Глава 2. Дом
20 апреля 2020 г. в 23:03
Этот дом, который находится на окраине Сеула, для всех нас стал местом концентрации безумия, боли и страха. Огромный, двухэтажный, окруженный густым лесом, жуткий до невозможности.
Всё начинается с витиеватых ворот, окрашенных черной краской, кое-где облупленной и оголяющей ржавые пятна, словно раны на теле. Когда ворота открываются, растворяясь с мерзким скрипучим звуком, пробирающим до костей, перед глазами возникает гравийная дорожка, нетерпеливо петляющая меж деревьев, то там, то сям сверкая своим серым хвостом. Лес неухоженный и дикий: переплетающиеся ветви густых деревьев, тёмно-зеленый влажный мох, сочные папоротники. Растениям здесь дали волю, и они струятся зелеными волнами от земли и до самых небес, закрывая лучи ленивого солнца.
Если пройти сквозь весь лес по главной аллее, то в конце пути можно увидеть огромный особняк, мрачно подмигивающий чёрными проёмами окон. Такие типы строения нечасто встречаются в Южной Корее, скорее это европейский особняк, чем азиатский. Он старый, потрепанный временем и снаружи кажется заброшенным, оставленным хозяевами на растерзание леса, который всё ближе и ближе подкрадывается к нему со всех сторон. Справа на флигель, построенный из дерева и каменной кладки, наваливается скрюченное дерево, раздрабливая крышу на части, впуская во флигель кривые ветви, обхватывая ими пристройку почти полностью.
Дверь в дом резная, старинная, двустворчатая, открывается с едва слышным скрипом, приглашая внутрь, но предупреждая об опасности. Фонари над входом не горят, разбитые и пыльные, покрытые слоем вековой паутины, обтянутой вокруг треснувших плафонов. Тогда, в первый раз, мне всё это показалось красивой декорацией, специально сделанной для того, чтобы привлечь моё внимание, как и внимание остальных мальчишек, любопытных и неосторожных. Сейчас же я понимаю, что этот дом всё время ждал нас, желая притянуть своей таинственностью и необыкновенной мистичностью. Когда это ужасы и мистика пугали подростков?
Его запах, когда открывается красная пасть в приветственном жесте, ударяет в нос плесенью, старым прогнившим деревом и влажным протухшим тряпьем. Поверх запаха гниения и старости тянутся запахи дорогого кондиционера для белья и цветочного мыла, которые нисколько не маскируют мерзость настоящего аромата. Если бы я пришел туда после плотного ужина, то меня точно бы вывернуло наизнанку от смрадного привкуса на языке и губах.
Холл огромный, его стены полностью завешены с потолка и до пола старинными фотографиями в резных рамках, они так изъедены пылью и древностью, что нельзя точно сказать, кто изображен на них: мужчины, женщины или дети. Прокисшие от влажности плошки паркета скрипят, плача под ногами, заставляя сжиматься от каждого неточного шага.
Лестниц наверх две: в правое и левое крыло, соединенные наверху посередине высоким открытым балконом-переходом. Балясины лестниц потёртые и не видевшие лака уже, наверное, сотню лет, а ступени и подступенники давно повело от старости. Когда-то давно, возможно, в прошлом веке, дом дышал жизнью и был прекрасен и величествен, но теперь прозябает в неухоженности.
Из холла ведёт две огромные двери, тяжелые, будто увядшие крылья мокрой птицы, еле сдвигаемые при открывании. На каждой из них ручка в форме ракушки, позолоченная, но настолько старая, что черна от копоти и грязи. В холле, с вогнутой полусферы потолка, покрашенного светло-серой краской, напоминающей цвет разложившегося трупа, свисает огромная роскошная люстра, с, казалось бы, тысячами мутных стеклянных висюлек. При включении света настолько мало, и он такой рассеяно-желтый, что всё выглядит ещё более тревожно и мрачно, чем в полной темноте.
Помню, как, впервые войдя в дом, почувствовал неестественный холод, будто от мертвеца, которого зачем-то выкопали из земли и поставили перед твоим взором, ожидая, что ты оценишь старание танатопрактика-реставратора. Тут удивительная, идеальная тишина, даже сам воздух застыл, словно стараясь не перемещаться по дому, оставаясь на месте. Из-за этого дышать крайне затруднительно, точно сквозь пелену тумана. Каждый вдох, растянутый во времени между прошлым и настоящим, пытается догнать распахнутые легкие в нужный момент. Если можно было бы принести сюда рыбу и положить на влажный паркет, она бы не умерла, приоткрывая жадные жабры для насквозь водянистого воздуха.
