Семь смертных грехов

      В 2001 году в пансион вместе с несколькими другими новенькими мальчишками пришёл Джин. Джину было десять, его сразу определили в четвертый класс начальной школы. Кибом уже перешел в пятый, а Джинки - в шестой. Кибом узнал у господина Кима, что в тот год у Джина умерла мама в автокатастрофе, а отец ушел от них еще перед рождением его младшего брата, Чонгука, которого в пансион не взяли, потому что пансион принимал мальчиков только с семи лет. Чонгуку было всего пять, не было смысла ради него набирать воспитателей, которые сидели бы с ним утром и днем, когда остальные учатся.       После аварии его зачислили в обычный приют, но директор пансиона якобы пообещал Джину, что возьмет Чонгука тоже, как только ему исполнится семь, и сразу запишет в первый класс. Осталось потерпеть всего два года, и оба брата смогут воссоединиться в стенах пансиона. Само собой, Джин был потерянным и уязвимым в момент поступления, потому что только недавно похоронил маму, оставшись сиротой. В отличие от других мальчишек, поступивших в том году и бывших сиротами с самого рождения, Джин, наверное, даже не осознавал до конца, что жизнь сломалась в одно мгновение.       Кибом понимал его, как никто другой, поэтому он был первым, кто после церемонии зачисления подошел к Джину и подал руку для пожатия. - Привет. Сокджин? Меня зовут Ким Кибом, - представился он и дружелюбно улыбнулся. - Привет, Кибом. Лучше называй меня Джин, так привычнее, - ответил он и рассеяно глянул на Ки, выцепляя взглядом улыбку, глаза и брови.       Ки уже привык, что люди всегда примечают этот шрам, который для него и Джинки давно перестал быть чем-то особенным. Шрам он заработал, упав с качелей в детстве, и никогда перед тем, как попасть в пансион, не думал, что люди первым делом будут запоминать именно его. - Не переживай, я тут почти с открытия, и этот пансион сильно отличается от обычных приютов, - сказал Кибом, указывая пальцем на сиденья.       Большинство ребят уже расходились по комнатам, в зале осталось не так уж много народа. Джинки обсуждал что-то с Намджуном и Хосоком, которые заглянули на церемонию зачисления. На эти церемонии ходили все учителя без исключения, а вот для учащихся они были не обязательными, но с каждым годом ребят прибавлялось, а соответственно желающих участвовать в подобных мероприятиях тоже. Кибому очень нравилась размеренность в прибавлении новичков, которых в любом случае нужно было приучать к пансиону, особенно сложно приходилось с бывшими приютскими, которые с большим трудом избавлялись от агрессии после приютской жизни.       Многие прибывали с серьезными проблемами, но за каждым тут следили чуть ли не с маниакальной придирчивостью. Господин Ким не только пользовался информацией, которую давал ему участливый и внимательный Кибом, но и сам учил его тому, как лучше договариваться с людьми и получать от них то, чего хочется. С высокими умственными способностями и желанием устроить в пансионе рай на земле Кибом быстро делал успехи. Все больше и больше он понимал, что сила и агрессия – это не выход, так нельзя достичь своих целей, нужно сделать такую систему, в которой люди сами желали бы вести себя нормально, а не как животные в клетке. Дать им то, чего они хотят и попросить что-то взамен – вот отличное подспорье для подавления агрессии в приютских мальчишках. Что же касалось остальных, Кибом просто помогал им встроится в жизнь в пансионе и потихоньку узнавал каждого, пытаясь максимально аккуратно раскрыть все положительные черты и нивелировать страхи и неуверенности. Но, конечно, все это начало получаться не сразу, а только со временем. Господин Ким делал это куда более аккуратно, но из-за того, что большинство сирот в пансионе не доверяли взрослым по понятным причинам, он не мог дотянуться своими руками до каждого. И тогда ему помогал Кибом. - Тебе есть с чем сравнить? – спросил проницательно Джин. Ки вскинул брови. А этот мальчишка не глуп, да и оценки из прошлой школы у него отличные. - Нет, но тут куча тех, кто подтвердит мое мнение, - сказал Ки, садясь на стул и кидая взгляд на спину Джинки.       