под гостевые комнаты, поэтому они с отцом нашли себе места для сна. Когда ужин закончился — все стали понемногу разбредаться по комнатам. И в тот момент Изуне снова стало плохо. Пришлось идти в уборную снова, умывать лицо и стараться привести себя в чувство. Получалось плохо. Ужасно давило в груди. Порой так сильно, что Изуне казалось — еще немного и у него затрещат ребра. А еще голова. Кажется у него был жар. Мозг будто бы кто-то жарил на медленном огне, ну и дурацкая метафора! Но что хуже — помимо болезненных ощущений, краем уха он слышал что-то странное. Вроде шепота или шороха, напоминающего человеческое бормотание. Но ведь это не могло быть оно. Он же не сумасшедший. Не… Мадара, правда? Вздох. Изуна уставился на свое отражение, уперевшись руками о края умывальника. Смотрел на свои черные глаза и вслушивался. Шепот все приближался. Он никак не мог принадлежать Фугаку или его детям поскольку раздавался не за стенами, а вокруг. Будто бы за спиной Изуны разговаривали люди. Парень закрыл глаза, постаравшись успокоить дыхание. Голоса становились громче. Начинали отличаться друг от друга тональностью. Мгновение — и Изуна мог сказать, что один из голосов был необычайно холоден, словно застывший лед, укрытый снегом зимы. Не равнодушно холодный, как у Мадары или Итачи с Микото. Скорее… леденящий того, кто его слышит. Самую душу. А вот второй напротив — теплый. Отдающий чем-то простым и… Голоса стали громче. Вот Изуна уже мог различить отдельные слова. Он открыл глаза, всматриваясь в свое лицо еще пристальнее. — Ich gehe nicht zu ihrer Beerdigung… Изуна изумленно застыл. Что… эти голоса. О чем они говорили? -…sie werden mich nicht sehen wollen, Bruder. Das weißt du… — Какого… — Изуна. Юноша едва не разбил зеркало своим же лицом, но в последний момент обернулся, врезавшись о край умывальника поясницей. Зашипел от боли, потерев ее рукой, но не отвел взгляда от вошедшего в ванную. — Мадара! Привет! Не ожидал тебя здесь увидеть... то есть. Это уборная. Ну да. Это же уборная. Хах... — слишком громко. Но Изуна едва ли соображал что делает в присутствии брата. — Я… я собирался уходить. Мадара лишь рассматривал его какое-то время изучающим взглядом. Его руки были скрещены на груди. Он снял пиджак, оставшись в идеально выглаженной рубашке. Похоже, тоже готовился ко сну. Они помолчали, осматривая друг друга заново, сравнивая себя взрослых и тех подростков, что остались лишь в воспоминаниях, прежде чем Мадара медленно кивнул и отошел от двери. — Конечно. Изуна осторожно обошел его, взял ручку двери, но в последний момент обернулся к брату. Тот уже мыл руки, также как и младший, пристально рассматривая свое отражение в зеркале. Юноша поджал губы, ощутив острое желание сказать хоть что-то. Что-то более личное, чем светская беседа гостя и хозяина. Что-то давно забытое. Жаль только каждое слово давалось с трудом из-за чудовищной вины, боли и горечи, навалившихся на Изуну одновременно. — Как ты? — только и смог спросить он у брата. Тот едва заметно вздрогнул, не ожидая подобного вопроса. Они не виделись так много лет… а завтра Изуна сядет на поезд до родного города в надежде, что больше не увидит старшего брата никогда. — Таджима будет злиться, если узнает, что мы остались наедине. — сказал мужчина равнодушно. — Лучше тебе уйти. Изуна едва не прокусил нижнюю губу до крови. Хах… если бы кто-то сказал им в детстве, что их взрослые версии будут так разговаривать друг с другом — те бы никогда не поверили. Однако вот она реальность. — Нет ни работы, ни образования. Ни хоть каких-то успехов… просто топчешься на месте с тех пор как я уехал. Ха. И все же для отца ты самый любимый, да? Он так любит все усложнять. Копать где не нужно. Должно быть жалеет тебя, а ты и рад быть для всех жертвой. — словно бы между делом сказал ему Мадара. — Досадно. Я надеялся, что ты хоть в чем-то со мной сравнишься. — У меня есть и свои достоинства. — Да. Есть. Твое лицо например. Ты стал еще смазливее, чем я тебя помню. Внешность — несомненно твое лучшее качество. Но за ней не стоит ничего, Изуна. Пустота. — мужчина даже не обернулся. — Ты обыкновенная пустышка. Но к твоему сожалению — таких как ты еще много. Крутятся вокруг меня в надежде, что я осчастливлю их женитьбой. Изуна промолчал, пусть и ощутил как кровь прилила к лицу. Открыл дверь, намереваясь уйти, но вновь не удержался и обернулся. Его брат задумчиво рассматривал свое отражение и что-то напевал под нос. К сожалению, юноша узнал что именно с первых нот. — Ведь любовь невинна, как роза, что в мае цветет… — тихо проговорил Мадара, впервые проявив хоть какую-то эмоцию. И ею была мрачная издевка. Изуна чувствовал себя опустошенным, уходя в свою комнату. Ему хотелось только единственного — упасть лицом в подушку и уснуть, однако еще одно событие заставило юношу замереть на месте, едва дверь за ним закрылась. — Саске. — вздохнул он раздраженно и отчаянно. — Ну ты и уеб… На кровати, предназначенной ему, лежали двадцать франков и короткая записка, сложенная надвое. «Доплата. За прошлый раз.»