Семь смертных грехов

      Стучусь в зелёную дверь. Мы уже час как разошлись по своим комнатам. Я успел принять ванну в романтической, что уж поделать, обстановке, и обнаружить в шкафу чистую одежду в моём стиле: футболки, белые рубашки, темные джинсы и даже бельё точно такое же, как обычно ношу.       Немного нервничаю, думая о том, как мне с Ним говорить. Он совсем не похож на жертву обстоятельств, каким представлялся мне раньше. Он мало того, что выглядит вполне счастливым и к тому же с высоким достатком, так ещё и пытается каким-то образом манипулировать нами. Дверь открывается, и я вижу Его удивленный взгляд и расслабленную позу. Кажется, Он совсем не ожидал меня увидеть. — Привет, — говорю я, пытаясь добавить доброжелательную улыбку. Интересно, получается ли? — Привет, — холодно произносит Он и молчит, даже не даёт мне ни капли тепла, ни улыбки, ни хоть какой-то заинтересованности во взгляде. — Пустишь? — спрашиваю, понимая, что Ему не нравится моё присутствие на пороге. Он закатывает глаза, я хмурюсь. — Проходи, — приоткрывает дверь чуть шире, но так, чтобы показать, что я сам должен себя обслужить, открыв ее полностью, чтобы пройти. — Виски? — спрашивает буднично, пока я захожу в комнату. — Только не говори мне, что как-то так выглядит твой дом, в жизни не поверю, — выдыхаю я пораженно.       Его комната отличается от моей даже площадью, настолько она огромная и просторная. У Него есть свой бар, полностью заполненный бутылками с дорогим алкоголем. У окна, которое находится прямо напротив двери, я вижу двуспальную кровать на помосте, её высота вместе с помостом доходит до подоконника, поэтому кажется, словно широкий подоконник — это ее продолжение, и если открыть окна полностью на ночь, уверен, можно свалиться, если не контролировать свои движения во сне. Никаких штор нет, окна ничем не занавешены, что, честно сказать, меня немного пугает, потому что темнота за ними проникает в помещение. На некотором расстоянии от кровати, но в той же части комнаты — огромная ванна, наполненная водой и утопленная в пол, без дверей, без какой-либо перегородки, вот так, на виду. Прямо на полу стоят бутыльки с разными средствами для ухода, шампунями. Я замечаю небольшое квадратное помещение справа от кровати, в углу, словно откушенное от комнаты, уверен, там туалет и душевая, мне интересно заглянуть и в них, но пока я занят остальным антуражем.       Здесь мало света, нет основной люстры, только маленькие бра и небольшие классические светильники на тумбах и комоде, зато много свечей, они на всех горизонтальных поверхностях, но около ванны их больше всего, они будто приглашают поплавать и расслабиться в томной и чересчур будуарной атмосфере. Если цвет комнаты поменять на бордовый, как у меня, покажется, что это дорогой мотель для элиты, пропитанный сексом и опиумом. Я замечаю длинный диван у правой стены, ближе к двери, обшитый зеленым бархатом в тон одноцветным классическим обоям. — Виски? — еще раз спрашивает Он, а я поворачиваюсь на Его голос и сглатываю, видя, как Он устроился у небольшой барной стойки с бокалом в руке, опираясь на свою трость.       