Он планировал после церемонии посидеть в библиотеке, разобраться с будущим расписанием и потянуть туда старшего, но не был уверен, что тот захочет провести первый день нового учебного года за расписанием. Джинки прекрасно учился, но совсем не разделял рвение Кибома в том, что касалось пансиона и управления им. Он равнодушно относился к попыткам Ки всё и всех контролировать, но в то же время не мешал. Он просто был на периферии, иногда помогая, как сейчас, на церемонии, а иногда отказываясь от обязанностей старосты. Господин Ким и завучи лояльно относились к его необязательности, потому что уж Кибом то присутствовал всегда.       Они были еще малы, но остальные в большинстве своем были младше, что помогло Кибому и Джинки скорее повзрослеть, ведь по сути те, кто постарше в пансионе становились семьей для тех, кто помладше, а ответственность всегда заставляет детей взрослеть быстрее, особенно если они не против отдать своё детство другим детям. - Я не совсем понимаю, в чем разница между обычным приютом и этим, - честно признался Джин, опускаясь на сиденье. - Разве что в атмосфере и порядках, - не стал вдаваться в подробности Ки.       Он не хотел пугать Джина страшными описаниями других приютов, потому что в один из них определили его брата, но и не мог не прорекламировать свой, так как правда считал его особенным. Как минимум потому что он в нём жил и ему здесь нравилось, а как максимум потому что правда слышал от тех, кто пришел сюда из других приютов, что здесь очень классно. - И какие они тут? – спросил Джин, моргнув и сплетая тонкие длинные пальцы на коленях.       Он смотрел заинтересованно, но сдержанно, немного устало, но в то же время его взгляд был цепким. Он был симпатичным, красивее всех, кто поступил в этом году в пансион. Кибом с самого раннего детства чувствовал и видел красоту, и в природе, и в людях, и в вещах, поэтому ему было просто определиться, считал ли он Джина красивым. Он считал. Его внешность была броской: пухлые губы, крупные глаза, овальная форма лица, красивая улыбка, которую, Кибом пока видел только единожды, когда Джину вручили школьную форму и значок. - Такие, чтобы все могли спокойно жить без драк и насилия. Если будешь вести себя примерно, то у тебя не будет проблем с администрацией, - Кибом аккуратно прощупывал почву, ему было интересно, как Джин вольётся в новую жизнь.       Он подсмотрел его дело, когда господин Ким ненадолго вышел из кабинета, а Кибом в тот момент сидел у него и жевал рыбку с шоколадной пастой. Джин и Чонгук были сводными братьями, не родными, и семья у них была не богатая, но всё же довольно обеспеченная. У них остался большой дом в Сеуле в старом корейском квартале, что само по себе указывало на то, что в будущем им есть куда податься, стоит лишь достичь совершеннолетия. Такие дети, как они, как сам Кибом, смотрели на приюты с презрением и ненавистью, думая, что в подобных местах живут и растут дети из других низших слоев. Да, Джинки и Кибому просто повезло, что директор пансиона каким-то образом вышел на них и предложил суду определить их именно сюда. - Я не заинтересован в драках, если ты об этом, - сказал серьезно Джин, посмотрев Кибому в глаза, и тут его взгляд переместился за его плечо, и Ки повернулся узнать, кто привлёк внимание новичка.       