Варшава в розах

С ногами забравшись на диван, Марко на весь день погрузился в детективы, которые снова затягивали его в последнее время. По списку "перечитать" «Восточный экспресс» стоял на первом месте, цепляюще атмосферный, интригующий уже не загадкой, которая была раскрыта Ройсом много лет назад, а героями, стилем, слогом, мотивами сюжета. День становился пасмурнее и темнее, пока после полудня не разразился наконец ливень, мощный, проливной, с грозой. Давший давно необходимую разрядку тяжёлой, сгущавшейся и нагнетавшей атмосфере с невыносимой духотой. В одном всплеске, порыве и раскате. Летний дождь в Варшаве мог лить добрые сутки, отыгрываясь за череду влажных, удушающе жарких дней, насильно прорывая атмосферу. Но принося оживляющую и врачующую прохладу со свежестью после. С грохотом небесной кары разразилось точно над их головами, а, вернее, над домом Роберта. — Ух. Вот это да, — деланно буднично отметил вслух Ройс, усмехнувшись. Мрачная беспросветная темнота с небесными всполыхами среди бела дня — как это может не быть волнующе и не тревожить на глубине подсознания? Марко по-своему...любил грозу. Но она его и пугала, иррационально завораживая. Вернувшийся из кухни Роберт без комментариев и дополнительных вопросов направился закрыть дверь незастекленного балкона гостиной. Оттуда и заливало уже, если честно. Дождь был косой. Левандовский мягко опустился на коленях перед диваном закрывшегося книгой Марко. — Гроза. Которую не обещали, кстати,— и внимательно, терпеливо уставился домашним взглядом кота-любимца, на самом деле боготворящего своего хозяина. — Просто побудь рядом, — негромко, почти не отрываясь от книги, попросил немец, накрыв его руку своей ладонью. — Буду, — без нужды заверил Левандовский ласково, почти напевно. Ройсу слегка не по себе — и сердце бьётся чуть чаще. Заходится неглубоко, поверхностно. Роберт знал давно, как гроза нервирует Марко, и был рядом в этот момент. Только сегодня немец выглядел вдобавок действительно обеспокоенным и напряжённым. Левандовский обхватил притянутые к груди колени Марко. — Давай тогда поищем и выберем кофеварку, Марко... — когда Ройс приезжал, Роберту ужасно не хотелось делать что-то одному. Когда его ненаглядный, действительно долгожданный был — протяни руку — и тут. Вкус к уединенному времяпрепровождению пропадал. — Читать темно. Но ты же не хочешь, чтобы я включал свет... — Марко опустил на поляка заинтересованный взгляд, кажется, он уже собрался идти за планшетом, радостные морщинки собрались вокруг глаз. Это Роберта беспокоит. За один год. За этот год, что они не виделись, Марко...стал выглядеть...хуже. Худощавый, и если не улыбался... Иногда казался старше своих лет. У капитана Дортмунда просто волшебная улыбка, настоящее чудо. Но ведь она не может сиять постоянно. Известный факт, ничто не маскирует усталость, разочарование, сомнения, неуверенность или слабость лучше, чем фотогеничный оскал. Улыбка — это сила, харизма, авторитет, спортивный дух. Все успешные люди и лидеры сияют ею на публике. Ну и Марко Ройс, далёкий от глянца, непубличный, слишком серьёзный для заигрываний с медиа, был таким сам по себе: неунывающим, ласковым, бесшабашным и жизнерадостным. На Капитане должна быть улыбка. Улыбаться, только чтобы тебя не сочли грустным и не упрекнули в унынии, — ужасно. Левандовский нетерпеливо, в предвкушеннии повторил: — Выберем тогда? — Да, давай, — Марко не стал закрывать книгу, перевернув её раскрытыми страницами вниз. — Почему не улыбаешься? — надеясь, что Марко не прочитал сейчас его мысли и он не звучит неприятно подозрительно и назойливо, будто невзначай по-серьёзному усмехнулся Роберт. — Ты же хотел, Марко, — поляк словно кот стал ластиться к коленям Ройса, не отводя пристальных глаз и не разрывая с немцем зрительный контакт. Они купят Марко — нет, им —кофеварку, а хочет, и кофемашину. Кофе будет теперь всегда крепкий, ароматный, а если Марко захочет, то утонченный и нежный или горький и терпкий... Поляку нужна была более бодрая реакция. Более расслабленный Марко. — О тебе, — немец неловко запнулся, слова застопорились. — Я...