Он успел за этот час только расстегнуть жилет и пуговицы рубашки, оголяя ключицы и верхнюю часть широкой, раскачанной груди. Будучи прикрытой полностью, эта грудь не выглядела настолько крупной, какой предстала сейчас перед моими глазами. Я с мазохистским удовольствием замечаю в вырезе рубашки начало татуировки чуть ниже нежного светло-розового соска, совершенно случайно оголившегося, когда он поднял бокал к губам. — Да, пожалуй, — дрожащим голосом соглашаюсь я, хотя не пью алкоголь, совсем, завязал с ним ещё в университете. Настолько быстро пьянею, что после пары бокалов крепкого могу превратиться в сладкую, нежную булочку, а для меня этот образ — как муха, прилипшая к лобовому стеклу. Я взрослый мужчина, и быть легкомысленным мне претит. — Может, тебе нравится бурбон или коньяк? У меня есть любой крепкий алкоголь, кроме, пожалуй, соджу, — Он вновь заходит за барную стойку и окидывает взглядом целую сокровищницу элитного алкоголя.       Подхожу ближе, сажусь на барный стул, ощущая себя словно в каком-то старом кабаке, потому что все вокруг в ретро-стиле, даже небольшой холодильник справа похож на холодильники из фильмов о прошлом веке. — Посоветуй мне что-нибудь, я не разбираюсь в алкоголе, — говорю, наблюдая, как играют блики от свечей на стекле полок и разнокалиберных, но выглядящих потрясающе, бутылок. Он ничего не отвечает, наливает в бокал какой-то жидкости, кидает льда из маленького ведёрка и разворачивается, ставя его на стойку, оставаясь по другую её сторону. — Мое любимое, со специями, двадцать лет выдержки, у меня дома таких несколько бутылок, а тут только одна, но я рад и этому, — Он присаживается на стул, обхватив пальцами бокал, и, неожиданно для меня, смотрит мне прямо в глаза, хватко и пристально. В этом освещении они почти черные, засасывающие в свою глубину. — Ты изменился, — констатирую я, хотя не хотел этого говорить. — Ты что, из какой-то элиты? Одеваешься так, будто твоё место на балу или в парламенте. — Отпиваю глоток, и виски обжигает мне горло. Я закашливаюсь и пытаюсь восстановить дыхание после его крепости и терпкости.       Вся эта обстановка, в которой я нахожусь, напоминает мне странный старинный фильм, в котором много лжи, крови, предательства и наркотиков. Я ожидал всего, чего угодно от Его покоев, но только не этого. Мне неуютно тут, потому что вокруг меня даже запах необычный: сладковатый, но одновременно чересчур пыльный. Я начинаю ощущать, как мне душно. Пытаюсь дать себе воздуха, глубоко вздохнув. Всё расплывается мутной картинкой перед глазами. — Хм, а что, Джонг, тебе больше не нравятся мужчины, которые могут позволить себе роскошь?       Его голос спокойный и как всегда безумно низкий, этот голос напоминает мне голос моего учителя пения, а это сравнение делает моё пребывание тут ещё более невыносимым. Слышу, как вся комната звенит от напряжения, я опять его ощущаю. Оно вьётся вокруг меня, как змея, грозящая укусить, это напряжение утробно низкое, и я чувствую, как мой живот дёргается от него, закручиваясь узлом. Это чувство похоже на возбуждение, только оно иное, слишком животное, чтобы достичь члена, оно клубится во мне, и я наконец-то понимаю, что всё это напряжение исходит от Него. Потому что, когда я поднимаю свои глаза от бокала и смотрю в Его глаза, то вижу боковым зрением всполохи огня.       Я никогда не ощущал такого. Пространство горит вокруг нас, плавятся стены, облезают обои от этого градуса, лопаются окна, и единственное, что остается — это Его ледяные глаза, не оставляющие мои ни на секунду в покое. Он смотрит на меня, и я понимаю, что не смогу оторваться. До меня издалека долетает смысл Его фразы, я обнаруживаю в ней неоднозначный намек. Наконец-то пересиливаю себя и убираю взгляд, судорожно вздыхаю и сжимаю бокал сильнее, замечая, что лёд в нём растаял, а ведь прошло меньше минуты. — Нравятся, — говорю, с вызовом смотря на Него и хищно улыбаясь. Я на Его территории, и не знаю, что Он делает тут со мной, но я не позволю с собой играться. Я всегда буду сверху, а Он снизу, как в жизни, так и в постели. — Зато ты не изменился, Джонг, — Его голос расслабленный. Он отпивает виски и морщится, потому что в Его бокале лёд тоже растаял. Достаёт из мини-холодильника, который оказывается морозильной камерой, большое ведёрко и отправляет пару кубиков льда сначала в свой бокал, а потом и мой. Отхлёбывает и удовлетворённо закрывает глаза. — Ты всё такой же горячий и красивый, как и раньше. — Шепчет Он слишком мечтательно, будто вспоминая что-то.       