Джинки, лучезарно улыбаясь, подходил к ним. На нём была школьная форма, размером чуть больше прошлогодней. Он вытягивался в росте, но также немного набирал вес. Щечки увеличились в размерах, делая его еще милее и мягче, чем раньше. Кибом знал, что Джинки не такой уж красавчик, уж точно менее симпатичный, чем он сам, но в нём было что-то особенное, что манило смотреть на него, не отрываясь, какая-то особенная энергетика чистоты и тепла, в которой хотелось греться бесконечно. Кибом только со временем осознал, как ему повезло расти вместе с ним и быть его бессменным лучшим другом. Он имел полное право разваливаться на его бедрах, плечах, спине, тереться носом о подбородок, вдыхать нежный персиковый запах, и вообще делать с ним все, что хочет, согреваясь от его горячего тела и кутаясь в его нежности. Джинки сам был очень мягким в прикосновениях и никогда не жалел их для Кибома, часто обнимая со спины и кладя голову на плечо, щекоча дыханием чувствительную кожу на шее и заставляя покрываться мурашками. - Привет, - поздоровался он взмахом руки с Джином. Кибом перевел взгляд на Джина, который по-прежнему пялился на Джинки, только уже улыбаясь в ответ. - Привет, - сказал он, блеснув глазами, а Кибом нахмурился.       И что это за внезапная расположенность к Джинки? Вообще, Кибом заметил, что Джинки с каждым годом становился всё популярнее среди ребят в пансионе. Его мягкий характер, готовность выслушать каждого и вместе с тем ненавязчивость привлекали всё больше внимания. Нет, он вовсе не ревновал, хотя может совсем чуть-чуть, но он немного беспокоился, что кто-то воспользуется его доверчивостью и причинит ему боль. Джинки всегда выглядел наивным и чистым, и Кибом с полной уверенностью мог бы поручиться, что это действительно так.       Скоро Кибом заметил, как Джин буквально повсюду начал таскаться за Джинки, который будто бы даже был непротив. Кибом, занятый учебой и делами в пансионе, пропустил момент, когда они вдвоем сблизились настолько, что уже практически были неразлучны. Когда он наконец-то опомнился, Джин уже стал неотъемлемой частью их жизни. А еще именно Джин ввёл в оборот новое прозвище Джинки «Онью», которое сначала использовал в речи только в их маленькой компании, а потом и при других. Кибом фыркал, как только слышал это сладенькое «Онью». Называть парня «нежность» - это надо было додуматься, но на самом деле он понимал, что просто ревнует, ведь Джинки был только рад этому посредственному имечку.       Ревность Кибома росла, но он ничего не мог поделать с их вспыхнувшей привязанностью друг к другу. Даже если бы он начал угрожать Джину, Джинки ему сказать было ровным счётом нечего. Джин был хорошим парнем, умным и вроде бы искренним со старшим. Он всегда поддерживал его и словом, и делом, к Кибому тоже относился со всем благодушием. Он никогда не был против, если Ки настаивал на том, чтобы прогуляться с Джинки один на один, сразу отступая и давая им время побыть вдвоем, чего Кибому стало со временем не хватать. Ситуацию немного изменило зачисление в пансион брата Джина – Чонгука. Он перешел к ним в 2003м году, зашуганный, очаровательно милый и до ужаса печальный.       Кибома поразила взрослая задумчивость в его глазах. Он был пассивным и неразговорчивым, а Джин сказал, что Чонгук в принципе всегда был спокойным ребенком, но хуже стало после смерти матери, когда он совсем закрылся и предпочел полную интроверсию. Прошлый приют добил его психику, сделав пугливым к чужим прикосновениям. Когда Кибом впервые его увидел, у него сердце зашлось желанием защитить этого потерявшегося мальчишку, но Чонгук сторонился вообще всех, кроме своего брата. При чужих он не отсвечивал, поэтому его почти никто не знал, кроме одноклассников. Своим взглядом он немного напоминал Тэмина, с которым Кибом пока не сумел найти общий язык, да и особенно не стремился. Судя по тому, что Кай вечно был рядом с ним, лишний защитник ему не требовался.       