задумался о тебе, — не шутя отвечал Ройс. Безотчетно-благодарно потрепал Левандовского по голове, сомкнув крепче губы и неопределённо-извиняющеся поведя головой. Но ведь я здесь Не всегда. Я привык думать о тебе Из кухни затрезвонил оставленный на подоконнике телефон. Ройс мягко, но непреклонно отодвинул Роберта от себя, тут же покинув уютное насиженное местечко. Левандовский усёлся на полу, упёршись руками сзади. С досадой сжал зубы. Зажмурился, хотя бы попытался сосчитать до десяти. Но тут уловки и дыхательная гимнастика бессильны над волей и чувствами поляка. Роберт маленький обиженный мальчик. Ему мало Марко, потому что Марко только его. "Давай проведём это утро и каждое наше утро без лишних людей" Она звонит. Слышно, что Ройс ушёл говорить в спальню. Роберт себе не враг и не готов вконец потерять голову, контроль над своими страхами и опасениями и самообладание. Мужчина включает телевизор на случайной передаче. Не хочет слышать ничего, ни отрывка из беседы герра и фрау Ройс, о чём бы ни шёл разговор. Поляк много думает и анализирует себя в этой роли и в этой любви и приходит постоянно к одному основообразующему выводу: воображение — злейший враг, диверсант подсознания. Молнии били без промаху, вынуждая громоотводы непрестанно защищаться. Время тянулось к вечеру, Роберт и Марко остались порознь в отдельных комнатах. Поляк, как-то смирившись, что Ройс не возвращается и не зовёт, неподвижно сидел в кресле, положив руки на подлокотники и немигающе глядя в стену. Иногда Левандовский прикрывал глаза, но не засыпал. Свет он так и не включал, в мрачных сумерках было почти ничего не видать, даже рисунок обоев. Мужчина всё-таки поднялся из кресла. Стоя у спальни, мягко толкнул незахлопнутую дверь. Заглянул, прежде чем осмелиться войти. Марко сидел на простынях с телефоном в руке, видимо, давно закончив разговаривать. Левандовский жалостливо, мягко коснулся выключателя, зажёгся свет. — Не нужно, Роберт, — поднял ладонь Ройс. Стало снова приглушённо-темно. Скарлетт достала Левандовского. Её присутствие в их жизни и наличие вообще в жизни Ройса. Терроризирует звонками (вовсе не часто, на самом деле, просто когда считает нужным, когда ей хочется, о том, что важно их семье...), неумышленно заставляя его Марко разрываться (о боги, если бы это воистину было против его воли, но и это самообман, Роберт, признай)... Требует и получает заслуженное внимание и заботу от своего законного мужа, огорчённо-зло, бессильно вздохнул Роберт. Стерва (или как называют женщин, которые не виноваты ровно ни в чём, кроме того, что перешли тебе дорогу?). Вот дура. Если хотела, то давно не уследила. Марко встаёт ему навстречу, кладёт ладони на плечи. Левандовский без подсказок и слов обнимает тонкую гибкую талию в ответ. — Утро начиналось совсем по-другому, — склонив голову набок, тихо, не переходя на шёпот, обращается к поляку. Пусть тот всё исправит, ведь Роберт как никто умел делать дни и ночи Марко радостными и спокойными. — Почему Польша такая непостоянная? — изучающе, невесомо касаясь ладонью щеки. — Хочешь, в следующий раз я найду что-то другое. Не Польшу. — Нет, Роберт. Не хочу, — нужна только она. Марко сжал его щёки обеими ладонями крепко и только так, дав поляку  понять свои намерения, притянул его себе для поцелуя. Тягучего, без разгона напористого. Роберт не успел перестроиться на этот лад, но Марко уже брал своё, а, значит, сейчас всё начнётся. Немец проникал языком глубоко, почти бесцеремонно, поляк просто не успевал отвечать. Но почти тут же Ройс оставил губы Левандовского и, подтолкнув к стенке, просунул руки поляку под футболку, осыпая чувствительную шею и плечи торопливыми поцелуями. Не говоря ни слова, обычно внимательный, ласковый и деликатный. Роберт не привык к такому грубому, спешному и практичному напору. Они с Марко всегда наслаждались друг другом, даже если терпеть было больше невмоготу. Или