Его влажные пухлые губы чувственно приоткрываются. Я на секунду забываю, как дышать, смотря на них. В моей голове вспыхивает давно убранная на задворки памяти картинка, как эти губы шептали мне в ночи, что я самый нежный и самый любимый на свете. Отворачиваюсь, отпивая глоток, и опять закашливаюсь. — Кажется, ты, как был плохим мальчиком, так им и остался. — Хм, а что, Джинки, тебе больше не нравятся плохие мальчики? — Он начал эту игру, и я принял правила.       Щурюсь и наблюдаю за тем, как Он медленно открывает глаза, ставит локти на стойку, и, отпив глоток, смотрит на меня изучающе. Я знаю, что остудил Его пыл своим вопросом, Он кажется серьёзным. — Нравятся, — от Его откровений моё сердце отказывается биться в спокойном ритме.       Я всматриваюсь в Его глаза, ища ответы на свои вопросы. Но, конечно же, ни одного ответа, только снег Его взгляда, я всё ещё чувствую, что напряжение между нами до конца не погасло. — Когда ты успел коснуться меня? — задаю логичный вопрос. — Около входной двери, ты не помнишь? — Его губы расплываются в довольной ухмылке.       Я помню, о да! Как можно забыть тот наш момент? До меня только что доходит, каким я был идиотом, что не установил связь тогда, сейчас я бы уже знал, могу ли влиять на Него, или Он так и будет манипулировать мной. Он протягивает мне руку, сдвигая манжету, показывая белое, нежное запястье. — Давай же, я знаю, что ты думаешь об этом, но уверяю, ничего не изменится, — говорит Он спокойно.       Вглядываюсь в тонкие вены, струящиеся под кожей. Она выглядит мягкой. Я помню её мягкой и гладкой, мои ладони до сих пор хранят её тепло. Ловлю себя на мысли, что Он хочет, чтобы я коснулся. Не знаю, каковы причины этого желания, но то, как Он предвкушено и, уверен, абсолютно бесконтрольно облизывает верхнюю губу, говорит о Его нетерпении.       Жду секунду и опускаю пальцы на Его запястье. Мы оба вздрагиваем, как от удара тока, потому что этот контакт хоть и был ожидаем, но всё равно остался слишком острым для наших тел, ведь мы не касались друг друга уже так много лет. Я закрываю глаза, ощущая теплоту и гладкость кожи, чувствую, как бьется сердце, ускорено, возможно, из-за моего прикосновения, а, возможно, из-за алкоголя. Внутри, где-то глубоко в Нём есть капля похоти, маленькая капелька в огромном океане других чувств, которые мне невозможно осознать, потому что я связан не с ними. Эта маленькая капля стабильна, и я, как бы ни хотел сейчас, не могу её контролировать. Усилием воли пытаюсь растянуть её или хотя бы разделить на две части, но она не поддаётся, статичная и словно замёрзшая. Понимаю, что мои попытки бесполезны. — Я хочу тебя, — вырывается против моей воли.       Открываю глаза, оставляя пальцы на Его запястье. Он хитро смотрит на меня, понимая, что я проиграл, но запястье не убирает. — Неинтересно, — шепчет Он мне нагло.       