В отличие от Тэмин, чьи глаза были печальными, задумчивыми и отрешенными, Чонгук не боялся смотреть в ответ. Его взгляд, не смотря на скрытую боль внутри, был проникновенным и тяжёлым, удерживая на месте и не давая отвернуться. Из-за этого ощущения Кибом часто ловил себя на попытке играть с ним в гляделки, и постоянно проигрывал, при этом Чонгук, кажется, этого не замечал, потому что смотрел так абсолютно на всех.       Они практически не разговаривали, но из-за того, что Джин постоянно крутился рядом, Чонгук тоже часто проводил с ними время, молчаливый и безучастный, он просто присутствовал, но никто из них не был против, потому что он не мешался ни в разговорах, ни в делах. Если нужно было – помогал, выполняя все указания молча и без вопросов. Слушался Джина беспрекословно. Ни разу за всё время они не поссорились и не повысили друг на друга голос. Джин был спокойным, улыбчивым и легким в общении, а Чонгук задумчивым, молчаливым и таинственным. Трудно было представить, что они в принципе могли бы внезапно начать что-то делить, потому что были слишком разными.       Ближе к лету того же 2003го года, когда Кибому было уже тринадцать, а Джинки должно было скоро исполнится пятнадцать, Ки пришла мысль о том, что кроме просмотров фильмов, прогулок по Сеулу с учителями и остальных развлечений, доступных в пансионе, он хотел бы устроить что-то типа летнего фестиваля прямо на территории пансиона, как в Японии. Он долго уговаривал завучей и господина Кима, чтобы ему позволили это осуществить, и в итоге, спустя целые три недели, господин Ким осчастливил его директорским согласием.       На летних каникулах многие ходили на дополнительные занятия, кто-то занимался спортом, кто-то посещал разные организации вне пансиона. Половина ребят разъезжалась, а остальной половине Кибом тем летом раздал задания, разделив всех на несколько групп. В группах были ребята разных возрастов, именно потому что Ки подумал, что было бы забавно всех перемешать и перезнакомить окончательно. Лишний раз укрепить отношения между мальчишками, особенно с помощью творческих заданий и праздника в середине лета – это хорошая идея.       Джинки с энтузиазмом отнесся ко всем приготовлениям, так как в принципе летом становился более активным и улыбчивым, сияя ярче солнышка и поднимая настроение одним своим видом. Он постепенно становился крупнее, выше и даже по ощущению Кибома старше. Теперь разница в два года между ними почему-то стала особенно заметной. Кибом будто был ещё мальчишкой, а Джинки уже начал делать первые шаги в превращении в мужчину. Плечи стали шире, кадык увеличился, голос сломался и стал ниже и бархатнее, оставаясь при этом по-прежнему мягким и карамельным. Кибом ждал собственного преображения и одновременно боялся его. Он думал, что переходный возраст может сломать всё его мировоззрение, его взгляд на вещи и людей. И он не хотел в одночасье стать другим Ки. И единственное, что его успокаивало, это то, с каким спокойствием и уверенностью Джинки принимал свой пубертат.       Он не знал, что тот чувствовал на самом деле, появились ли у него какие-то запретные желания, ни разу не видел, как он рассматривает картинки с голыми женщинами, которые практически беспрепятственно ходили по пансиону из рук в руки. Господин Ким как-то заговорил с Кибомом об уроках сексуального воспитания, но Ки смутился и сказал, что сам не думал об этом, но ему хотелось бы, чтобы в пансионе что-то такое существовало, ведь у них всех не было родителей, которые могли бы им объяснить такие вещи. Да, раздельный мужской пансион – это не то же самое, что смешанные приюты, в которых могло твориться кошмарное, вплоть до беременностей, но никто не отменял подростковых гормонов и вспышек сексуального влечения, а, соответственно, нужно было говорить об этом, чтобы направить мальчишеское любопытство в нужное русло и объяснить правила игры.       