по крайней мере это было по безусловно-обоюдной необходимости. Левандовскому было немного некомфортно, но между ними эти дни была какая-то стена, которую было невозможно проговорить, как они делали это всегда, и сейчас мужчина решил просто довериться Ройсу. И отдаться. — Только, Марко, милый, — прерывисто выдыхая слова, — давай, пожалуйста, с... — торопливо просил поляк, пока ещё мог хватать ртом воздух, невольно дрожа и тая под поцелуями Марко. Сегодня он точно долго не протянет. — Ооооох, — Роберт простонал, не властный над собой. — Они в тумбочке... — немец его не послушался, будто и не слышал. Развернул Левандовского спиной к постели. "Что нам терять?"— подумалось Ройсу. Марко толкает его ладонью в грудь, на кровать, и Роберт падает легко, как в штрафной. Тц, симулянт.  Немец нависает над Левандовским, сосредоточенный и возбуждённый. Когда Роберт принял решение довериться такой манере и порыву Марко, свою инициативу он почти полностью отставил. Как будто витающий где-то далеко, Ройс вдруг притормозил, всмотревшись в голубющие ожидающе-замершие глаза с виноватым беспокойством: — Да? — Роберт в ответ проглотил вязкую слюну и приопустил пушистые ресницы. Но этого Марко  оказалось недостаточно. — Роберт, мне нужно твоё слово. — Да. И Ройса понесло в том же безудержном, разнузданном темпе. Стянул с поляка домашние штаны, приспустив где-то до колен, и очень быстро приступил к делу, наскоро подготовив Роберта и шепнув что-то успокаивающее на ушко. Тем не менее, Левандовский, как ни держался, рвано охнул, тут же стиснув крепче зубы, даже заслезились глаза. Сегодня слишком резко, просто. Пожалуй, так они не начинали ещё никогда. — Прости! — не заставило себя ждать очередное извинение от Марко, довольно испуганное. — Что не так?.. — Нет, всё...прекрасно, — выдавил из себя Роберт, силясь звучать терпеливо. — Просто... давно не виделись, — и не были так близко. Поляк зажмурился и обхватил Ройса за шею, прижав к себе. Так он ещё как-то сможет терпеть. — Тебе всё можно. И ведь Марко понимал, знал сам, что по-настоящему получалось адски болезненно. Но они продолжали. "Она ведь так не может. Со мной тебе лучше, чем с ней" , — в первые дни вместе Роберту было подсознательно необходимо доказать эту позицию и обозначить уникальное право на обладание Ройсом. “Она не чувствует тебя так, как я“, — в каждом ритмичном ответе на толчок Ройса. Марко брал его вдруг жёстко, почти эгоистично, не давая отдышаться. Роберт ощущал его порой непрошено глубоко в себе. На контрасте со вчерашней холодностью это было шокирующе грубо. Они ведь избаловали друг друга ласками и вниманием в постели. Сейчас же, несмотря на страсть, это получалось...сурово, жёстко. Даже для эксперимента всё происходило чересчур...автоматически, наотмашь, не давая Роберту передышки. В душной спальне, где поляк ещё с утра закрыл окно от влажности, стало по-настоящему невыносимо. Сердце Роберта хотело вырваться из груди. На уровне глаз Левандовского татуированное левое предплечье, витиеватый рисунок ползет вверх, к плечу... И ему никогда не нравились татуировки, а эта татушка быстро перестала нравиться Марко, но в остальном всё идеально... Под частую тарабанящую по крышам дробь ливня они дышали друг другу в губы, но  Марко постоянно уходил от прямого столкновения. Это обижало и слегка пугало Роберта, растерянного и нуждавшегося сейчас в мягкости и хоть небольшой поблажке. Ройс в самый нужный момент, как услышав немые чаяния Левандовского, начал приятно, успокаивающе поглаживать ему плечи, оглаживать торс... Марко Марко Марко Марко... Марк... Марко-о-о! Левандовский бился и задыхался в его руках. Небольно, но с силой оттягивая волосы, Марко вбивал его в простыни, руки поляка не успевали спасать его и беспомощно скользили по спине Ройса, по одеялу, судорожно хватая и сминая его. Роберт истошно орал от боли намного чаще, чем от удовольствия; Марко стал закрывать ему рот рукой. Никогда немец не был с ним таким, если Левандовский уже не вывозил.