Резко убираю пальцы. Он похитил мою фразу, её я говорю, когда секс меня не удовлетворяет, и Он слышал её в ту ночь, а теперь использует против меня же. Что Он помнит из той ночи, неужели, как и я, каждое её мгновение? — Тебе не интересен секс? — улыбаюсь, делая небольшой глоток виски и свой ход в нашей сегодняшней игре. — Нет, Джонг, о нет, — Он тоже улыбается, но настолько холодно, что мне кажется, мой виски становится ледяным и замерзает в бокале, я ощущаю это через стекло. — Мне не интересен секс с ТОБОЙ. — Говорит грубо и приподнимает локти со стойки, берёт трость, направляется к противоположной от бара стене, и встаёт рядом с подлокотником дивана. — А с кем секс тебе интересен? — медленно поворачиваюсь за Ним, следя глазами за Его фигурой, и откидываю голову на стойку, прогибаясь и смотря в потолок. Моя голова начинает трещать от этой игры и того, что между нами происходит. Чувствую кожей, как Он смотрит на меня: на мою шею, скользит взглядом по всему телу и останавливается на широко разведённых ногах. — С Чимином? — Это тебя не касается, — слышу низкий смех. — Если дотронешься до него, я тебя прикончу, — говорю равнодушно. — Он не твоя собственность, — цедит сквозь зубы.       Я всё ещё полулежу, откинувшись на стойку, изучая тщательно побеленный потолок и думая о том, что разговора не выходит, что мы пляшем вокруг да около, говоря непонятно о чём, но забывая обсудить главное. — Как ты повредил ногу? — спрашиваю. — Не твоё дело, — короткий грубый ответ. Я хмыкаю. — Как ты встретился с женой? — Ты думаешь, что я по-прежнему твой, Джонг?       Я поднимаю голову, она кружится из-за резкой смены положения. — Ты думаешь, что нет? — мы задаём друг другу вопросы, на которые никто не хочет отвечать. — Мы оба знаем, кто тут кому принадлежит, — делает Он внезапный ход и пристально смотрит мне в глаза. Я выдерживаю Его тяжелый взгляд. — Я трахну тебя, и тебе это понравится, — говорю, окидывая похотливым взглядом Его ключицы и начало груди, а потом бёдра. Но Его это не смущает, наоборот Он еще сильнее расслабляется, облокачиваясь о стену, и немного выгибается. — Я не трахаюсь, — говорит Он, слишком порывисто ставя бокал на маленький столик справа от себя, и делает подзывающий жест рукой.       Я весь в предвкушении смотрю на то, как Он поднимает руку к подбородку, и Его пальцы медленно скользят по шее к груди, будто случайно распахивая рубашку, давая мне увидеть ореол соска, я облизываюсь. Мне хочется укусить его, хотя я не использую рот в сексе, но ради этого укуса я готов поступиться своими принципами. Хочу посмотреть на то, как просяще Он выгнется от моих белых зубов на своей нежной коже, как задрожит от возбуждения Его сладкое тело. — А что ты делаешь, Джинки? — оставляю свой бокал на стойке. — То, что я делаю в своей постели, Джонг, тебя не должно волновать.       Он закидывает голову вверх и следит за тем, как я подхожу, медленно, словно кружащий над добычей ястреб. Все моё тело невозможно горит, когда я почти вплотную приближаюсь к Нему. Он выше, и Его приподнятый подбородок оказывается прямо перед моими глазами и эта маленькая, милая родинка справа сводит меня с ума. От Него нежно пахнет персиками и чем-то сухим и горячим, словно я вдыхаю запах песка, который оседает в легких. — Чёрт, какой же ты соблазнительный, — шепчу я Ему в подбородок.       Он ничего не отвечает, всё также смотря на меня сверху. Проходит несколько долгих, невыносимо страстных минут. Меня выводит из себя, что Он такой спокойный, и Его совсем не волнует близость моего тела, как меня волнует близость Его. Не смею прижаться вплотную, но ощущаю, как между нашими телами полыхают искры, похоже, что чувствую это только я один. — А ты нисколько, — говорит равнодушно.       