Все моё мальчишеское существо дрожало, ощущая неправильность происходящего, но одновременно с этим желало продолжения. Я всегда был слишком жадным до чувств, в том числе и самых тёмных. Я пережил к тому моменту достаточно, чтобы осознать, что что-то в этом доме не так, но именно это меня и привлекло.
Во мне уже тогда было что-то тёмное и мрачное. Мне нужна была власть над людьми, мне нужны были союзники и товарищи, мне нужны были поклонники. Единственное, что мне было не нужно — это любовь. Я боялся этого чувства, поражаясь тому, какими слабыми становятся люди под его влиянием.
Вероятно, моя темнота притянулась к темноте дома, ища объятия чего-то близкого. Честно, мне было странно видеть остальных на подъездной аллее в тот вечер, десять лет назад. Я думал, что приду один, может, подтянется ещё какой-нибудь паренек, которому нечего терять и которому хочется ощутить остроту жизни. Но нас было пятнадцать. Где-то поодаль я увидел Его, слегка напуганного, но решительного. Когда я взглянул Ему в глаза, Он вновь спрятал взгляд, смущенно закусывая нижнюю губу. Я не знал, ради чего Он пришел сюда в тот день, не мог представить, но лишь надеялся, что не ради меня. Все знали, что я пойду. Я сразу сказал об этом, как получил записку, завелся с пол оборота, рассуждая о том, что будет. Кибом, конечно, потащился за мной, поэтому в его участии виновен только я и никто другой. Но Кибом жив и здоров, по крайней мере пока. И я не допущу, чтобы было иначе, всеми силами, чего бы мне это ни стоило. В любом случае, мы выберемся из этого ужасного, кошмарного места, и оно нас не сломает, ни одного из нас. Я зубами буду рвать, а когтями выдирать нам свободу. Я поклялся, что никто не сможет нам помешать, даже сама судьба, даже наши самые страшные грехи. Этот дом, мрачный и безжизненный, должен остаться позади.
На первом этаже всё статично. Справа от входа огромная гостиная — обеденная зона с тёмно-синими оштукатуренными стенами, от которых слой за слоем отваливается краска; огромным столом посередине, настолько массивным, что трудно представить, как его вообще сюда внесли; стульями как на подбор одинаково высокими и антикварными, но замасленными до отвратительного состояния; канделябрами и раскидистыми подсвечниками, плачущими острыми пиками белёсых свечей. Каждая деталь этого места говорит о былой роскоши. Диванов здесь достаточно, чтобы расположиться вместе в огромном кругу, рядом с пастью давно не чищенного, сереющего от пыли камина.
Слева же от главного входа - гигантская кухня, с поплывшими от времени кастрюлями и сковородками, посудой, глазурь которой истерлась от количества раз, которую её мыли или не мыли, давая покрыться жирным налётом. Когда я открыл старую газовую духовку, она дыхнула на меня такой невыносимой вонью тухлятины, что у меня заслезились глаза, и я закашлялся, отходя и отпуская дверцу. Вся кухня запущена, покинута и забыта, тут даже кран раковины не работает, шумя странными звуками из жерла дома, разнося зловоние ржавчины и болотного духа.
Окна первого этажа занавешены тёмными плотными гардинами, не пропускающими даже луч света, блокируя его на подлете и сбивая клубящимся сумраком. А отдернув их, мы заметили, что сами стеклопакеты новые, тройные, видимо, недавно вставленные. Именно тогда нужно было валить и никогда не возвращаться, но мы не придали этому значения. А когда щёлкнул дверной замок, запирая нас в этом убогом месте, мы оказались в ловушке на столько дней боли, страха и отчаяния, что сойти с ума было бы менее болезненным, чем продолжать. Чьи-то ментальные силы оказались слабее, а чьи-то сильнее. Не знаю, кому повезло больше.
Второй этаж — это лабиринт прыгающих комнат, беспрерывно вращающихся вокруг своей оси-холла, но мы так и не смогли понять, как они вращаются и в какой последовательности. Сегодня твоя комната рядом с комнатой Кибома, а завтра уже рядом с комнатой Тэмина, но она всегда неизменна внутри, заморожена. Как бы ты не перемещал предметы в комнате, все остаётся на своих местах всякий раз, как только ты её закрываешь и открываешь, заново входя внутрь.