***

Обрушившись сверху, Марко улёгся на Роберта весом всего тела и и не отпустил в душ. Так, переплетя ноги, оба в измождении остались лежать. — Мм... — почему-то голова гудела, как с давно забытого Ройсом похмелья. Духота и напряжение, плюс кровь ударила в голову... Опершись о крепкую тренированную грудь поляка, Марко приподнялся на предплечьях, точно как сегодня утром, чтобы взглянуть Роберту в глаза. Кажется, это мешало мужчине отдышаться и прийти в себя, так что Ройс перекатился на бок и на спину, рядышком, раскинув руки и ноги. Сжал переносицу, крепко зажмурившись. Чувства успокаивались, голова остывала и прояснялась. Марко становилось не по себе от того, что всё так вышло. — Мне... — первым же начал Ройс, — не понравилось, — мужчина глубоко неровно выдохнул. — Больше так не будем. Физически, ему было очень хорошо, просто офигенно. Для разрядки. Но вот Роберт... Марко садится на постели. Его половина одеяла сбита к ногам. Взгляд поляка затуманенный, поплывший, почти бессмысленный. Левандовский подтянул одеяло выше, укрыв тело до середины груди. Как не хотелось полоскать пустые пресловутые извинения и как хотелось попросить у Роберта прощения. Он не тиран, но один раз так не удержался. — Может, не стоило, — глядя в потолок, начал поляк, — зря мы так, без всяких... Всё-таки, это чревато, — отходя от угара возбуждения, Левандовский начинал беспокоиться о том, что же они натворили. — Детей не наделаем, не бойся, — философски приглушенно усмехнулся Марко, от нервов. Прозвучало неправильно, нелепо, не необходимо, просто абсурдно. — Самое большее, чем обернется наша безалаберность, это венерологические заболевания, — смешок просто вырвался. Они так сглупили. Нет, это Марко сдурил, импульсивный идиот, под влиянием момента, когда всё казалось другим, но таким ясным, плюнув на предосторожности. Левандовский, не поворачивая головы, повёл ещё более прозрачными, чем обычно, глазами на Ройса, но ничего на это не ответил. Но совершенно точно не одобрял. — Не надо больше, — "и поаккуратней" с медленно проходящей, едва отступающей болью читалось в глазах поляка. — Хороший мой... Прости меня, — Марко уперся рукой рядом с головой Левандовского, продавив матрац и смятые простыни, приблизив лицо. Немец так жалел его сейчас, что сердце сжималось в кулак. „Тебе всё можно” — никто не смеет давать другому такой карт-бланш, даже Роберт ему. Ройс легко и мягко, как пробуя температуру при жаре, прижался губами ко лбу поляка. Он всегда хотел беречь Роберта, никогда не срываться на нём, поступать с ним только так, как в обещают в клятвах, но... Для этого нужно быть всегда честными друг с другом. И никому чужому не принадлежать, чёрт возьми. На прикроватной тумбочке ёкнул вибрацией телефон Марко. А вместе с ним — выносливое и тренированное для всех нагрузок, кроме этой, сердце поляка. Ройс застыл, прислушиваясь к идущему звонку. Кажется, он правда заставлял себя сделать правильный выбор. Или желал первые секунды бессильно-наивно и страстно, чтобы звонящий быстро сдался. Трезвон не прекращался. Тут до Марко дошло, что это мессенджер, а не обычный телефонный звонок. Дерьмо, надо брать. Капитан Боруссии испытал самое пресловутое в жизни сожаление — насколько всё невовремя и некстати. Он погрузился мыслями и был занят лишь одним Робертом Левандовским в его жизни и совсем позабыл себя. И что ему — им — подобает. — Оставь, — видя смятение и нерешительность Ройса, его нежелание умоляюще-предлагающе попытался Роберт, тихо положив свою руку на его. Голос звучал нейтрально и даже очень разумно, выдержанно и рационально. Как будто поляк, пожав плечами, предлагал в десятом классе менее опытному и сумасбродному однокласснику прогулять физру. Это не трудно. Тебе не трудно. Не отвечай. Так соблазняют на грех, без сомнения. И Левандовский видел в глазах своего падшего ангела глубоко затаённую ответность. Поляк положил руку на плечо Марко и попробовал развернуть того к себе. Краем глаза глянув на Роберта, уже едва обернувшись, немец взял себя в руки и вернул мысли под собственный контроль: — Отпусти, Роберт! — странное дело, прикосновение дало старт внутреннему секундомеру и послужило катализатором для