Зло рычу и выхватываю трость из Его рук, кидаю её в сторону и, на секунду отходя, разворачиваю Его за плечо к себе спиной, жестко припечатывая подбородком в стену. С раздражением понимаю, что Он даже не удивился. Он смеётся, тихо, но так коварно, словно это Он меня прижал к стене. — Тебе смешно? — рычу я Ему в ухо, резко хватая за волосы на затылке и оттягивая голову назад. Он даже не противится, низко смеясь. — Ты испортишь мне прическу. — Ты что, изменяешь своей жене? — спрашиваю я свистяще, сжимая волосы еще крепче.       Знаю, что это больно, именно поэтому мне так это нравится, то, как Его мягкие пряди смотрятся между моими пальцами. Я замечаю, что Он аккуратно сгибает больную ногу в колене, перенося нагрузку на здоровую, из-за этого Его ягодицы еще больше уходят назад, а грудь и подбородок остаются прижатыми к стене, так как держу я Его очень крепко. — А ты что, из грешников внезапно записался в моралисты? — говорит это так высокомерно, что мне хочется Его придушить. Я решаюсь прижаться своей промежностью к Его ягодицам и почти стону от того, какие они крупные и упругие. — Не играй со мной, Джинки, ты же знаешь, что проиграешь, — отодвигаюсь и шлепаю Его по левой ягодице настолько сильно, что звук шлепка оглушает даже меня. Он вздрагивает, но никак не реагирует, лишь пытается устоять на левой ноге, ещё выше приподнимая правую и опираясь коленом о стену. — Если ты думаешь, что я проиграл той ночью, когда любил тебя, бескорыстно и отчаянно, то ты ошибаешься, — Он говорит это печально, у меня внезапно вздрагивает сердце, а рука, сжимающая волосы, слабеет. — Я не проиграл, проиграл ты, и мы оба это знаем. Каким бы ты наглым не был сейчас, как бы жестоко не пытался меня подавить, мы оба знаем, что на самом деле ты хочешь мне сказать. Просто ты трус, каким всегда и был. Трус, Джонг. — Выплевывает Он эти слова.       Я злюсь, перехватываю левой рукой волосы, а правой тянусь к пуговице на Его брюках, расстегиваю её, потом тяну молнию вниз. Он даже не дёргается, словно ожидал этого. — Я трахну тебя прямо сейчас, и ты ничего не сможешь с этим сделать, — обхватываю Его гениталии через ткань, запуская пальцы в ширинку, и понимаю, что Его член абсолютно расслаблен, совсем. Но какое это имеет значение? — И как же ты будешь трахать меня, Джонг? — тихо шепчет Он, заводя руку назад, протискивает её между нашими телами на уровне своих ягодиц, к которым я прижимаюсь промежностью, и сжимает меня крепко, но мягко. — Если у тебя не стоит. — Он опять начинает громко смеяться.       И я осознаю, что Он прав. Я совсем не возбуждён, хотя так сильно Его хотел, а Он же прямо передо мной, и я делаю Ему больно, очень, а еще Он обездвижен, как мне нравится. Обычно этого достаточно, чтобы у меня встал. Отпускаю волосы и отхожу, возвращаюсь к своему виски, слыша, как Он разворачивается и застегивает ширинку, поднимает трость с пола. Когда я поворачиваюсь, садясь на барный стул, Он уже поправляет волосы. — Ненавижу, когда кто-то портит мне прическу, — разочарованно вздыхает, тянется к бокалу и отпивает глоток.       В Его глазах нет ни испуга, ни злости, словно Ему всё равно, что сейчас между нами было. А я чувствую, что киплю из-за того, что Он смог осадить меня с помощью моего же тела и его реакций, а точнее их отсутствия. Я удивлен, ведь обычно я довольно похотлив, секса мне нужно много, каждый день, как минимум раз. Если у меня нет постоянного секса, я начинаю звереть, а потом срываюсь на первом попавшемся любовнике, обычно таким очень не везёт. — Ты что-то сделал со мной? — спрашиваю, начиная подозревать яд в питье. — Что, например? — спокойно задает вопрос, поправляя рубашку. — Подсыпал мне что-то? — я отставляю бокал в сторону. Он опять смеется. — Да ну, Джонг, не переживай, у всех бывают промахи, скоро их станет ещё больше, ты же не молодеешь, — это так оскорбительно, что Он говорит мне такое. В моей жизни не было ни одного промаха, по крайней мере, когда я делал то, что мне нравится и что меня возбуждает. — Не суди по себе, — зло говорю я.       