В свою команду Кибом забрал Чонгука. Джина и Джинки тоже разделил, чтобы они могли сблизиться с другими ребятами. Всего было три команды, одной из которых (там, где был Джинки) Кибом дал задание «комната страха», второй (с Джином) – «мэйд-кафе», а третьей (своей) – «театральная постановка», - стандартные японские развлечения на летнем школьном фестивале. Кроме этого они установили в парке рядом с пансионом маленькие вагончики с закусками, фруктами в сиропе и такояки. А на поздний вечер Кибом выпросил один небольшой фейерверк и костёр.       Готовились они немало, почти до середины июля, на которую был назначен фестиваль. Пансион украсили скромно, но симпатично, развесили везде плакаты с расписанием концерта, на котором выступала не только театральная группа Кибома, но и остальные мальчишки с разными номерами, в том числе и Джинки с балладой. Он чудесно спел. Ки с восхищением слушал его плотный, мелодичный голос и рассматривал короткие нежные ресницы, которые мягко ложились на кожу, когда старший прикрывал глаза от чувств.       Во время подготовки Ки присматривался к Чонгуку, внимательно и со всей серьезностью. Он всё больше замечал стремление младшего отгородиться от остальных, особенно от их прикосновений, будто боясь, что ему причинят боль. Кибом не мог понять причин этого, а спрашивать было бы грубо. Он часто улыбался ему и пытался поймать улыбку в ответ, но ничего. Чонгук просто смотрел на него пристально, скользя задумчивым взглядом по глазам и губам, а потом оторачивался. Кибом в жизни так не старался с кем-то подружиться, как с этим мелким, упрямым мальчишкой. И если бы он был вредным, Кибом хотя бы так не переживал, но Чонгук был послушным, исполнительным и обязательным, но всегда выглядел незаинтересованным и скучающим. Джин говорил, что он ничем не увлекается, хотя в его возрасте большинство детей чем-то интересуются: музыкой, рисованием или спортом.       Кибом задался целью вывести его на эмоции, желательно на позитивные, конечно, но всякий раз проваливался. Они ставили смешную сценку про древнюю Корею, шутки придумывали вместе, и получилось очень забавно и непринужденно, но ни над одной из них младший так и не посмеялся. Кибома это убивало, он впервые не знал, что делать, не знал, как себя вести с ним, чтобы как-то сдвинуть равнодушие в его глазах, увидеть, как они загораются любопытством или весельем.       В день фестиваля Ки был с утра и до вечера занят, помогая всем группам и решая проблемы, связанные со звуком, который был не к черту. Он нервничал и бегал туда-сюда, регулируя шипение микрофонов и вздыхая по поводу корявости звуковых дорожек. Что уж поделать, тут никто в этом не разбирался, а учитель музыки не появился на фестивале, потому что уехал в отпуск. Когда Кибом наконец-то взял перерыв и зашел в зал, его желудок подал знак о том, что он был бы не против подкрепиться, но ужин уже прошел. Ки вздохнул и присел на первый ряд, активно массируя виски и прогоняя усталость. - Булочка? – раздался чей-то голос рядом, Кибом вздрогнул и развернулся.       Это был Чонгук. Он неуверенно протягивал ему дынную булочку одной рукой, а второй маленькую коробочку апельсинового сока. Кибом замер, рассматривая смущённое лицо Чонгука и его дрожащие пальцы. Первое личное общение за всё время, не считая просьб, которые Кибом озвучивал ему во время подготовки к сценке. Он приподнялся с сиденья, в зале они были одни. Концерт закончился, и все уже высыпали на улицу, ожидая фейерверка и костра. - Спасибо, - он выдохнул и потянулся за булочкой, нечаянно прикоснувшись к теплым маленьким пальчикам Чонгука своими. Младший вздрогнул, смущаясь сильнее. Первый раз Кибом видел такие яркие эмоции на его лице. - Ужин был два часа назад, а ты так и не поел, - голос был тихим.       