Ройса, заставив выйти из ступора и принять решение. — Дай мне одеться, — нервозно, немного зло, подгоняемый каким-то внутренним долгом, "должен", заспешил немец. Стал собирать с пола у кровати свои разбросанные вещи, отвернувшись от Роберта и поджимая невольно чуть дрожащие губы. В последние недели всё — нервы, нервы, нервы. Марко спешно просовывал вихрастую, растрепанную от возни на подушках светлую макушку в ворот домашней футболки. Футболки Левандовского, правда. Мужчина спутал впопыхах и схватил не ту. А, может, ему было на тот момент всё равно, лишь бы скорей. Жалкий и нелепый. От привычки у польского форварда не замыливался глаз, всё никак не привыкал — позорно сбегать из его постели, на ходу влезая в штаны, даже не застегивая ширинку, в волнении пытаясь собрать мысли, обдумать конспирацию и худо-бедно привести себя в порядок перед разговором с любимой женой, приготовив для неё одну улыбку из арсенала тех, что порождены тайной, двойной жизнью. Хоть бы он притворялся, боже мой. Роберт прекрасно знает, что его пресмыкания и актёрствования перед Анной такие же мерзко шаблонные, почти сериальные и бесталанные. Хотя нет, в этом была загвоздка: Левандовский — превосходный актёр; обманывал, глазом не моргнув, и успевал подумать о том, как будет в этот момент смотреться для семьи. Его долгие годы донимал вопрос — для чего, для кого, просто зачем он так старался быть хорош в этой роли, оставаясь правдоподобным? Сейчас вид Марко в его футболке и раздражал, при одной только мысли о Скарлетт, и согревал (женщина не заметит и уж тем более не догадается, но поляк будет знать для себя, что этот тайм у них с фрау Ройс хотя бы ничья). Да, примерный семьянин Марко Ройс спешит ответить своей милашке-жене, чтобы только не заставить её ждать и не разочаровать, но это всё фейк, как добрая половина статей Bild. Футболка Роберта на торсе Марко — как шлейф духов любовницы, который Скарлетт не суждено уловить. — Что, сейчас же, — тут поляк сделал особое ударение, — к ней помчишься? — безнадёжно и по-дурацки нагло. Напоказ, назло вызывающе. Потому что Роберту ни грамма не смешно, что он сам несёт, и непросто говорить это, но сносить всю сцену молча не было мочи. В который раз уже. В их Варшаве, что неприкосновенна. — Я не буду разговаривать с женой, развалившись тут...с тобой ,— помявшись и помедлив, договорил Ройс, — полностью голый. Поляк в ответ обольстительно, зная, что обольстителен, и едко приподнял уголок губ: — Она же нас не увидит. Если только ты этого не захочешь и не постараешься. — Именно, — с замученным и напуганным взглядом, спеша отделаться от Роберта, принять решение и сделать всё правильно. — Это видеозвонок. А! - не рассчитывая больше на понимание заигравшегося Левандовского, в сердцах бросил Марко и вышел, не прикрывая за собой дверь спальни. Оставив Роберта истерзанным, но ещё минуты назад любимым, и таким бессмысленно хорошим собой. Опустив дрожащие веки и прикрыв глаза, баварский форвард смял край одеяла яростно, до побеления костяшек, с удовольствием порвав бы его на клочки. Только смысла и в этом нет. Давно не помогает. Вообще, после многолетней терапии Марко Ройсом агрессия перестала давать отдачу, Роберт не испытывал больше того удовлетворения, прибегая к силе для выплёскивания злости. Промеж ног зудело и болело, в пояснице ощущался дискомфорт. По пути следования из спальни в ванную у польского форварда заметно тряслись коленки и подкашивались ноги. Под горячим душем Роберт смывал с себя следы Марко. Всегда с сожалением. Но тело ныло, а ласкающая, приятная вода успокаивала. Хотя бы тело. Он это заслужил. Может, им стоит сейчас выпить? Они оба не пьют, правда. Роберт из принципа и совсем, Марко — не любитель, плюс режим. И на пару с Левандовским, перенял привычку. Виски? Непьющий человек не держит такое изысканное сокровище дома "про запас". Вино? Должно найтись. Горечь лавандового мёда — подспудная, вместе с преобладающей нежной, едва уловимой пряностью, — на губах ещё после первых грубых, нетерпеливых поцелуев Марко. Почему они казались...неискренними? Для чего они были? Чтобы забыться, отвлечься? Так давно же не любовники, чтоб друг другом развлекаться.