На третий и последний этаж-мансарду лестница ведет из потайного места в гостиной, которое мы случайно обнаружили на второй день пребывания, внезапно наткнувшись на странную ручку около камина и повернув её. Книжный шкаф, стоявший рядом, щёлкнул и отъехал в сторону, открывая перед нашими удивленными и напуганными лицами проход в подземелье. Каменная лестница, вьющаяся вниз тесной лентой, была не освещена. Тэмин сбегал на кухню за старым коробком промокших и высохших бесконечное количество раз спичек, и я, два раза чиркнув, наконец-то зажег одну из них.
Мы спускались, поднимаясь долго, словно кружась в эпицентре торнадо. Я шел первым, постоянно зажигая спички. Когда мы достигли низа-верха, я толкнул узкую, облупленную дверь ладонью, и она отворилась в середину мансарды. И тогда мы нашли ещё одного, в итоге оставшегося навсегда замурованным на самом верхнем этаже самой глубокой пропасти этого адского особняка ужасов.
Призрак того места до сих пор висит передо мной, когда я спускаюсь по чересчур узким лестницам, дрожа от страха и липкого, холодного пота, пытаясь выровнять дыхание. Не знаю, как будет в этот раз, но мне нужно держать себя в руках, чтобы не потеряться в водовороте слишком ярких воспоминаний. Да, я помню практически всё, что случилось в ту неделю. Мой рассудок упорно записывал пленку, чтобы потом в ночи подкидывать все эти разрозненные снимки в общий фотоальбом бесчисленных кошмаров. До сих пор нет ни одного человека, которому я позволил бы спать со мной в одной постели, и из-за нежелания просыпаться вместе и видеть чье-то ненавистное лицо, и из-за боязни придушить его ночью в попытке разбить кошмарные сновидения, преследующие меня уже столько лет.
На самом деле, никто точно не знает, кто из нас что помнит, потому что после того дня, как мы вышли, мы пообещали не говорить об этой неделе, закрывая на десять лет страхи на замок, не давая им вырваться из запертой клетки психики. Каждый из нас, я уверен, хранит что-то на дне своей души и не хочет, чтобы это выплеснулось за пределы сосуда, который сейчас, сегодня, качает во все стороны. Все мы пытаемся не разбиться о стены каюты корабля, неосторожно идущего на огромный айсберг, не имея ни спасательных шлюпок, ни хорошего рулевого. Ещё секунда, и произойдет столкновение, способное изменить наше будущее, как и тогда.
Я курю в душный воздух летнего Сеула около круглосуточного магазина, в который заехал по пути, чтобы купить горячий кофе в банке. Смотрю на то, как паркуется Хёндай, и из него выходит пара и заходит внутрь магазина. Они улыбаются и обсуждают вечер, который планируют провести вместе. Она целует его в щеку, а он щурится от удовольствия. Такие обычные и милые эмоции, хоть мне их не понять, но сейчас я им завидую. Не их любви, а тому, что сегодня вечером, как и завтра, как и всю неделю, они будут засыпать дома, в уютной постели. А я буду вынужден спать в одном из номеров старого заплесневевшего дома, пропахшего кровью подростков, их воплями и страхом, а еще воспоминаниями...
А ещё я волнуюсь из-за встречи с Ним, которую больше нельзя оттянуть, которую я хотел бы оттянуть ещё лет на пять, как минимум. Я не знаю, что могу сказать. За десять лет я так и не придумал подходящих слов. Пока я копаюсь в голове, старательно подбирая слова, не представляя, как начать разговор, пара выходит с большими пакетами, садится в машину и уезжает. Я смотрю на опустевшее место около магазина и думаю о том, что сейчас у меня также пусто на душе. Если я умру в эту неделю, никто даже не будет расстроен, может быть, только ребята, но кроме них у меня больше никого нет. Ни родителей, ни родственников, ни любовников, которые бы оплакивали меня, ушедшего так рано.
Меня уже давно не интересует и не печалит одиночество, но перед ликом смерти я невольно начинаю задумываться о нём. Как бы я не отнекивался от чувств до этого, всё же желание чужого тепла внезапной высокой волной окатывает, и я не могу ему противиться. Окунаюсь в воспоминания детства, на секунду позволив сердцу погрузиться в нежность и трепетную, сладостную печаль. Моё детство не было особенным, не таким как у всех, нет, скорее оно было довольно обычным, прозаичным и вполне спокойным, до того момента, когда всё пошло не так.