Он убрал взгляд и вперился им в обивку сидения. Кибом забрал из его рук булочку и сок и положил их на сиденье, а Чонгук развернулся, чтобы уйти, но Кибом неожиданно для себя самого схватил его за запястье, останавливая, на что младший испуганно ахнул и взглянул на него, а Ки тут же отпустил. - Прости… - замялся он и убрал обе руки в карманы, чтобы показать, что он не собирается его трогать. Чонгук шумно задышал, обхватывая то же самое запястье и растирая пальцами. – Чонгук, я… - Кибом опять замялся. Он не помнил, чтобы с кем-то чувствовал себя таким растерянным и слабым, не знающим, что сказать. – Я хотел спросить… - Что, хён? – тихо. Первый раз он называл его «хёном». Кибом на всю жизнь запомнит этот момент. - Тебе здесь нравится? – спросил он, волнуясь за ответ. - Нет, - выдохнул Чонгук.       Кибом разочарованно сморщился. Он не думал, что одно это слово может причинить ему боль. Он же так старался сделать это место уютным, чтобы мальчишкам было тут хорошо, особенно Чонгуку, но он так жестоко высказался по поводу его стараний. - Я не хочу быть тут, - продолжил младший, а Кибом поднял на него взгляд. Чонгук смотрел на свое запястье, а в его глазах было так много печали и одиночества, что внутри Ки что-то оборвалось. – Хочу быть дома…       Чонгук замолчал, а потом посмотрел на него. Его глаза были особенными. Эти глаза снились Кибому по ночам, они словно говорили ему: «я знаю обо всех твоих страхах и обо всей твоей боли, больше чем остальные». Ки старался выдержать тяжёлый, пронизывающий взгляд, но опять оборвал контакт первым, посмотрев на открывающуюся дверь. Джинки махнул ему и подозвал жестом, а из шумного коридора ворвались звуки праздника. - Пойдем во двор? – спросил Ки, забирая булочку и сок с сиденья, боясь посмотреть в эти темно-карие глаза, чтобы вновь не почувствовать себя уязвимым. - Да, - просто сказал Чонгук и первым вышел в коридор к Джинки. Ки проводил его взглядом и вздохнул.       Теперь он осознал, что Чонгук ненавидит это место, не потому что оно так уж ужасно, а потому что скучает по родному дому и родителям. Кибом понимал, что это за чувство, но уже успел смириться с участью сироты. Злость на своего отца и отца Джинки помогла забыть о той, другой жизни, и погрузиться в эту. Чонгук не ненавидел свою маму, поэтому до сих пор не смог отпустить и решиться начать всё заново. Он еще надеялся на то, что всё вернется. Но это было невозможно, и он должен был когда-то это принять, и чем скорее, тем лучше.       Кибом внезапно ощутил нахлынувшую нежность к Чонгуку. Такую пронзительную, что перехватило дыхание, а щёки заалели из-за подступившей к ним крови. Боже, как бы так сделать, чтобы Чонгук почувствовал себя лучше, хотя бы на немного? Он же был еще совсем маленьким ребенком, а его глаза выражали такую взрослую тоску и печаль, что страшно было представить, что у него на самом деле на душе. Такая же чёрная бездна, которую ничем не заполнить? Кибом потерянно провел пальцами по палочке сока и решил отложить эти мысли на потом, а пока отдаться всеобщему веселью.       Но у него едва ли получалось. Его глаза весь вечер искали Чонгука в толпе, а когда находили пытались не отпускать. Младший болтался рядом с братом, который в свою очередь общался с одноклассниками. - Всё в порядке, Бомми? – услышал Ки мягкий родной голос.       Джинки подошел сзади и обнял его, устраивая подбородок на плече. Ки улыбнулся и оперся на его грудь, прижимаясь ближе. Старший начал называть его «Бомми» недавно. Сначала Кибом протестовал против этого нового имени, но потом с показным недовольством согласился, а на самом деле ему безумно нравилось то, как Джинки говорил это «Бомми» своим нежным, сладким голосом, особенно на ухо, как сейчас. Ки становилось так уютно, а в его ласковых руках он ощущал себя ребенком. Иногда он мог позволить себе и такое, особенно рядом с ним. Рядом с ним ему не нужно было претворяться, старший итак всегда защищал его и прекрасно понимал, что сильному Кибому нужна тихая гавань, чтобы побыть слабым. - Да, - Ки положил тонкие прохладные руки на широкие горячие руки Джинки и переплел пальцы. - Выглядишь слишком задумчивым, - промурчал Джинки в самое ухо, а Кибом поежился и улыбнулся.       