Он подходит к стойке, присаживается рядом со мной на ещё один высокий барный стул и поворачивается боком, достает телефон и начинает что-то там читать. — Не обижайся, малыш, но, кажется, у тебя сегодня неудачный вечер, — как будто между делом бросает Он, кликая на экран. — Не называй меня так, — я встаю со стула, собираясь выйти наружу. — Так не веди себя, как ребенок, — говорит Он, смотря мне в глаза. — А ты прекрати делать вид, словно тебе плевать на меня, — зло выдыхаю, сжимая кулаки. Он молчит и изучает взглядом мои полыхающие гневом глаза и хмурые брови. — Я приехал только ради игры. Пройдёт эта неделя, и я вернусь к себе домой, в Лондон. Мы не виделись десять лет, Джонг, и не увидимся после этой недели, надеюсь, никогда. Я тут не ради тебя, я тут просто поневоле. — Ты и тогда говорил, что пришел не ради меня, но потом, в последнюю ночь, я помню, как ты шептал мне, страстно и проникновенно, о том, что всё твоё тело и твоя душа принадлежат мне навсегда. Так что? Дождемся последней ночи, и ты также придешь ко мне и признаешься в своих чувствах и желаниях? — Я уже не тот глупый мечтательный подросток, Джонг. Мне почти тридцать, мои желания уже давно не связаны с тобой, — Он допивает виски и ставит на стол пустой бокал. — Прости, я хочу принять ванну и отдохнуть. Не мог бы ты пойти к себе? — Встает со стула и снимает жилет, кидая его на барную стойку, расстёгивает армбенды и аккуратно тянет низ рубашки, вытаскивая её из брюк. — Ты врёшь сам себе, Джинки. То, как ты смотрел на меня тогда, как любил меня, хочешь сказать, что это так просто исчезло? — я слежу за тем, как Он расстегивает рубашку дальше, почти до пупка, гадая, станет ли Он раздеваться до конца передо мной, и смогу ли я увидеть Его татуировку и тело полностью. — Ты становишься романтиком, никогда бы не подумал.       Он поворачивается ко мне спиной, хромая, идет вглубь комнаты, к ванне, и скидывает с себя рубашку. Его трость так и остаётся висеть на крючке у стойки. В той части помещения гораздо темнее, и я, к своему сожалению, не вижу, что конкретно изображено на Его теле, но татуировка тянется по одной половине спины изгибами, плавно струясь с бока и ныряя под брюки. Его плечи и красивая спина кажутся слишком идеальными в свете свечей, а белоснежная кожа выглядит загорелой. — Плохая шутка, — скомкано говорю я, делая шаг в Его направлении. — Это не шутка, — подает Он голос и начинает расстёгивать брюки. — Так и будешь стоять, пока я раздеваюсь? С каких пор ты стал таким невоспитанным? Я сказал, что мне нужно помыться и отдохнуть. Прошу тебя, оставь меня одного, уйди отсюда. — Его голос к концу фразы становится настолько громким и одновременно резким, что я вздрагиваю, ощущая, как комната словно выталкивает меня из себя, мне становится невыносимо душно, и я, развернувшись, иду к двери.       Последним, что я вижу, когда оборачиваюсь перед тем, как закрыть за собой дверь, как Он спускает с округлых белых ягодиц брюки вместе с бельем, выхватываю взглядом продолжающуюся по одной ягодице, и, наверное, идущую дальше по бедру и ноге вниз, татуировку. Дверь захлопывается, а я прислоняюсь к Ней спиной, прижимаясь затылком к дереву полотна, и закрываю глаза, сохраняя картинку Его обнаженной спины, соблазнительной талии, широких, пленительных бедер и закусываю губу. — Джонг? — слышу я удивлённый голос Тэмина.