Он никогда бы не признался, как ему нравятся такие проявления чувств, а Джинки никогда бы не спросил, нравятся ли они ему. Он просто делал и всё. За этого Ки его и любил. Не смотря на все их трудности и печали, старший вернулся к нему, оставшись таким же участливым и заботливым. - Волнуюсь по поводу Чонгука, - признался Ки. Джинки вздохнул и сжал его большой палец. - Я знаю, я тоже, - тихо сказал он, и немного повернул Кибома, чтобы они вместе смогли наблюдать за младшим, стоящим рядом с братом и понуро смотрящим на собственные руки. - Что с ним не так, Джинки? Почему он никак не реагирует на то прекрасное, что происходит вокруг? Ведь в жизни есть не только жестокость и боль, - пробормотал Ки. - Хорошо, что мы с тобой это пережили, Бомми, - ответил он, а Ки замер.       Вообще-то Джинки предпочитал не говорить о том времени, когда они потеряли всё, когда он отдалился, уйдя внутрь себя. Возможно, Джинки даже лучше Кибома понимал Чонгука, ведь Ки спасался гневом, а Джинки равнодушием. - Переживёт ли он? – спросил Кибом, изучая взглядом невысокую фигурку. - Переживёт, - с уверенностью сказал Джинки. Ки удивился такому однозначному ответу. – Просто нужно время, кому-то больше, кому-то меньше, - он выдохнул и закопался носом в шею Ки, на что тот захихикал, покрываясь мурашками. - Как сделать это время короче? – спросил он, не отвлекаясь от грустных дум, несмотря на то, что Джинки упорно пытался его отвлечь своими нежными прикосновениями. - Наверное, никак. Он сам найдет то, чем может спастись. Просто подожди, - сказал старший и теснее обнял Ки. Он выдохнул и согласно кивнул. - А ты чем спасся? – спросил он, разворачиваясь в его руках. Джинки тут же ослабил хватку и позволил ему поправить прядь, упавшую на глаза. - Тобой, конечно, - ответил он и чмокнул Ки в щеку, по-братски просто и одновременно мило. - Вот врун, - скривился Ки, делая вид, что ему не понравился поцелуй, а если по правде, понравился. – Ненавижу тебя, - хохотнул он. - Любишь, - беспрекословно сказал Джинки и хмыкнул.       Кибому нравилась эта игра между ними, игра в «ненавижу-любишь». Она тоже появилась недавно. Похоже, их отношения немного менялись, становясь с одной стороны более взрослыми (они часто поднимали серьезные темы, не боясь высказаться), но с другой более игривыми, как сейчас. Кибом задумался, что именно такие отношения были и у их отцов. Отец Кибома вечно поддевал отца Джинки, но тот не вёлся, оставаясь таким же тёплым и уверенным в себе. Ки не нравилось это сравнение.       Его бесило то, что он и по характеру был вылитый отец, так еще и внешне был его копией, в отличие от Джинки, который пусть и был по характеру похож на отца, но внешностью пошел скорее в мать, фотографии которой они часто рассматривали в большом семейном альбоме, который Ки прихватил с собой в пансион вместе с остальными вещами. У матери Джинки тоже были полные щечки и искристые глаза-щёлочки. Единственное, что унаследовал Джинки от своего отца это телосложение - крупное, склонное к полноте, если не заниматься спортом. Фотографии мачехи в том альбоме тоже были, а они оба по-прежнему скучали по ней. Порой Кибом удивлялся, как абсолютно чужой взрослый человек может стать настолько близким за такое короткое время. - Ладно, ладно, - засмеялся Ки и оттолкнул Джинки.       Через двадцать минут грянул фейерверк, и все захлопали. Кибом пропустил его, потому что смотрел на то, как в глазах Чонгука, тёмных словно глубокие озёра и таких же таинственных, играют цветные точки. Он стоял рядом с Ки и с равнодушием следил за взлетающим в небо светом. Даже фейерверк на заставил его лицо измениться. После фейерверка завхоз разжёг большой костер, а Кибом объявил об окончании летнего фестиваля в рупор и попросил ребят не пересекать линию, нарисованную вокруг костра. Костер получился прекрасным, горел ярко, а в летнее небо взлетали столпы искр. В момент, когда все расселись вокруг костра на покрывалах, Кибом подумал, что это - одно из самых лучших летних приключений в его жизни.       Они вчетвером заняли одно покрывало. Кибом умостился головой на коленях Джинки, который нежно гладил его за ухом и рассказывал какую-то страшилку про летний лагерь. Джин сел рядом с Джинки, касаясь его плеча своим и любуясь, как свет от костра играет на лице старшего. Кибом видел, что Джин очарован им, как может быть очарован двенадцатилетка своим старшим приятелем. Чонгук сидел около ног Кибома и смотрел на огонь, не отводя взгляда и не слушая рассказ Джинки.       Кибом поймал себя на том, что опять пристально следит за его глазами, пытаясь поймать в них хоть какие-то чувства. И через какое-то время, когда Чонгук придвинулся к кромке покрывала, Кибом без слов понял, что тот хочет сесть ближе к огню. Он предложил передвинуться к самой линии. Чонгук, удивленно взглянул ему в глаза, на что Кибом лишь улыбнулся. Если младший хочет погреться, не смотря на летнюю жару, Кибом готов был терпеть даже свое липкое от пота тело.       Они передвинули покрывало, а Чонгук тут же присел на самый краешек и вновь уставился на огонь, и в этих отблесках пламени в его глазах Ки наконец-то увидел что-то кроме равнодушия и печали. Это было едва заметное умиротворение. Сначала оно отражалось только в глазах, а потом охватило и всё тело. Оно постепенно расслабилось, а скованные плечи опустились. Морщинка на переносице из-за сжатых бровей разгладилась, а губы приоткрылись.       Они еще долго просидели около костра. Даже тогда, когда огонь стал совсем небольшим, а все остальные начали понемногу расходиться, они просто сдвинули покрывало, нарушая правила, установленные ранее ими же, и продолжили разговор. Чонгук по-прежнему молчал, но весь его вид говорил о том, что ему нравится. В какой-то момент он откинулся назад и задел ноги Ки. - Можешь лечь, - предложил он и подвинулся так, чтобы Чонгуку было удобно положить голову ему на колени.       Чонгук сначала смущенно посмотрел на его ноги в черных узких шортах, но потом скромно уместил голову на левом бедре и растянулся, довольно вздохнув.       Кибом боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть его. Пока Джинки и Джин обсуждали какой-то фильм, который хотели посмотреть, он скользил взглядом по милому, детскому профилю с курносым носом и маленькими губами. Он сам не заметил, как его руки потянулись к волосам, чтобы коснуться их. Чонгук уже практически задремал, когда Ки аккуратно вплел пальцы в мягкие темные пряди. Младший дернулся и повернул голову, чтобы посмотреть Ки в лицо, его глаза были затуманенными и уставшими. Конечно, для семилетки прожить такой насыщенный день и вечер без привычного сна днем тяжеловато, но он быстро привык к статусу школьника.       Кибом замер, спрашивая одними глазами разрешения прикоснуться, а Чонгук казалось вечность смотрел на него, словно раздумывая, может ли ему довериться, но потом повернул голову обратно, а Ки запустил пальцы в его волосы, на что младший вновь вздрогнул, но на этот раз лишь прикрыл глаза, будто показывая Кибому, что разрешает продолжить.       Ки гладил его так бережно, как только мог, думая, что никогда бы не смог причинить ему боль. Он думал о том, что нашёл младшего братишку, хотя даже не мечтал о таком раньше. Чонгук невозможно быстро завоевал его сердце, похоже, именно своей отстранённостью и одиночеством. Кибому хотелось кого-то защищать, кого-то нежного, одинокого и печального, для кого он мог бы стать спасением. Он тогда даже не догадывался, что это Чонгук станет его спасением, только гораздо-гораздо позже, когда между ними будет куда больше воспоминаний, боли и недосказанности.